— Я всегда знала, что ты воровка. Где моя золотая брошь?
Звук, с которым Татьяна Петровна захлопнула дверцу моего шкафа, был похож на выстрел. Я стояла в проеме спальни, держа в руках поднос с остывающим чаем, и чувствовала, как по спине, прямо между лопаток, стекает холодная капля пота. В нашей квартире пахло валерьянкой и тяжелыми духами «Красная Москва», которые свекровь носила как броню.
Она не просто искала. Она уничтожала мой порядок. Мои аккуратно сложенные кашемировые джемперы были вывернуты наизнанку и брошены на пол, коробки с обувью вскрыты. Это был не обыск. Это была казнь.
— Татьяна Петровна, что вы такое говорите? — мой голос предательски дрогнул. Не от страха, нет. От унижения. Я, взрослая сорокапятилетняя женщина, владелица собственной дизайн-студии, стояла в своем доме и оправдывалась, как школьница, пойманная с сигаретой.
— Не прикидывайся, Оля. У тебя глаза бегают, — она повернулась ко мне. Её лицо, всегда безупречно напудренное, с жесткой складкой у рта, выражало торжество. Она ждала этого момента годами. — Брошь с изумрудами. Антикварная. Я положила её в сумочку перед выходом. Приехала к вам, сумочка стояла в прихожей. Ты крутилась там одна, когда встречала курьера. А теперь броши нет.
— Мам, ну может, ты дома забыла? — раздался из гостиной неуверенный голос Игоря. Мой муж. Моя опора. Человек, который сейчас сидел на диване и делал вид, что изучает пульт от телевизора, лишь бы не встречаться со мной взглядом.
— Игорь! — рявкнула она, не глядя на него. — Не смей покрывать её! Я знаю, что я привезла. И знаю, что пропало. Пусть выворачивает карманы. Сейчас же.
Я посмотрела на Игоря. Я ждала, что он встанет. Что он зайдет в комнату, возьмет мать под локоть и скажет: «Хватит. Извинись перед женой и уходи». Я ждала этого двадцать лет.
Но Игорь просто вздохнул и сделал потише звук телевизора.
В этот момент что-то внутри меня, тонкое и натянутое, как струна, лопнуло. Я поставила поднос на комод. Дзынь. Чашка ударилась о блюдце. Этот звук стал точкой отсчета моей новой жизни.
ЧАСТЬ 1. Презумпция виновности
Тишина в квартире стала плотной, ватной. Слышно было только, как тикают настенные часы в коридоре да шумит холодильник на кухне. Обычный вечер пятницы. Мы планировали заказать пиццу, открыть бутылку вина и обсуждать мой новый проект — оформление загородного дома для капризного заказчика. Я даже принесла образцы тканей, хотела показать Игорю сочетание бархата и льна. Теперь эти образцы валялись на полу, растоптанные домашними тапочками Татьяны Петровны.
Она стояла посреди спальни — маленькая, сухая, прямая, как палка. В её позе не было ни грамма сомнения. Она была в своем праве. Всю жизнь она работала главным бухгалтером на заводе, и привычка проводить ревизии въелась в её ДНК. Люди для неё были не живыми существами, а статьями расхода или дохода. Я всегда проходила по графе «сомнительные убытки».
— Вы хотите, чтобы я вывернула карманы? — спросила я очень тихо.
— Я хочу вернуть свою вещь, — отрезала свекровь. — Это подарок моего покойного мужа. Ты хоть представляешь, сколько она сейчас стоит? Хотя откуда тебе... Ты же у нас из «творческих». Ветер в голове, долги по кредиткам.
Это было ложью. У меня не было долгов. Я зарабатывала больше Игоря последние пять лет. Именно на мои деньги мы сделали этот ремонт, именно я оплачивала её путевку в санаторий в Кисловодске прошлой осенью. Но напоминать об этом сейчас было бесполезно. Факты для Татьяны Петровны не имели значения, если они противоречили её картине мира.
— Игорь, — я позвала мужа снова, на этот раз тверже. — Иди сюда.
Он вошел в спальню, сутулясь, словно ожидая удара. Ему сорок восемь, у него седина на висках и двое взрослых детей, которые учатся в Петербурге, но рядом с матерью он мгновенно превращался в провинившегося подростка.
— Оль, ну... Мама просто расстроена, — пробормотал он, глядя куда-то в район плинтуса. — Вещь дорогая. Память.
— Игорь, она обвиняет меня в воровстве. Ты это слышишь? В уголовном преступлении. В нашем доме.
— Я констатирую факт, — вмешалась Татьяна Петровна, открывая очередной ящик комода — тот, где лежало мое нижнее белье. Она бесцеремонно запустила руку в кружева. — Вещь была. Вещи нет. В квартире только мы. Я у себя не крала. Игорь — мой сын, он не возьмет. Остаешься ты. Логика, милочка. Железная логика.
Меня захлестнула горячая волна гнева. Я смотрела, как её узловатые пальцы с массивным золотым перстнем перебирают мои вещи, и меня начало мутить. Это было насилие. Не физическое, но ментальное. Она нарушала мои границы так грубо, что мне захотелось физически вытолкнуть её за дверь.
Но я дизайнер. Моя работа — это выдержка. Когда заказчик говорит, что «этот бежевый недостаточно бежевый», я улыбаюсь и предлагаю другой вариант. Я привыкла гасить конфликты.
— Прекратите рыться в моем белье, — сказала я ледяным тоном, подходя к комоду и с силой задвигая ящик. Чуть не прищемила ей пальцы.
Татьяна Петровна отдернула руку и посмотрела на меня с искренним изумлением. За двадцать лет брака я ни разу не повышала на неё голос. Я всегда была «хорошей Оленькой», которая накрывает на стол, подает чай, слушает лекции о том, как правильно варить борщ и гладить рубашки.
— Ишь ты, — прошипела она. — Зубы показала? Значит, точно рыльце в пушку. Игорь, вызывай полицию.
— Мам, ну какую полицию! — Игорь наконец-то подал голос, испугавшись реальных проблем. — Перестаньте обе! Сейчас всё найдем. Может, она упала? Может, закатилась под обувницу?
Он упал на колени и начал ползать по полу в прихожей, светя фонариком от телефона под шкаф. Это выглядело жалко. Взрослый мужчина, начальник отдела, ползает на коленях, чтобы успокоить мамину истерику, вместо того чтобы защитить честь жены.
Я прислонилась к дверному косяку, скрестив руки на груди. Я смотрела на них — на свекровь, которая с презрением наблюдала за сыном, и на мужа, готового унижаться, лишь бы не было скандала. И вдруг поняла: дело не в броши.
Брошь — это просто повод. Триггер. Она приехала сегодня не на чай. Она приехала, потому что вчера я имела неосторожность сказать Игорю по телефону, что мы не сможем поехать к ней на дачу копать картошку в эти выходные, у меня сдача объекта. Она услышала это (у Игоря всегда громкая связь) и промолчала. А сегодня пришла с «проверкой».
— Оля, помоги искать! — крикнул Игорь из коридора.
— Я не буду ничего искать, Игорь. Я не брала эту брошь. И я требую извинений.
Татьяна Петровна хмыкнула. Она прошла мимо меня в гостиную, села в мое любимое кресло, по-хозяйски положив руки на подлокотники.
— Извинений? — она вскинула брови. — Гордая какая. А я вот помню, как ты пришла в нашу семью. Голоштанная, из общежития. Мы тебя одели, обули...
— Я работала с третьего курса, Татьяна Петровна. И квартиру мы купили в ипотеку, которую платили пополам.
— Не перебивай старших! — она хлопнула ладонью по столу. — Ты думаешь, я не вижу, как ты на Игоря влияешь? Он матери звонить перестал. Всё «Оля, Оля». А Оля, оказывается, нечиста на руку. Если ты сейчас же не вернешь брошь, я ославлю тебя на весь город. Я позвоню твоим клиентам. У меня остались связи. Я найду способ испортить тебе репутацию. Дизайнер-воровка — кому такой нужен?
У меня перехватило дыхание. Это была прямая угроза моему бизнесу. Моему делу, которое я строила по кирпичику десять лет. В нашем городе сарафанное радио работает быстрее интернета. Один слух, пущенный уважаемой пенсионеркой, ветераном труда, — и от меня отвернутся многие. Особенно возрастные заказчики.
Игорь вернулся в комнату. Он был красный, взъерошенный, в пыли.
— Мам, там ничего нет. Оль... — он повернулся ко мне, и в его глазах я увидела то, что убило во мне остатки любви к этому человеку. Мольбу.
Он подошел ко мне вплотную и зашептал, стараясь, чтобы мать не услышала:
— Оль, послушай... Я знаю, что ты не брала. Конечно, не брала. Но она не успокоится. У неё давление, возраст. Давай просто... скажем, что ты нашла её? Ну, типа, она упала в твою сумку случайно? Или что ты её взяла примерить и забыла? Просто отдадим ей деньги, скажем, что потеряли, но возместим? У нас же есть отложенные на отпуск. Купим такую же или отдадим деньгами. Пожалуйста. Ради мира в семье.
Я смотрела на него и не узнавала.
— Ты предлагаешь мне признаться в краже, которую я не совершала? — спросила я громко, чтобы слышала свекровь. — Заплатить ей наши деньги за вещь, которую она, возможно, даже не приносила?
— Тише ты! — зашипел Игорь. — Зачем ты обостряешь? Ей семьдесят лет! Ты хочешь, чтобы у неё инсульт случился? Ты хочешь быть виноватой в её смерти?
Манипуляция здоровьем. Любимый козырь.
— Я хочу, Игорь, чтобы мой муж был мужчиной. А не испуганным мальчиком.
— Ах так? — Игорь отшатнулся. Лицо его пошло красными пятнами. — Я, значит, не мужчина? Я кручусь между вами как уж на сковородке, пытаюсь сгладить, а ты... Ты эгоистка, Оля. Всегда ею была. Тебе принципы важнее семьи.
Татьяна Петровна в кресле победно улыбнулась. Она добилась своего. Мы ссорились. Её сын перешел на её сторону.
— Вот видишь, сынок, — елейным голосом сказала она. — Я же говорила. Чужая она нам. Чужая кровь.
В этот момент я поняла, что если останусь в этой квартире еще хоть на минуту, я задохнусь. Стены, которые я сама красила, текстиль, который я подбирала с любовью, — всё это стало тюрьмой.
Я молча развернулась и пошла в спальню. Достала из шкафа дорожную сумку.
