— Ты у меня одна, без поддержки совсем и без мужа, тут не рожай без меня, —
Весна пришла робко, слякотно, но Светлана чувствовала её всем своим существом. Не по календарю, а по новым, сильным толчкам внутри, по набуханию почек за грязным окном её комнаты и по странному, необъяснимому приливу энергии, несмотря на тяжесть и одышку. Срок подходил к концу. Страх перед родами, живой и острый, соседствовал с нетерпением — она хотела уже увидеть своего малыша, обнять его, убедиться, что всё в порядке.
Оксана почти переселилась к ней, отправив детей на выходные к бабушке.
— Ты у меня одна, как перст, тут не рожай без меня, — заявила она, и в её голосе не было места для возражений.
Они дошивали последние распашонки, гладили пелёнки, собирали «тревожный чемоданчик» в роддом. В нём лежали скромные, но чистые вещи, купленные по скидкам и перешитые своими руками. Не было дорогих конвертов и брендовых комбинезонов, но было тепло, старательно и с любовью.
Роды начались ночью. Неожиданно, как это часто бывает. Сначала просто потягивало спину, потом схватки пошли с чёткой, неумолимой периодичностью. Светлана разбудила Оксану, та, не теряясь, позвонила в «скорую», собрала сумку, помогала одеться. Лицо Светланы было сосредоточенным и бледным, но слёз не было. Был жёсткий фокус. Задача: добраться, родить, защитить.
В приёмном покое роддома, заполняя бумаги, она снова поставила прочерк в графе «муж» и подписала согласие на медицинские вмешательства сама, своим ровным почерком. Её определили в общую палату на четверых. Женщины вокруг были с мамами, сёстрами, мужьями. Кто-то стонал, кто-то тихо плакал, кто-то смеялся в телефон, сообщая родне: «Всё началось!». Светлана лежала на койке, сжимая в руке телефон, и смотрела в потолок. Она была одна. По-настоящему одна в этом важнейшем моменте своей жизни. Оксану не пустили дальше приёмного покоя.
— Мамочка, а вас кто-нибудь встретит? — спросила молодая санитарка, разносящая чай.
— Да, — коротко ответила Светлана, не уточняя, что это будет подруга, а не муж, несущий букет и счастливый от того, что стал отцом.
Схватки усиливались, становились всепоглощающими. Время потеряло смысл. Была только боль, волна за волной, и короткие передышки между ними. В эти передышки она думала только о ребёнке. Не о том, как ей больно и страшно. О том, как ему, маленькому, тоже сейчас тяжело и страшно, и он изо всех сил старается появиться на свет. Она шептала сквозь стиснутые зубы: «Давай, сыночек, давай, я с тобой, мы справимся». Она решила, что это будет мальчик. Почему-то была уверена.
Её перевезли в родильный зал. Белый, яркий свет, металлический блеск инструментов, деловитые лица медиков. Акушерка, женщина лет пятидесяти с усталыми, но добрыми глазами, сказала:
— Ну что, мама, одни будем рожать? Муж-то тут или на работе?
— Мужа нет, — выдавила Светлана.
— Ничего, справимся, — просто сказала акушерка, и в этих словах не было ни жалости, ни осуждения. Была простая констатация факта и поддержка профессионала. — Работать надо. Слушай меня и всё получится.
И Светлана работала. Тужилась, кряхтела, кричала, когда больше не могла терпеть. Мир сжался до размера родильного кресла, до голоса акушерки, командывающей: «Вдох! Тужься!». Боль была адской, невообразимой. Но сквозь неё пробивалось дикое, животное желание — ВЫТОЛКНУТЬ, ОСВОБОДИТЬ, УВИДЕТЬ.
И вот… тишина. На секунду. Поток слов акушерки: «Головка! Молодец! Ещё раз!» И наконец — пронзительный, чистый, требовательный крик. Звук новой жизни.
— Мальчик, — объявила акушерка, поднимая над столом маленькое, сморщенное, лиловое от напряжения тельце. — Поздравляю, мама.
Его положили ей на грудь, липкого, тёплого, кричащего. Светлана смотрела на него, и всё внутри перевернулось. Боль, страх, усталость — всё исчезло, растворилось в одном всепоглощающем чувстве безумной, щемящей любви. Это было её чудо. Её сын. Её Андрюша. Она сделала это. Одна.
Её трясло от эмоций и пережитого стресса, но она прижимала к себе сына, целовала его мокрый лобик, шептала бессвязные слова любви. Он успокоился, прислушиваясь к знакомому стуку её сердца.
Позже, уже в послеродовой палате, когда она кормила Андрюшу, к ней подошла та самая акушерка.
— Крепкий мальчуган. Здоровенький. Ты — умница. Муж… — она качнула головой. — Он много потерял. Серьёзная потеря. Ты держись. Такие, как ты, всегда выплывают.
Светлана кивнула, не в силах говорить от нахлынувших слёз. Но это были слёзы счастья и облегчения.
На следующий день её навестила Оксана, принесла передачи, забрала грязное белье, взахлёб рассказывала, как скучают по ней её дети. И, поколебавшись, сказала:
— Свет… ты не поверишь