— Ты что удумала? — голос Игоря за спиной стал испуганным. — Оля?
Я начала кидать в сумку вещи. Джинсы, белье, зарядку, ноутбук. Руки тряслись, но движения были четкими.
— Я ухожу, Игорь.
— Куда? На ночь глядя? Прекрати истерику! Верни матери брошь и успокойся!
Он всё еще не верил. Он всё еще думал, что можно надавить, и я сдамся, заплачу, извинюсь.
Я застегнула молнию сумки. Взяла с полки ключи от машины.
— Я не вернусь, пока передо мной не извинятся. Оба. Ты — за предательство. Она — за клевету.
— Да кому ты нужна? — крикнула Татьяна Петровна из гостиной, даже не вставая. — Побегает и приползет. Квартира-то общая, ипотечная. Никуда не денется.
Я вышла в коридор, обулась. Игорь стоял в проеме, растерянно опустив руки. Он не пытался меня остановить. Он просто ждал, когда «спектакль» закончится.
— Это не спектакль, Игорь, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Это финал.
Я открыла дверь и вышла в прохладный подъезд. Но когда я уже вызывала лифт, в голове вспыхнула странная, совершенно неуместная деталь.
Год назад. Юбилей Татьяны Петровны. Мы у неё дома. Она показывает старые альбомы. Фотография 80-х годов. Она в пальто. В том самом сером драповом пальто, которое до сих пор висит у неё в шкафу в прихожей, потому что она «ничего не выбрасывает». И на лацкане...
Я замерла, не входя в приехавший лифт.
На лацкане того старого пальто была приколота эта брошь. Она говорила, что застежка сломана. Что она боится её носить, потому что игла не держит.
Если застежка была сломана тридцать лет назад, и она её не чинила (а она не чинила, я знаю её скупость), то как она могла надеть её сегодня?
Двери лифта начали закрываться, но я выставила руку, останавливая створки.
Я не просто уйду. Я докажу.
Я сидела в машине во дворе нашего дома, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев. Двигатель работал, печка шумела, но меня бил озноб, который не имел никакого отношения к температуре на улице. Это был адреналиновый отходняк. Меня трясло от смеси ярости и страха перед тем, что я только что сделала.
Я ушла. Я действительно ушла.
Телефон на пассажирском сиденье завибрировал, высветив фото Игоря. Я сбросила. Через секунду он зазвонил снова. Я выключила звук и бросила телефон в сумку. Сейчас я не могла слышать его голос — этот просительный, ноющий тон, которым он будет уговаривать меня «не дурить» и «вернуться, пока мама не обиделась окончательно».
Куда ехать? К маме в Саратов — слишком далеко и слишком драматично. К подругам? Светка сразу начнет наливать коньяк и орать, что «все мужики козлы», а Ленка начнет давать советы из ведической психологии о том, как вдохновлять мужа. Ни того, ни другого мне сейчас не хотелось.
Я включила передачу и вырулила со двора. Решение пришло само собой: студия. Мой офис, моя крепость.
Через сорок минут я открывала тяжелую металлическую дверь своего офиса в центре. Здесь пахло кофе, бумагой для плоттера и дорогим деревом. Этот запах всегда меня успокаивал. Я щелкнула выключателем, но свет зажигать не стала — хватило уличных фонарей, светящих в огромные окна.
Я бросила сумку на кожаный диван в зоне для клиентов, скинула туфли и налила себе воды из кулера. Пластиковый стаканчик смялся в руке.
Итак, что мы имеем?
Свекровь обвинила меня в краже, чтобы унизить.
Муж меня предал, предложив откупиться признанием вины.
Моя репутация под угрозой.
Но была одна деталь. Та самая зацепка, которая не давала мне покоя с момента, как я стояла у лифта. Брошь.
Я села за свой рабочий стол, включила настольную лампу и достала блокнот. Я всегда думаю с карандашом в руке.
Факт №1: Татьяна Петровна утверждает, что приехала с брошью на груди.
Факт №2: Год назад я видела эту брошь на фото, и она жаловалась на сломанную иглу. «Замок не держит, боюсь потерять», — сказала она тогда, убирая фото в альбом.
Вопрос: Починила ли она замок?
Зная Татьяну Петровну — вряд ли. Она экономила на всем, кроме еды и подарков для «нужных людей». Ремонт ювелирки стоит денег. К тому же, она редко куда-то ходила, кроме поликлиники и магазина. Зачем ей чинить брошь, которая лежит в шкатулке?
А если она не починила замок, она не могла прицепить брошь на пальто. Игла бы просто выскочила при первом же движении, в такси или лифте. Значит, брошь осталась дома.
Но зачем этот цирк?
Ответ был прост и страшен: она стареет. И она боится потерять контроль над сыном. Ей нужно было шоу, в котором я — злодейка, а Игорь — жертва, которую нужно спасти от «нечистой на руку» жены. Она знала, что броши нет. Она просто блефовала, рассчитывая, что я сломаюсь, расплачусь, начну оправдываться, а Игорь, чтобы замять скандал, даст ей денег или просто станет к ней ближе, отвергнув меня.
Или... она действительно верит, что взяла её? Старческая деменция? Нет, Татьяна Петровна обладала умом острым, как бритва, и памятью на цифры, которой позавидовал бы компьютер. Это был холодный расчет.
Я снова включила телефон. Десять пропущенных от Игоря. И одно сообщение:
«Ты ведешь себя неадекватно. Мама пьет корвалол. Я вызвал такси, она едет домой. Мы поговорим завтра, когда ты остынешь».
Она едет домой.
Я посмотрела на часы. Половина десятого вечера. От нашего дома до её «хрущевки» на окраине — минут сорок на такси. Она будет там не раньше десяти пятнадцати.
У меня в голове начал складываться безумный план.
Два года назад у Татьяны Петровны был гипертонический криз. Она попала в больницу, и Игорь, в панике, заставил меня сделать дубликаты ключей от её квартиры — «на всякий случай, вдруг снова скорую вызывать, а дверь закрыта». Эти ключи лежали у меня в рабочем сейфе, в маленьком конверте с надписью «Т.П.». Я никогда ими не пользовалась. До сегодняшнего дня.
Если я права, и брошь лежит у неё дома, я должна это доказать. Не Игорю — ему бесполезно. Себе. И ей. Я должна найти эту проклятую брошь, сфотографировать её в её же шкатулке и ткнуть этим фото ей в лицо. Только так я смогу заткнуть этот фонтан яда навсегда.
Это было безумием. Вломиться в чужую квартиру. Но юридически... Игорь прописан у матери. Мы в браке. Ключи у меня легальные. Это тонкий лед, но я чувствовала, что если не сделаю этого сейчас, то проиграю всю свою жизнь.
Я открыла сейф. Ключи были на месте. Связка из двух штук: длинный от верхнего замка, плоский от нижнего.
Я выскочила из офиса, забыв закрыть жалюзи.
Дом свекрови находился в старом спальном районе, где дворы заросли тополями, а фонари горели через один. Я припарковала машину в соседнем дворе, чтобы не мозолить глаза бабушкам на лавочках (хотя в такое время они уже спали или смотрели сериалы).
Сердце колотилось где-то в горле. Я натянула капюшон толстовки, чувствуя себя героиней дешевого детектива. Поднялась на третий этаж пешком, стараясь ступать бесшумно. Дверь Татьяны Петровны, обитая коричневым дерматином, выглядела как портал в прошлое.
Я прислушалась. Тишина.
Такси с Татьяной Петровной еще в пути. У меня есть фора минут пятнадцать, если пробок нет.
Руки дрожали, когда я вставляла первый ключ. Он вошел туго, с противным скрежетом. Я замерла, ожидая, что сейчас откроется соседская дверь и кто-то спросит: «Кто там?». Но было тихо. Поворот. Щелчок. Второй замок открылся легче.
Я шагнула внутрь и сразу же окунулась в этот запах. Запах старого человека, лекарств, нафталина и той самой «Красной Москвы». В квартире было душно, форточки закрыты.
Включать свет было нельзя — с улицы увидят. Я достала телефон и включила фонарик, прикрыв его пальцем, чтобы луч был тусклым.
Прихожая. На вешалке — пусто. Её любимое пальто, в котором она поехала к нам, сейчас на ней. Значит, искать нужно в другом месте. Где она хранит драгоценности?
Я знала планировку. Слева кухня, прямо — зал, из него вход в спальню. В спальне стоит старый трельяж. Святая святых.
Я прошла в комнату, стараясь не наступать на скрипучие половицы паркета. Лучик фонаря выхватывал из темноты сервант с хрусталем, ковер на стене, портрет покойного свекра с черной ленточкой. Казалось, вещи смотрят на меня с осуждением. «Воровка», — шептали половицы. «Чужая», — скрипела дверь.
Спальня. Трельяж.
На нем — кружевная салфетка, флаконы духов, расческа с седыми волосами (меня передернуло) и деревянная шкатулка с росписью под Хохлому.
Я подошла к ней, чувствуя себя преступницей. Открыла крышку.
Внутри лежали бусы из янтаря, какие-то клипсы, советские золотые кольца с рубинами. Я перебрала всё дрожащими пальцами.
Броши не было.
Холод ужаса окатил меня с ног до головы.
Неужели я ошиблась? Неужели она действительно взяла её с собой и потеряла? Или... или она перепрятала её?
Я начала лихорадочно выдвигать ящички трельяжа. Старые открытки, таблетки, счета за квартплату за 2010 год... Ничего.
Время уходило. Я посмотрела на телефон. 22:10. Она может быть здесь с минуты на минуту.
Надо уходить. Я ошиблась. Я проиграла.
Я уже развернулась, чтобы бежать, как луч фонарика скользнул по платяному шкафу. Двустворчатый, полированный шкаф советской эпохи.
А что, если...
Я рванула дверцу шкафа. Запах нафталина ударил в нос.
Там висела зимняя одежда. Шуба из искусственного меха, старый плащ... и то самое серое драповое пальто с фотографии! То, на котором я видела брошь год назад.
Я начала ощупывать пальто. Карманы пусты. Подкладка цела.
Я поднесла фонарик к лацкану.
Ткань была плотная, грубая. Я присмотрелась. На лацкане были видны следы от проколов. Но не свежие. Дырки были слегка разлохмачены, ткань вокруг них потемнела от времени. Здесь часто носили брошь. Раньше.
Но где она сейчас?
Вдруг я услышала звук, от которого у меня остановилось сердце.
Шум подъезжающей машины под окнами. Хлопок двери.
Я метнулась к окну, прикрываясь шторой, и выглянула в щель.
Желтое такси. От него отходит маленькая фигурка с палочкой. Татьяна Петровна.
Она приехала.
Я в ловушке.
Бежать к двери? Не успею. Пока я буду закрывать замки (а оставить открытыми нельзя — она поймет, что кто-то был), она поднимется на лифте. Третий этаж. Лифт здесь старый, медленный, но все равно — у меня меньше двух минут. Если я выйду на лестницу и столкнусь с ней нос к носу... Это конец. Она вызовет полицию, и тут я уже не отверчусь. Вторжение в жилище.
Паника накрыла меня горячей волной. Думай, Оля, думай! Ты дизайнер, ты решаешь пространственные задачи!
Выхода нет. Только прятаться. Но где?
Под кровать? Она высокая, на ножках, увидит.
Балкон? Он завален хламом, и дверь туда открывается со скрипом, который разбудит мертвых.
В прихожей лязгнула дверь подъезда (домофон у неё не работал, код все знали). Тяжелые шаги на лестнице. Она не поехала на лифте? Иногда она ходила пешком «для здоровья». Или лифт сломан?
Шаги приближались. Шарк-шарк. Стук палочки.
Я стояла посреди спальни, и единственным местом, где можно было исчезнуть, был тот самый шкаф.
Глубокий. Забитый одеждой.
Я юркнула внутрь, зарываясь лицом в старую шубу, пахнущую пылью и временем. Притянула дверцу изнутри, оставив крошечную щель, чтобы не задохнуться.
В этот момент в замке входной двери заскрежетал ключ.
Я зажала рот рукой, чтобы не закричать.
Дверь открылась. Тяжелое дыхание свекрови. Щелчок выключателя в коридоре. Полоска света прорезала темноту спальни через открытую дверь.
— Господи, как же я устала... — пробормотала она сама себе. Голос звучал скрипуче и злобно. — А эта... стерва. Получила своё.
Она прошла на кухню. Звякнула чайником.
Я стояла в шкафу, не смея пошевелиться. Нога начинала неметь. Сколько мне тут сидеть? Час? Два? Пока она не уснет?
И тут я услышала то, что заставило меня забыть о страхе.
Она вернулась в коридор. Я слышала шорох — она снимала верхнюю одежду. А потом... странный звук. Будто что-то твердое положили на стеклянную полочку под зеркалом в прихожей.
Стук.
— Ну вот, дома, моя хорошая, — прошептала Татьяна Петровна. — Не досталась ты ей. И не достанешься.
Я замерла. Она разговаривала с вещью.
С брошью?
Значит, она всё-таки была у неё с собой? В кармане? В потайном отделении сумки?
Шаги направились в спальню. Прямо к шкафу, где я пряталась.
— Надо переодеться, — пробормотала она.
Дверца шкафа скрипнула, когда её рука потянулась к ручке. Я увидела сквозь щель её пальцы, приближающиеся к моему лицу.
Я перестала дышать. В прямом смысле. Зажала нос и рот рукой, чувствуя, как пульс бьет в висок с такой силой, что, казалось, этот стук слышен во всей квартире.
Пальцы Татьяны Петровны легли на ручку дверцы. Скрип.
Дверца дернулась.
Но не моя.
Она открыла соседнюю створку. Шкаф был старый, трёхстворчатый, с внутренней перегородкой. Я сидела в отделении с верхней одеждой, а она полезла в секцию с бельем и полками. Я слышала, как шуршит накрахмаленная ткань, как звякают плечики. Тонкая фанерная стенка отделяла меня от её тела. Я чувствовала запах её духов — густой, удушливый, смешанный с запахом старческого тела, который она так старательно маскировала.
— Где же эта сорочка... — пробормотала она себе под нос. — Вечно всё не на месте. Как и жизнь моя.
Она захлопнула дверцу. Шаркающие шаги удалились в сторону кровати. Заскрипели пружины матраса.
Я медленно, очень медленно выдохнула. Воздух в шкафу кончался, пахло пылью и нафталином так сильно, что в горле начало першить. Если я сейчас чихну — это будет самый глупый конец моей жизни.
В тишине квартиры раздался резкий, требовательный звонок стационарного телефона. Того самого, с диском, который стоял у неё в коридоре.
Татьяна Петровна тяжело вздохнула.
— Кого там черт несет на ночь глядя...
Она снова прошла мимо моего убежища в коридор. Я прильнула к щели. В полоске света я увидела её профиль. Она была без парика (я только сейчас поняла, что её пышная прическа — это шиньон), с редкими седыми волосами, собранными в жалкий хвостик. Лицо обвисло, маска железной леди спала. Сейчас это была просто очень уставшая, очень злая старуха.
Она сняла трубку.
— Да? — голос мгновенно изменился. Стал слабым, дрожащим, полным страдания. Актриса. Великая актриса погорелого театра. — Игорек? Сынок...
Я напрягла слух.
— Да, доехала. Еле живая. Давление сто восемьдесят... Нет, скорую не надо, я полежу. Просто... больно, сынок. За что она так со мной? — Она сделала паузу, слушая ответ Игоря. — Я не знаю, зачем она это сделала. Может, у неё долги? Игромания? Сейчас это модно. Ты проверь её счета, Игорек. Женщины умеют скрывать.
У меня сжались кулаки. Она не просто обвиняла меня в краже. Она методично, капля за каплей, вливала яд сомнения в уши моего мужа. «Игромания». Это надо же придумать!
— Не защищай её! — вдруг рявкнула она, забыв про роль умирающего лебедя, но тут же осеклась и снова зашептала. — Я понимаю, ты её любишь. Ты у меня добрый. Слишком добрый. В отца пошел. Тот тоже был... тюфяк. Позволил себя в могилу свести. И ты такой же. Она тебя сожрет, Игорь. Оберет до нитки и бросит. А мать у тебя одна.
Она повесила трубку.
Я ожидала, что она пойдет спать. Но то, что произошло дальше, заставило меня забыть о затекших ногах.
Татьяна Петровна пошла не в спальню, а на кухню. Я услышала звон стекла. Через минуту она вернулась. В одной руке у неё был пузатый бокал с чем-то темным (коньяк? она же всем говорит, что не пьет ни капли!), в другой — та самая брошь.
Она села за трельяж, включила маленькую лампу. Я видела её отражение в зеркале через щель шкафа.
Она сделала большой глоток из бокала, поморщилась, занюхала рукавом халата. А потом подняла брошь к глазам и... рассмеялась.
Это был не злодейский смех из мультиков. Это был сухой, каркающий смешок.
— «Память», — передразнила она сама себя. — «Подарок мужа». Скажи спасибо, что я тебя не продала, дрянь стеклянная.
Она положила брошь на стол и открыла нижний ящик трельяжа. Достала оттуда какую-то тетрадь. Обычную, в клеточку, за двенадцать копеек. Открыла, что-то записала огрызком карандаша.
— Пятое сентября, — пробормотала она вслух. — Операция «Изгнание». Этап первый пройден. Истерика зафиксирована. Игорь на крючке.
Меня окатило холодом. Это была не спонтанная злоба. Она вела дневник. Она планировала разрушение моей семьи как военную кампанию.
— Ничего, Оленька, — она погладила страницу рукой. — Ты у меня побегаешь. Квартиру они купили... На мои деньги, считай, растила его, кормила, а теперь — «это наш дом, мама, позвоните перед приходом». Я вам позвоню. Я вам так позвоню...
Она снова выпила.
Я смотрела на неё и понимала страшную вещь. Она не любила Игоря. В её словах не было материнской заботы. Была только жажда власти и владения. Сын был для неё вещью, инвестицией, которая должна приносить дивиденды в виде покорности. А я была конкурентом, который перехватил управление активом.
Вдруг она резко встала. Брошь осталась лежать на столике.
— Ванная. Надо ванну набрать, — сказала она громко. — Прогреть кости.
Она вышла из спальни. Я услышала, как зашумела вода в ванной комнате. Щелкнул замок.
Это был мой шанс. Единственный.
Вода шумела громко. Она не услышит.
Я вывалилась из шкафа, едва не упав — ноги затекли и слушались плохо. Сделала шаг к трельяжу.
Вот она. Золотая веточка с мелкими изумрудами.
Я схватила телефон. Руки тряслись так, что первый кадр получился смазанным.
Соберись, тряпка!
Я сделала глубокий вдох. Навела камеру. Щелк. Брошь крупным планом на фоне её тетради и бокала с коньяком. Щелк. Брошь на фоне часов, показывающих 22:45. Щелк. Общий план комнаты, чтобы было понятно, где это.
Теперь у меня есть доказательства.
Я потянулась, чтобы взять брошь. Забрать её. Принести Игорю и кинуть на стол.
Но рука зависла в воздухе.
Если я заберу её, Татьяна Петровна завтра заявит, что брошь украли из её квартиры. И будет права. А следы взлома (хоть и аккуратного) полиция найдет. Мои отпечатки везде. Я стану воровкой официально.
Нет. Брошь должна остаться здесь. Фотографии достаточно. Фотография с геолокацией и временем.
Я уже развернулась к выходу, как взгляд упал на тетрадь.
«Операция Изгнание».
Я не удержалась. Быстро пролистала пару страниц назад.
«20 августа. Приходила О. Принесла пирог. Специально положила много сахара, знает, что мне нельзя. Хочет моей смерти».
«12 июля. Игорь не взял трубку. Она ему запрещает. Надо давить на жалость. Сказать, что сердце колет».
«Июнь. Видела их в парке. Смеются. Счастливые. Твари. Ничего, скоро не до смеха будет».
Господи, она больна. Это паранойя в чистом виде. Искаженная реальность.
Шум воды стих.
Черт!
Она выключила кран. Сейчас она выйдет.
Я метнулась в коридор. Тихо, на цыпочках, молясь, чтобы половицы не заскрипели.
Входная дверь. Замки.
Нужно закрыть их снаружи, иначе она поймет.
Я выскользнула на лестничную площадку. Притянула дверь. Вставила ключ. Поворот. Щелчок.
Внутри квартиры послышались шаги.
— Кто там? — голос Татьяны Петровны прозвучал совсем близко, прямо за дверью.
Я выдернула ключ и рванула вверх по лестнице, на четвертый этаж, в темноту.
— Показалось... — пробурчала она за дверью.
Я стояла в темноте на лестничном пролете, прижавшись спиной к мусоропроводу, и сердце колотилось где-то в ушах. Я ждала пять минут. Десять. Тишина.
Только тогда я спустилась вниз, прокралась мимо её двери и выбежала на улицу.
Ночной воздух ударил в лицо, как ледяная вода. Я добежала до машины, прыгнула на сиденье и сразу заблокировала двери. Меня трясло крупной дрожью.
Я достала телефон. Открыла галерею.
Вот они. Фотографии. Четкие, ясные. Брошь лежит на её столе.
Победа.
Я завела мотор. Мне нужно к Игорю. Сейчас же. Показать ему фото. Показать ему записи из её дневника (я успела сфотографировать одну страницу). Раскрыть ему глаза. Сказать: «Смотри, с кем мы имеем дело. Твоя мать не просто капризная старушка, она социопат».
Телефон в руке ожил. Входящий звонок.
Игорь.
Я усмехнулась. Ну что, милый, сейчас ты услышишь правду.
Я провела пальцем по экрану.
— Оля? Ты где? — голос Игоря был странным. Не просящим, не виноватым. А каким-то... торжествующим?
— Я еду домой, Игорь. Нам надо серьезно поговорить. Я такое узнала...
— Не надо ничего говорить, — перебил он меня. — Оля, возвращайся. Всё закончилось.
— В смысле? — я притормозила на светофоре.
— Я нашел её, Оля! — он почти кричал от радости. — Представляешь? Ты была права, мама ошиблась, но и ты ошиблась. Никто её не крал.
У меня похолодело внутри.
— Что ты нашел, Игорь?
— Брошь! Мамину брошь! Она закатилась за плинтус в прихожей, за обувницей. Я стал убирать твой разгром, отодвинул шкаф, а она там лежит! Блестит! Я уже маме позвонил, обрадовал. Она так плакала от счастья, извинялась, говорит, старая стала, слепая... Оль, ну прости её, а? Возвращайся, давай шампанское откроем. Камень с души упал!
Я смотрела на экран телефона. На фото, сделанное пятнадцать минут назад.
На брошь, лежащую на столе в квартире Татьяны Петровны.
А в трубке счастливый голос моего мужа рассказывал мне, что он держит эту же самую брошь в руках в нашей квартире.
— Игорь, — сказала я очень тихо. — Пришли мне фото.
— Что? Зачем? Ты не веришь?
— Пришли. Мне. Фото. Сейчас.
Пилик. Сообщение в мессенджере.
Фотография. Мужская ладонь Игоря. На ней лежит золотая веточка с изумрудами.
Точно такая же.
Один в один.
Я перевела взгляд на своё фото на другом телефоне.
Две броши.
В двух разных концах города. В одно и то же время.
Мир вокруг меня покачнулся.
Это был не просто конфликт свекрови и невестки.
Здесь происходило что-то совсем другое.
Либо Игорь врет и купил подделку за этот час, чтобы заткнуть меня.
Либо...
Я приблизила фото, которое прислал Игорь. И фото, которое сделала я.
И увидела деталь, от которой волосы зашевелились на затылке.
На "моем" фото, на броши Татьяны Петровны, одного маленького камушка не хватало в листике. Я заметила это только сейчас.
На фото Игоря все камни были на месте.
Брошь, которую "нашел" Игорь — новее. Идеальнее.
Это не мамина брошь.
Но откуда она у него? И почему он так уверенно врет?
— Оль? Ты едешь? — спросил Игорь.
— Еду, — сказала я, выруливая на проспект. — Готовь шампанское, любимый. Нам есть, что отпраздновать.
Я нажала на газ. Теперь я ехала не оправдываться.
Я припарковала машину у подъезда, выключила фары и несколько секунд сидела в темноте, глядя на наши окна. Там горел теплый, уютный свет. Со стороны могло показаться, что там живет счастливая семья, которая ждет маму с работы. Но я знала: там сидит человек, который только что солгал мне в лицо и даже глазом не моргнул.
В сумочке лежал мой телефон с фотографиями настоящей броши, запертой в квартире свекрови. В кармане Игоря лежало нечто, что он пытался выдать за оригинал.
Я натянула на лицо улыбку. Это была моя профессиональная маска — «улыбка для сложного клиента», когда хочется послать всё к черту, но на кону контракт. Я вышла из машины.
В квартире пахло пиццей «Пепперони» и почему-то хвоей. Игорь, видимо, в порыве «примирения» зажег ароматические свечи, которые я берегла для Нового года.
— Оля! — он выскочил в коридор, едва я повернула ключ.
На нем была чистая рубашка, волосы еще влажные после душа (смывал с себя страх?), а в руках — два бокала с шампанским. Глаза блестели неестественным, лихорадочным блеском.
— Ты вернулась! Господи, какое счастье. Давай, раздевайся, пицца еще горячая. Я открыл твое любимое просекко.
Он сунул мне в руку бокал, пытаясь обнять свободной рукой. Меня передернуло, но я заставила себя не отстраняться. Я позволила ему чмокнуть меня в щеку. Его губы были холодными.
— Покажи, — сказала я, ставя бокал на тумбочку. — Я хочу её видеть.
— Конечно! Вот она, наша беглянка!
Он метнулся в гостиную и вернулся с брошью на ладони. Он держал её осторожно, как музейный экспонат.
Я взяла украшение.
Тяжелая. Холодная. Золото блестит ярко, слишком ярко для вещи, которой пятьдесят лет. Я поднесла её к свету бра.
Я дизайнер. Я работаю с материалами каждый день. Я отличу латунь от золота и стекло от драгоценного камня с двух метров.
Это была очень хорошая работа. Качественная. Скорее всего, золото настоящее, 585 пробы, но современное — в нем больше меди, оно краснее, чем то, советское, с желтоватым отливом. Изумруды были слишком прозрачными, без характерных для натуральных камней «садов» (включений). Гидротермальные. Выращенные в лаборатории.
И, конечно, все камни были на месте. Никаких следов ремонта, никаких потертостей на гранях. Это была вещь, купленная в ювелирном магазине не позднее вчерашнего дня. Или сегодня.
— Ну? — Игорь заглядывал мне в глаза с надеждой побитой собаки. — Видишь? Та самая.
— Вижу, — медленно произнесла я. — Невероятно. Как же мы её проглядели?
— Я же говорил! За обувницей! Там щель такая, она, видимо, соскользнула с пальто, когда мама раздевалась, и прямо туда... Я отодвинул шкаф, а она лежит. Пыльная вся была, я протер.
«Пыльная», — отметила я. Брошь была стерильно чистой. В углублениях оправы не было ни пылинки. Он даже не потрудился её испачкать для правдоподобия.
— Ты молодец, Игорь, — я вернула ему брошь. — Ты спас семью.
Он выдохнул так громко, будто держал воздух все эти часы. Плечи опустились.
— Оль, ну прости меня за то, что я там наговорил. Нервы. Мама плакала, ты кричала... Я просто хотел, чтобы всё было как раньше.
— Я понимаю, — кивнула я, проходя в комнату. — Давай выпьем. Я очень устала.
Мы сели на диван. Игорь включил какую-то комедию, ел пиццу, смеялся невпопад и постоянно подливал мне вино. Он был в эйфории. Он думал, что «разрулил» ситуацию. Потратил кучу денег (эта подделка стоит тысяч сорок, не меньше), соврал жене, но зато «мама спокойна».
Я ждала.
Через полчаса алкоголь и стресс сделали свое дело. Игоря разморило. Он начал зевать.
— Пойду еще раз ополоснусь, жарко что-то, — пробормотал он и встал. — Ты не идешь спать?
— Я досмотрю кино. Иди.
Как только дверь ванной закрылась и зашумела вода, я мгновенно выключила звук телевизора.
Его телефон лежал на журнальном столике экраном вниз.
Сердце снова забилось в горле. Я знала пароль — год его рождения. 1977. Он никогда не отличался фантазией.
Я разблокировала экран.
Первым делом — банк. СМС-оповещения.
Последняя транзакция: 21:45. Ювелирный салон «Алмаз-Холдинг» в ТЦ «Европа» (единственный, который работает до 22:00). Сумма: 48 500 рублей.
Вот и ответ. Он помчался туда сразу, как я уехала. Купил первое, что было похоже на мамину брошь.
Но это было полбеды. Деньги — дело наживное, хоть и обидно, что он спустил почти пятьдесят тысяч на вранье.
Меня интересовало другое. Знал ли он про дневник? Знал ли он про «Операцию Изгнание»? Или он просто полезный идиот?
Я открыла WhatsApp.
Чат с контактом «Мама».
Последние сообщения были стерты. Чат был чист.
Это насторожило. Игорь никогда не чистил переписки. Он хранил гигабайты мусора, открыток «С вербным воскресеньем» и видео с котиками. Если он стер переписку с матерью за сегодняшний вечер — значит, там было то, что мне категорически нельзя видеть.
Я закусила губу. Думай, Оля. Где еще?
Телеграм?
Я открыла «синий самолетик». Там Игорь переписывался редко, в основном по работе.
Но в самом верху висел чат с незнакомым именем. «Виталий Юрист».
Я нажала на чат.
Сердце пропустило удар.
Игорь (20:30): «Она ушла. Скандал жуткий. Мать перегнула палку с этой брошью».
Виталий Юрист (20:35): «Это нам на руку. Если будет развод, зафиксируй факт её ухода из дома. Свидетели есть? Соседи слышали скандал?»
Игорь (20:36): «Слышали. Виталь, мне не по себе. Оля не заслужила. Может, не надо?»
Виталий Юрист (20:40): «Игорь, ты видел документы. Квартира куплена в браке, но первый взнос был от продажи бабушкиной дачи. Мы доказываем, что это личные средства, плюс её "неадекватное поведение" — и мы сможем минимизировать её долю. Или ты хочешь делить ипотечную трешку пополам и платить ей компенсацию? Мама твоя права: Оля сейчас на коне, а ты останешься ни с чем».
Игорь (22:15): «Я купил дубликат броши. Она вернулась. Вроде успокоилась. Пока тормозим. Я не готов с ней разводиться сейчас».
Виталий Юрист (22:20): «Смотри сам. Но документы на раздел я подготовил. Мать просила держать их наготове. Если она рыпнется — дадим ход».
Телефон выпал у меня из рук на мягкий ковер.
Я сидела, оглушенная.
Это была не просто бытовая ссора из-за побрякушки.
Это был заговор.
Мой муж, мой мягкий, неконфликтный Игорь, консультировался с юристом о том, как оставить меня без квартиры в случае развода. И инициатором была Татьяна Петровна. Она давила на него, убеждала, что я его оберу. И он... он слушал. Он колебался, да. Ему было «не по себе». Но он делал это.
Он готовился к войне за моей спиной, пока я выбирала ему рубашки и планировала наш отпуск.
«Бабушкина дача». Какая ложь! Дачу продали за копейки, эти деньги ушли на его машину, которую он разбил через год! Квартиру мы брали на мои бонусы с крупного объекта. Но он собирается переписать историю.
В ванной стихла вода.
Я быстро подняла телефон, закрыла приложения, положила его на место точно так, как он лежал.
Руки дрожали так сильно, что я сцепила их в замок.
Дверь ванной открылась. Вышел Игорь, вытирая голову полотенцем. Розовый, распаренный, спокойный.
— Оль, ты чего такая бледная? — спросил он участливо. — Может, тебе чаю с мятой?
Я посмотрела на него. Теперь я видела не мужа. Я видела врага. Опасного, трусливого врага, который улыбается тебе в лицо, держа нож за спиной.
— Нет, Игорь, — сказала я, вставая. Голос звучал на удивление ровно. — Я просто устала. Пойду спать. В гостевую. Не хочу заразить тебя своим... настроением.
— Ну, как знаешь, — он пожал плечами, даже обрадовавшись, что не придется изображать страсть. — Спокойной ночи, любимая.
Я зашла в гостевую комнату (мой кабинет, где иногда ночевала мама), закрыла дверь на защелку.
Прислонилась спиной к двери и сползла на пол.
Слезы, которые душили меня весь вечер, исчезли. Осталась только холодная, кристальная ясность.
Они хотят войны? Они хотят отобрать у меня дом, мое достоинство, мою жизнь?
Они думают, что я — истеричка, которую можно купить фальшивой брошью и запугать.
Я достала свой телефон. Открыла фото броши в квартире свекрови. Открыла фото страницы её дневника.
Этого мало. Для суда, для раздела имущества, для того, чтобы уничтожить их план — этого мало.
Мне нужно больше.
Мне нужно найти те документы, о которых писал юрист. И мне нужно заставить Татьяну Петровну признаться. Саму. Под запись.
Завтра суббота. Игорь поедет в гараж, это его ритуал.
А я поеду к Татьяне Петровне. С тортиком. Извиняться.
И я устрою ей такой спектакль, что Станиславский будет аплодировать из гроба.
Я легла на диван, не раздеваясь. Я знала, что не усну.
Взгляд упал на книжный шкаф. Там, между книгами по искусству, стояла маленькая скрытая камера, которую я использовала для контроля няни, когда дети были маленькими.
Я встала, взяла её в руки. Зарядка есть. Карта памяти пуста.
— Ну что, Татьяна Петровна, — прошептала я в темноту. — Вы любите кино? Завтра мы снимем блокбастер.
ЧАСТЬ 5. Идеальная жертва
Утро субботы выдалось серым, как мокрая асфальтовая крошка. Игорь собирался в гараж долго, нарочито громко гремя ключами и напевая под нос. Он был в отличном настроении. Еще бы — он «решил» проблему. Жена дома, мама «успокоена», а фальшивая брошь лежит в шкатулке, сияя своим синтетическим блеском.
— Я буду к вечеру, — крикнул он из прихожей. — Может, мясо запечешь? Отметим примирение.
— Конечно, милый, — отозвалась я из кухни. Я резала лимон с такой яростью, что сок брызнул мне в глаз. — Поезжай.
Как только за ним захлопнулась дверь, я выплюнула дольку лимона в раковину и побежала одеваться.
На мне была серая водолазка и простые брюки. Никакого макияжа, волосы собраны в низкий хвост. Я должна выглядеть жалкой. Сломленной. Именно такой, какой Татьяна Петровна хочет меня видеть.
В кармане брюк лежал телефон с включенным диктофоном. А на груди, заколотая как невзрачная деталь гардероба, висела маленькая брошь-камея. Дешевая бижутерия. Внутри неё, за пластиковым профилем девушки, был спрятан объектив микрокамеры с алиэкспресса. Я проверила зарядку: синий огонек мигнул и погас. Запись пошла.
Я заехала в кондитерскую и купила «Наполеон». Самый жирный, самый сладкий. Татьяна Петровна обожала его, хотя всем говорила, что у неё «сахар на верхней границе».
Дверь она открыла не сразу. Я слышала, как она смотрит в глазок. Потом лязгнули замки.
Татьяна Петровна стояла на пороге в том же халате, что и вчера. Вид у неё был торжествующий, но она тут же нацепила маску вселенской скорби.
— Явилась? — спросила она, не отходя в сторону. — Совесть замучила?
— Татьяна Петровна, — я опустила глаза в пол. — Можно войти? Я торт принесла. Ваш любимый.
Она хмыкнула, но посторонилась.
— Проходи. Только разувайся на коврике, я пол помыла. Не хватало еще грязь тащить.
В квартире пахло вчерашним днем — затхлостью и лекарствами. Я прошла на кухню. На столе, среди крошек печенья, лежала та самая тетрадь. Она даже не убрала её. Настолько она была уверена в своей безнаказанности.
Я поставила торт на стол.
— Чайник поставьте, — скомандовала она, усаживаясь на свой «трон» — угловой диванчик. — Игорю звонила?
— Нет. Он в гараже. Он не знает, что я здесь.
— И правильно. Мужчинам наши бабские разборки ни к чему, — она подобрела. Моя покорность действовала на неё как бальзам. — Ну, рассказывай. Как ты докатилась до такой жизни? Зависть, Оля? Хотела продать и долги закрыть?
Я села напротив, стараясь, чтобы объектив камеры смотрел прямо на неё.
— Татьяна Петровна, я не брала брошь. Вы же знаете. И Игорь её нашел. Она дома была.
Свекровь прищурилась. В её глазах мелькнул недобрый огонек.
— Нашел, говоришь? — она усмехнулась. — Ну, раз нашел, значит, нашел. Игорь у нас глазастый. Когда ему надо.
Она знала.
Господи, она знала, что Игорь купил подделку! И она приняла эту игру. Она позволяла сыну врать, лишь бы держать меня на крючке.
— Я пришла извиниться за вчерашнюю истерику, — продолжила я, следуя сценарию. — Я понимаю, я была неправа. Я плохая жена. Я нервная, я много работаю... Может, вы правы. Может, Игорю было бы лучше с кем-то... попроще.
Это была красная кнопка. Лесть, смешанная с самоуничижением.
Татьяна Петровна расцвела. Она подвинула к себе торт, даже не предложив мне нож. Отрезала огромный кусок прямо ложкой.
— Ну, наконец-то прозрела, — прожевала она, вытирая крем с губ. — Я же тебе говорила еще на свадьбе: не пара ты ему. Ты хищница, Оля. Карьеристка. А Игорю нужен тыл. Уют. А что у вас? Дети разлетелись, дома — как в офисе. Ты думаешь, деньги всё решают?
— Я просто хотела, чтобы у детей было всё...
— Дети! — перебила она, вдруг резко ударив ложкой по столу. — Не смей прикрываться детьми. Ты их потеряла, Оля. Ты даже не знаешь, чем они живут.
— Что вы имеете в виду? — я напряглась. Этого не было в сценарии. — Лера учится, сдает сессию. Дима готовится к диплому. Я с ними на связи каждый день.
Татьяна Петровна откинулась на спинку дивана и посмотрела на меня с таким глубоким презрением, что мне стало физически холодно.
— «На связи», — передразнила она. — «Как дела, мамуль? Всё ок». Это ты называешь связью? Дура ты, Оля. Слепая, самодовольная дура.
Она потянулась к полке над столом, где лежали счета за квартиру. Выдернула оттуда какой-то конверт.
— На, полюбуйся. Педагог великий.
Она бросила конверт на стол.
Это был чек перевода. "Золотая Корона". Получатель: Валерия Игоревна С. (моя дочь). Сумма: 40 000 рублей. Отправитель: Татьяна Петровна С.
Дата: три дня назад.
— И что? — не поняла я. — Вы переслали ей деньги? Спасибо. Но зачем? Мы отправляем ей на карту регулярно.
— Ты отправляешь ей на жизнь в общежитии, — тихо, смакуя каждое слово, произнесла свекровь. — А я отправляю ей на съемную квартиру. Потому что из общежития её выселили два месяца назад. Как и из университета.
Мир качнулся.
— Что? — прошептала я. — Это неправда. Лера учится на бюджете, на филфаке... Она мне вчера присылала фото из библиотеки...
— Из интернета она тебе фото присылала! — рявкнула Татьяна Петровна. — Отчислили твою Леру. За неуспеваемость и прогулы. Связалась с каким-то музыкантишкой, живут вместе, курят дрянь всякую. Она мне позвонила в слезах, умоляла отцу не говорить. Боялась, что ты её убьешь. Или денег лишишь.
У меня зашумело в ушах. Моя Лера. Моя умница, отличница. Отчислена? Два месяца лжи?
— И вы... вы знали? — голос мой дрожал уже по-настоящему. — И молчали?
— А зачем мне говорить? — пожала плечами свекровь, снова ковыряя торт. — Чтобы ты её домой вернула и загрызла? Я её поддерживаю. Она мне звонит каждый день. Бабушка Таня плохая, но бабушка Таня единственная, кто её понял и не осудил. Она меня любит, Оля. А тебя — боится.
Она улыбалась. Это была улыбка паука, который не просто поймал муху, а уже запеленал её в кокон.
Она купила мою дочь. Она купила её тайну. Она стала для неё «доброй феей», используя наши же деньги (ведь я знала, что пенсия у неё маленькая, эти 40 тысяч — это то, что мы давали ей «на лекарства»!).
— Вы платите ей за молчание нашими деньгами? — спросила я, чувствуя, как внутри поднимается горячая, черная волна.
— Деньги не пахнут. Зато теперь у меня есть внучка. Настоящая. Которая делится со мной секретами, а не с тобой.
— Вы ломаете ей жизнь, — прошептала я. — Ей нужно восстанавливаться, учиться, а не жить с «музыкантишкой» на ваши подачки.
— Это не тебе решать! — взвизгнула она. — Ты свою жизнь просрала, дай девчонке пожить!
И тут она сделала ошибку. От избытка эмоций, от чувства полного триумфа, она потеряла бдительность.
— Я тут главная, поняла? Я! — она ударила кулаком по столу. — И Игорь будет делать то, что я скажу. И Лера. А ты... ты никто. Ты пустое место. И брошь эту несчастную... — она осеклась.
— Что брошь? — спросила я, не дыша.
Она полезла в карман халата.
— Думаешь, я не знаю, что Игорь тебе фуфло подсунул? Знаю. Он мне звонил, плакался. «Мама, выручай, она уходит». Я ему разрешила. Пусть купит тебе стекляшку, раз ты такая тупая, что не отличишь.
Она разжала кулак.
На её ладони, в свете тусклой кухонной лампы, сверкнула настоящая золотая ветвь с мутноватыми, темными, старинными изумрудами. На одном листике не хватало крошечного камня.
— Вот она, — прошептала Татьяна Петровна с маниакальным блеском в глазах. — Она всегда была у меня. Я её даже из дома не выносила. Я просто хотела посмотреть, как ты будешь извиваться. И ты извивалась красиво.
Камера на моей груди смотрела прямо на её руку. Прямо на брошь. Прямо на её лицо, искаженное злобой.
— Зачем? — только и смогла спросить я.
— Затем, что ты украла у меня сына, — просто ответила она, пряча брошь обратно в карман. — А теперь я забираю у тебя всё. Сначала Игоря. Теперь Леру. Скоро и квартира будет моей. А ты пойдешь туда, откуда пришла. В никуда.
Она взяла чашку с чаем, отхлебнула.
— Торт вкусный. Но сухой. В следующий раз пропитку сделай лучше. А теперь иди. Я устала.
Я встала. Ноги были ватными.
Я получила признание. У меня было видео. У меня были доказательства заговора, доказательства клеветы.
Но цена...
Цена была страшной. Моя дочь была в беде, и эта женщина использовала её беду как оружие против меня.
— До свидания, Татьяна Петровна, — сказала я голосом робота. — Спасибо за чай.
— Иди, иди. И мужу привет передай. Скажи, что мама его любит.
Я вышла из подъезда, едва не споткнувшись о порог.
Села в машину. Выключила камеру.
Сохранить запись.
Я посмотрела на телефон. Мне нужно было звонить в Петербург. Лере.
Но сначала...
Сначала мне нужно было уничтожить того, кто предал меня ближе всех.
Игоря.
В кармане завибрировал телефон. Сообщение от дочери:
«Мамуль, привет! Как дела? Я тут учусь, времени совсем нет, скинь пару тысяч на кафе, плиз?»
Я смотрела на эти строки и видела не сообщение студентки. Я видела текст заложницы, написанный под диктовку тюремщика.
Я завела мотор.
Теперь я знала, где находится самое слабое место Татьяны Петровны.
Это не деньги. И не здоровье.
Это её уверенность в том, что все её боятся.
Я больше не боялась.
Я действовала как хирург во время сложной операции: без эмоций, только четкие, выверенные движения. Эмоции я оставила в машине, когда выключила камеру. Сейчас нужно было спасать то, что еще можно спасти.
Вернувшись домой, я застала квартиру пустой. Игорь всё еще был в гараже — видимо, «праздновал» победу с мужиками или просто прятался от необходимости смотреть мне в глаза.
Первым делом я скинула видеозапись с признанием Татьяны Петровны в «облако» и отправила копию своей сестре в Саратов с припиской: «Если со мной что-то случится или я перестану выходить на связь, открой этот файл».
Затем я собрала небольшой чемодан. Только самое необходимое.
На кухонном столе, прямо на его любимой салфетке под горячее, я оставила «сюрприз».
Я положила туда распечатку скриншота из его же банковского приложения — ту самую транзакцию на 48 500 рублей в ювелирном. А сверху, прямо на цифру суммы, положила его «подарок» — фальшивую брошь.
Никаких записок. Никаких объяснений.
Пусть гадает. Пусть потеет. Пусть звонит матери и спрашивает, что делать.
В 16:00 я уже сидела в такси, направляясь в аэропорт. Билет до Санкт-Петербурга был куплен в один конец.
Питер встретил меня так, как умеет только он: ледяным ветром с залива, который пробирал до костей даже сквозь пальто, и моросью, висящей в воздухе серой взвесью.
Адрес Леры я нашла быстро. Свекровь, сама того не ведая, дала мне наводку. На конверте с переводом, который она так неосмотрительно бросила на стол, был написан индекс почтового отделения. А дальше дело техники и знания привычек дочери — Лера всегда заказывала доставку еды через одно и то же приложение, к которому была привязана моя (теперь уже заблокированная мной) карта. История заказов выдала точный адрес: Васильевский остров, старый фонд, 5-я линия.
Я стояла перед обшарпанной парадной. Домофон не работал. Пахло сыростью и кошачьей мочой.
Сердце сжалось. Моя девочка, которая привыкла к чистоте, к своей светлой комнате с ортопедическим матрасом... Она живет здесь?
Я поднялась на третий этаж. Дверь была деревянной, с облупившейся краской. Звонка не было, пришлось стучать.
Тишина. Потом шорох.
— Кто? — голос Леры. Сонный, испуганный.
— Лера, это мама. Открывай.
За дверью повисла тяжелая пауза. Я слышала, как она дышит.
— Уходи, — наконец сказала она. — Я не открою. Бабушка сказала, ты приедешь скандалить.
«Бабушка сказала». Она опередила меня. Предупредила.
— Я не буду скандалить, Лера. Я приехала одна. Я просто хочу тебя увидеть. Пожалуйста. Я пролетела две тысячи километров.
Замок щелкнул. Дверь приоткрылась на цепочку.
В щели я увидела один глаз дочери. Под ним темнел глубокий, фиолетовый круг усталости.
— Ты одна? Отца нет?
— Нет. Я одна. Клянусь.
Цепочка звякнула. Дверь распахнулась.
Я шагнула внутрь и едва сдержала слезы.
Это была типичная питерская коммуналка, но переделанная под студию. Высоченные потолки с лепниной, покрытой вековой пылью, ободранные обои, на полу матрас вместо кровати. В углу — гора коробок из-под лапши и пустых бутылок из-под дешевого вина.
На матрасе спал парень. Длинные волосы разметаны по подушке, худая спина с татуировками. Тот самый «музыкант».
Лера стояла передо мной в растянутой футболке и шерстяных носках. Она похудела килограммов на десять. Её роскошные русые волосы были собраны в неряшливый пучок.
— Ну? — она скрестила руки на груди, защищаясь. — Приехала читать мораль? «Я же говорила»? Давай, начинай.
Я молча поставила сумку на пол. Сняла пальто. Подошла к ней и, прежде чем она успела отстраниться, крепко обняла.
Она стояла деревянная, напряженная, готовая оттолкнуть меня.
— Мам, пусти.
— Я люблю тебя, — прошептала я ей в макушку. — И мне плевать на институт. Плевать на оценки. Мне важно, что ты жива.
Лера всхлипнула. Тело её дрогнуло, обмякло. Она уткнулась мне в плечо и заплакала. Громко, навзрыд, как в детстве, когда разбивала коленку.
Мы стояли так минут пять. Парень на матрасе даже не пошевелился.
Потом мы сидели на единственном целом стуле и подоконнике, пили чай из треснувших кружек.
— Почему ты не сказала? — спросила я тихо. — Почему бабушке, а не мне?
Лера вытерла нос рукавом.
— Я боялась. Ты всегда такая... идеальная. У тебя всё по плану. Дизайн, бизнес, ремонты. А я... я не смогла, мам. Филология — это не мое. Я задыхалась там. А бабушка... она позвонила в тот момент, когда я забрала документы. Она сказала: «Не бойся, Лерочка. Мать тебя сожрет, а я помогу. Только тссс».
— Она платила тебе?
— Она помогала! — Лера вскинулась, защищая «благодетельницу». — Она присылала деньги на квартиру. Она слушала меня часами! Она говорила, что ты давишь на меня, потому что сама несчастна. Что ты реализуешь свои амбиции через меня. Мам, она единственная, кто меня понимал!
Я смотрела на свою дочь и видела, как глубоко вошли крючки манипуляции. Татьяна Петровна не просто давала деньги. Она продавала идеологию: «Мать — враг, бабушка — друг».
— Лера, послушай меня, — я взяла её за худые, холодные руки. — Я сейчас тебе кое-что расскажу. И покажу. Ты взрослая, ты сама сделаешь выводы. Ладно?
— Что покажешь?
Я достала телефон.
— Вчера бабушка обвинила меня в краже её золотой броши. Она хотела посадить меня или выгнать из дома.
— Бред какой-то, — фыркнула Лера. — Бабушка говорила, что у тебя проблемы с головой, что ты на нервах...
— Смотри.
Я включила видео. То самое, записанное скрытой камерой.
Лера смотрела в экран. Сначала с недоверием. Потом её брови поползли вверх.
На видео Татьяна Петровна ела торт и говорила:
«...Ты её потеряла, Оля... Я отправляю ей на съемную квартиру. Потому что из общежития её выселили... А зачем мне говорить? Чтобы ты её домой вернула? Я её поддерживаю... Деньги не пахнут... Я тут главная... И Игорь будет делать то, что я скажу. И Лера...»
И самая страшная фраза:
«...Ты свою жизнь просрала, дай девчонке пожить...»
Видео закончилось. В комнате повисла тишина. Слышно было только сопение спящего парня.
— Она знала... — прошептала Лера. — Она знала, что я живу в этом... в этом клоповнике. И она не сказала тебе, чтобы помочь мне?
— Она не сказала мне, чтобы иметь компромат на меня, Лера. И чтобы держать тебя подальше. Чем хуже тебе здесь, тем больше ты зависишь от её денег. Ты для неё не внучка. Ты — пешка в войне со мной.
Лера побледнела еще сильнее.
В этот момент её телефон, лежащий на подоконнике, звякнул.
Лера вздрогнула. Взяла телефон.
— Это бабушка, — сказала она одними губами.
— Прочитай вслух, — попросила я.
Лера открыла сообщение. Голос её дрожал.
— «Лерочка, детка. Мать к тебе не приехала? Если заявится — не открывай. Она не в себе, у неё срыв. Она украла у меня драгоценности и сбежала. Может быть опасна. Я перевела тебе еще пять тысяч, купи себе фруктов. Люблю, бабуля».
Лера подняла на меня глаза. В них был ужас. И ярость.
— Она пишет, что ты украла... А на видео она сама показывает брошь и говорит, что подставила тебя.
— Да.
Лера медленно опустила телефон. Её пальцы сжались так, что побелели.
— Она врала мне. Всё это время. Она не жалела меня. Она просто... покупала моё молчание, чтобы разрушить твою жизнь?
— Нашу жизнь, Лера. Нашу семью.
Вдруг телефон Леры зазвонил. Видеовызов. «Бабушка».
Лера посмотрела на меня вопросительно.
— Ответь, — сказала я твердо. — Только не показывай меня. Пока.
Лера глубоко вздохнула, вытерла слезы и нажала «Ответить».
На экране появилось лицо Татьяны Петровны. Она была в своей квартире, на заднем плане мелькал мой муж. Игорь ходил туда-сюда, схватившись за голову.
— Лерочка! — заворковала бабушка сладким голосом. — Ты как там, моя птичка? Получила денежку?
— Получила, ба, — голос Леры был сухим, как осенний лист.
— Там мама твоя... не объявлялась? Отец с ума сходит, она пропала, трубку не берет. Мы думаем в розыск подавать. Она же больна, Лера. Психически.
Лера молчала секунду. Я видела, как в ней борются привычка верить бабушке и увиденная правда.
Потом она подняла телефон повыше и развернула камеру.
Прямо на меня.
Я сидела на подоконнике, спокойно глядя в объектив.
— Привет, Татьяна Петровна, — сказала я громко. — Розыск отменяется. Мы тут фрукты едим. На ваши пять тысяч.
Лицо свекрови на экране исказилось, будто маску сорвали с мясом. Глаза расширились.
А за её спиной замер Игорь. Он увидел меня. И он увидел Леру в этих трущобах.
— Оля? — прохрипел Игорь, подбегая к телефону матери. — Ты... ты нашла её? Лера? Что это за стены? Где ты живешь?!
— Спроси у мамы, Игорь, — сказала я ледяным тоном. — Она этот интерьер спонсирует уже два месяца.
Игорь медленно повернулся к матери.
— Мама? Ты знала?
Связь оборвалась. Татьяна Петровна сбросила звонок.
Я посмотрела на Леру.
— Собирайся, — сказала я. — Мы переезжаем в гостиницу. В нормальную гостиницу с горячей водой. А завтра решим, что делать с твоим университетом.
Лера кивнула. Она больше не спорила. Она начала кидать вещи в рюкзак.
— А он? — она кивнула на спящего парня.
— А он пусть спит. Это его выбор. А твой выбор начинается сейчас.
Мы вышли на улицу. Ветер всё так же выл, но мне уже не было холодно. Я вернула дочь.
Но война еще не закончена. Теперь, когда Игорь знает, что его мать скрывала правду о Лере, баланс сил изменился. Но я знала Татьяну Петровну. Загнанная в угол крыса прыгает на лицо.
Мой телефон завибрировал.
СМС от Игоря:
«Маме плохо. Скорая. Сердце. Если она умрет — это на твоей совести».
Я усмехнулась и показала сообщение Лере.
— Классика, — сказала дочь. — Акт 2, сцена 1. Умирающий лебедь.
— Не отвечай, — сказала я. — Пусть полежит. Ей полезно подумать о вечном.
Мы сели в такси. Но я понимала: возвращаться в тот город, в ту квартиру мне всё равно придется. Там остались документы. Там осталась моя доля. И там остался враг, который теперь не остановится ни перед чем.
Мы вернулись в город поздно вечером. Дождь хлестал по лобовому стеклу такси, размывая огни родных улиц в мутные пятна. Лера спала у меня на плече, сжимая в руке телефон. Она была измотана — физически и морально.
Я попросила таксиста подождать у подъезда. У меня было плохое предчувствие.
— Мам, пошли домой, я в душ хочу умираю, — пробормотала Лера, когда мы выгружали чемоданы под козырек.
Я подошла к двери. Вставила ключ.
Он вошел легко, как всегда. Но не повернулся. Ни на миллиметр.
Я попробовала еще раз. Надавила, потянула на себя. Ключ сидел в скважине мертво, но механизм был чужим.
— Что там? — спросила Лера, кутаясь в шарф.
— Замок, — ответила я, глядя на замочную скважину. Она блестела свежим металлом. Цилиндр сменили.
Я нажала на кнопку звонка. Тишина.
Еще раз. Длинный, настойчивый звонок.
За дверью послышались шаги. Легкие, шаркающие шаги — не Игоря. Игоря дома не было, или он прятался.
— Кто там? — голос был женский, незнакомый. Сиделка? Или... какая-то родственница Татьяны Петровны?
— Это Ольга. Хозяйка квартиры. Откройте немедленно.
— Не велено, — отозвался голос. — Игорь Владимирович сказал никого не пускать. Тут больная женщина, ей покой нужен. Уходите, а то полицию вызову.
— Больная женщина? — переспросила я. — Татьяна Петровна здесь?
— Здесь. У неё гипертонический криз. Езжайте отсюда, женщина.
Я отступила от двери, чувствуя, как внутри закипает бешенство. Она не в больнице. Она в моей спальне. На моей кровати. В моем доме.
Она захватила территорию.
— Мам? — Лера смотрела на меня испуганными глазами. — Мы что, на улице останемся?
Я посмотрела на окна нашей квартиры. Шторы были плотно задернуты. Моя крепость пала без единого выстрела, пока я спасала дочь.
— Нет, — сказала я твердо. — Мы едем в отель.
Утро началось не с кофе, а с катастрофы.
Мы поселились в гостинице в центре, недалеко от моего офиса. Я проснулась от того, что мой телефон разрывался от уведомлений.
Восемь утра. Звонок от Ирины Витальевны, моего ключевого заказчика. Мы делали дизайн-проект для её сети салонов красоты — контракт на полгода, огромные деньги, которые должны были закрыть остаток ипотеки.
— Ольга, доброе утро, — голос Ирины был ледяным. — Нам нужно приостановить сотрудничество.
— Что случилось? — я села на кровати, мгновенно проснувшись. — Вчера же утвердили эскизы...
— Дело не в эскизах. Дело в репутации. Мне позвонили... доброжелатели. Сказали, что против вас возбуждено дело о хищении ценностей у пожилого человека. И что у вас... проблемы с алкоголем.
Я чуть не выронила телефон.
— Ирина Витальевна, это бред! Это клевета! Моя свекровь...
— Ольга, мне не нужны подробности вашей семейной драмы, — перебила она. — Я не могу рисковать имиджем, работая с человеком, которого обвиняют в воровстве у пенсионеров. Мои юристы пришлют уведомление о расторжении. Прощайте.
Гудки.
Я сидела, глядя в стену.
Татьяна Петровна не просто сменила замки. Она начала ковровую бомбардировку. Она знала моих клиентов — я сама, дура, хвасталась ей своими успехами, называла фамилии. У неё была записная книжка и стационарный телефон. И у неё было много времени.
Я зашла в соцсети.
В городском паблике «Черный список» висел пост. Анонимный.
«Осторожно, мошенница! Известный дизайнер О. втирается в доверие, а потом пропадают фамильные драгоценности. Будьте бдительны! Сейчас пытается скрыться!»
В комментариях уже бурлило: «Ужас», «До чего люди дошли», «А с виду приличная».
Она уничтожала меня профессионально. Она била туда, где больнее всего — по моему имени, которое кормило меня и детей.
Лера вышла из ванной в гостиничном халате.
— Мам, что случилось? Ты белая, как стена.
— Они начали войну, Лера. Они пытаются лишить меня работы.
Я встала. Мне нужно было действовать. У меня был козырь — видео. Если я выложу его в сеть, я опровергну клевету. Я уничтожу репутацию Татьяны Петровны (хотя какая репутация у пенсионерки? Ей плевать). Но это остановит поток грязи.
Я открыла файл. Палец занесся над кнопкой «Опубликовать».
И тут зазвонил телефон. Номер Игоря.
— Ну что, бродяжки? — голос мужа был неузнаваемым. В нем появилась какая-то визгливая, истеричная нотка. Видимо, он пил всю ночь. — Как спалось в отеле? Дороговато, наверное? Карту-то я твою заблокировал, как дополнительную к моему счету.
Я проверила приложение банка. Счет заблокирован. Хорошо, что у меня были наличные и мой личный счет ИП, до которого он добраться не мог.
— Игорь, ты совершаешь ошибку, — сказала я спокойно. — Я подаю на развод. И я выкладываю видео, где твоя мать признается в подставе. И про Леру, и про брошь. Весь город узнает, что вы творите.
— Не советую, — он хмыкнул. — Виталий, мой юрист, сказал, что запись, сделанная скрытой камерой, в суде не доказательство. А вот то, что мы нашли в комнате Леры в Питере... это доказательство.
У меня похолодело внутри.
— Вы не были в Питере.
— Мы — нет. А вот люди, которых наняла мама, были. Они зашли туда сразу, как вы уехали. Дверь-то хлипкая. И нашли там... ну, скажем так, запрещенные вещества. Много. Пакетики, весы. Твой будущий зять, этот патлатый, уже дает показания. Он сказал, что это Лера привезла. Что она — дилер.
— Это ложь! — закричала я так, что Лера подпрыгнула. — Вы подбросили!
— Докажи, — лениво ответил Игорь. — Если ты сейчас рыпнешься, если выложишь видео или пойдешь в полицию насчет квартиры — мы дадим ход делу. Лера поедет в колонию лет на восемь. Статья 228, часть третья. Группой лиц.
Я посмотрела на дочь. Она сидела на кровати, обхватив колени руками, и с ужасом слушала мой разговор.
Они взяли в заложники не просто квартиру. Они взяли в заложники свободу моего ребенка.
— Чего вы хотите? — спросила я глухо.
— Всё просто. Ты подписываешь отказ от претензий на квартиру. Мы оформляем развод тихо. Ты уезжаешь из города. И забираешь свою девку с собой. И ни слова, ни звука. Тогда «улики» исчезнут.
— Мне нужно время, — сказала я.
— До вечера. Вечером мама хочет видеть подписанные бумаги. Виталий пришлет курьера в твой отель. Мы знаем, где вы.
Он отключился.
Я опустила телефон. Руки дрожали.
Это был мат.
Если я борюсь — они сажают Леру. Даже если дело развалится, СИЗО, суды, позор — это сломает ей жизнь окончательно.
Если я сдаюсь — я остаюсь нищей, без дома, без репутации, в чужом месте.
Лера подошла ко мне.
— Мам? Что он сказал?
— Они шантажируют нас тобой, — честно сказала я. — Грозят подбросить наркотики и посадить тебя, если я не отдам им квартиру.
Глаза Леры расширились. Но потом в них появилось что-то жесткое. Взрослое.
— Мам, — сказала она тихо. — Парень, с которым я жила... Антон. Он правда употреблял. И приторговывал. Немного.
Я закрыла глаза. Господи.
— Ты знала?
— Я догадывалась. Я не участвовала, клянусь! Но... если они правда там что-то нашли или подбросили... его слова против моих. А у бабушки связи. Она бывшего прокурора знает, он её должник какой-то.
Мы сидели в тишине гостиничного номера. За окном шумел чужой, враждебный город.
Ситуация казалась безвыходной. Они обложили нас со всех сторон. У них квартира, связи, компромат (пусть и фальшивый, но опасный). У меня — видеозапись и правда, которая никому не нужна.
Но я посмотрела на Леру. На её сжатые кулаки. На то, как она, вчерашняя размазня, вдруг собралась.
И я поняла: я не подпишу эти бумаги.
Я не отдам им победу.
Потому что если я сдамся сейчас, они будут пить нашу кровь до конца дней.
— Лера, — сказала я. — Ты готова рискнуть?
— Чем? Тюрьмой?
— Нет. Ва-банк. Мы не будем защищаться. Мы будем нападать. Но не так, как они ждут.
Я вспомнила одну деталь. Маленькую, незначительную деталь из разговора с Игорем.
Он сказал: "Карту я заблокировал".
Он думал, что перекрыл мне кислород.
Но он забыл, что пять лет назад, когда мы открывали мой бизнес, он подписал согласие на то, чтобы наша квартира стала залоговым обеспечением под кредит на развитие студии. Кредит я давно выплатила, обременение сняла. Но документы... Генеральная доверенность на управление недвижимостью, которую он дал мне тогда "на всякий случай, чтобы ты по инстанциям сама бегала", — она была бессрочной. Я не аннулировала её. И он, в своей самоуверенности, скорее всего, тоже забыл это сделать.
Если эта бумага лежит в моем сейфе в офисе (а она там лежит!), то я могу сделать с квартирой что угодно.
Продать. Подарить. Сдать в аренду цыганскому табору.
Прямо сейчас. Вместе с Татьяной Петровной внутри.
Я встала и начала быстро одеваться.
— Лера, собирайся. Мы идем в офис. А потом — к нотариусу.
— Мам, а как же угрозы про наркотики? — спросила Лера дрожащим голосом.
— У наркодилеров есть одна слабость, — жестко усмехнулась я. — Они очень не любят, когда на них обращают внимание. Игорь блефует. Если бы там было реальное дело, полиция уже была бы здесь. Он просто пугает. А мы... мы сейчас сделаем так, что пугаться будет он.
Я схватила сумку.
— Сегодня мы продадим нашу квартиру. За полцены. Срочный выкуп. Вместе с жильцами.
Офис нотариуса пах пылью и дорогим парфюмом. Я сидела на кожаном диване, сжимая в руках папку с документами. Рядом сидела Лера, бледная, но спокойная. Напротив нас — мужчина в хорошем костюме, с цепким, тяжелым взглядом. Представитель агентства по срочному выкупу недвижимости.
— Ольга Николаевна, вы понимаете условия? — спросил он, просматривая бумаги. — Мы берем квартиру с обременением в виде прописанных жильцов. Дисконт — сорок процентов от рынка. Деньги переводим сразу на ваш счет. Выселением, судами и снятием с регистрационного учета занимаются наши юристы. Вас это больше не касается.
— Я понимаю, — мой голос был твердым. — Генеральная доверенность действительна?
— Абсолютно. Срок не истек, реестр чист, отзыва не было. Ваш супруг проявил... удивительную беспечность.
Я усмехнулась. Игорь не был беспечным. Он был самонадеянным. Он был уверен, что я — это функция. Жена-функция, которая печет пироги и терпит. Ему и в голову не могло прийти, что "функция" может нажать на спусковой крючок.
— Подписывайте, — он пододвинул договор.
Я взяла ручку. В голове пронеслись двадцать лет жизни. Ремонт, который мы делали своими руками. Детская, где росли Лера и Дима. Кухня, где я варила этот чертов борщ.
Всё это теперь стало полем боя. А на войне, чтобы выжить, иногда нужно сжечь мост, на котором стоишь.
Я поставила подпись.
Дзынь. СМС от банка. Деньги поступили. Сумма была меньше, чем стоила наша жизнь, но достаточная, чтобы купить свободу.
— Ключи? — спросил мужчина.
— Один комплект у меня. Второй — у жильцов. Они сейчас дома.
— Отлично, — он встал и поправил пиджак. — Мои ребята подъедут туда через час. Советую вам тоже присутствовать, чтобы забрать личные вещи. Потом замки будут заменены, и попасть внутрь будет проблематично.
Мы подъехали к дому на такси следом за черным внедорожником «новых хозяев». Из джипа вышли трое крепких мужчин. Не бандиты, нет. Юристы спортивного телосложения. «Санитары леса» на рынке недвижимости.
Мы поднялись на этаж.
Один из мужчин нажал на звонок.
За дверью послышались шаги. Щелкнул замок. Дверь открыл Игорь. Он был в домашней футболке, с бутербродом в руке. Увидев незнакомых мужчин, он замер. А потом увидел меня и Леру за их спинами.
— Оля? — он нахмурился. — Ты кого привела? Я же сказал: пока не подпишешь отказ, никаких разговоров. А это кто? Полиция? Я сейчас маме...
— Добрый день, — перебил его старший из группы, шагая вперед и мягко, но настойчиво отодвигая Игоря плечом. — Мы — представители собственника. ООО «Инвест-Гарант». Прошу ознакомиться с выпиской из ЕГРН.
Он сунул ошалешему Игорю бумагу под нос.
— Какого... — Игорь побелел. — Какого собственника? Это моя квартира! Оля, что происходит?!
Мы с Лерой вошли в прихожую. Я вдохнула знакомый запах дома, который больше не был моим.
Из спальни, стуча палочкой, вышла Татьяна Петровна.
— Что за шум? Игорек, гони их! Оля, ты совсем страх потеряла? Я сейчас позвоню...
— Звоните, — спокойно сказал мужчина из агентства. — Хоть Папе Римскому. Квартира продана полчаса назад. Вот договор купли-продажи. Продавец — Ольга Николаевна, действующая на основании нотариальной доверенности от супруга. Всё законно.
Игорь выронил бутерброд. Он смотрел на меня так, будто у меня выросла вторая голова.
— Ты... ты продала наш дом? Вместе с нами?
— Я продала свою проблему, Игорь, — сказала я. — Ты хотел войны? Ты угрожал моей дочери тюрьмой? Ты хотел оставить меня нищей? Получай. Я забрала свою долю деньгами. Остальное — разбирайтесь с новыми владельцами.
— Ах ты тварь! — взвизгнула Татьяна Петровна и замахнулась на меня палкой.
Но удар не достиг цели. Один из «юристов» перехватил палку в воздухе. Легко, без усилия.
— Гражданочка, — сказал он холодно. — Без рук. Вы находитесь на чужой частной территории. У вас есть три часа на сборы вещей. Потом мы меняем дверь и ставим объект на сигнализацию. Все вопросы по проживанию будете решать в суде. А суды у нас, сами знаете, долгие. Года два.
— Какой суд?! — орала свекровь. — Я ветеран труда! У меня давление!
— Вызывайте скорую, если плохо, — равнодушно ответил мужчина. — Но квартиру освободите.
Игорь сполз по стене. Он вдруг стал маленьким, жалким. Он понял. Он всё понял. Он забыл про доверенность. Он так увлекся ролью марионетки в мамином театре, что забыл, что ниточки могут оборваться.
— Оля... — прошептал он. — А как же... наркотики? Мы же посадим Леру.
Я подошла к нему вплотную.
— Нет, Игорь. Не посадите. Во-первых, это был блеф. Если бы там что-то было, полиция пришла бы сразу. А во-вторых...
Я достала телефон.
— Я только что отправила в прокуратуру заявление о вымогательстве и шантаже. С приложением аудиозаписи твоего вчерашнего звонка. И видеозаписи признания твоей мамы. Если хоть один волос упадет с головы Леры, если хоть один патруль остановит её «случайно» — эти записи пойдут в ход. И тогда сядешь ты. За организацию преступной схемы.
Он смотрел на меня и видел чужого человека. Жесткого, циничного, сильного. Того, кем он никогда не был.
— Лера, — сказала я. — Забери свои вещи. Быстро.
Лера пробежала в свою комнату. Через десять минут она вышла с рюкзаком и любимым плюшевым медведем.
— Я всё, мам.
Мы пошли к выходу.
У порога я обернулась.
Татьяна Петровна сидела на банкетке, схватившись за сердце. На этот раз, кажется, по-настоящему. Но её власть кончилась. Эти чужие мужчины в костюмах не были её сыном. Им было плевать на её манипуляции. Для них она была просто «обременением», которое нужно выселить.
Игорь сидел на полу, закрыв лицо руками.
— Прощай, Игорь, — сказала я. — Брошь можешь оставить себе. На память о том, как ты променял семью на мамины капризы.
Мы вышли из подъезда.
Дождь кончился. Небо было чистым, холодным, прозрачным.
На счету у меня лежала сумма, которой хватит на первый взнос за маленькую квартиру и на оплату учебы Леры в другом вузе.
— Мам? — Лера дернула меня за рукав. — А нам есть где ночевать?
— Есть, — улыбнулась я. — Отель оплачен до завтра. А потом... найдем. Мы теперь богатые невесты.
— Ты жестокая, — сказала Лера, но в её голосе было восхищение. — Ты их просто уничтожила.
— Нет, милая. Я просто выставила счет. И они его оплатили.
Я посмотрела на окна нашей бывшей квартиры. Там, за стеклом, заканчивалась старая жизнь. Жизнь, где я была удобной. Где я терпела. Где я боялась.
Теперь я знала: уважение стоит дорого. Но оно того стоит.
Я взяла дочь за руку.
— Пойдем, поедим. Я ужасно хочу стейк. С кровью.
Мы пошли прочь от дома, не оглядываясь. Ветер дул нам в лицо, и это был ветер перемен. Горький, свежий и пьянящий, как сама свобода.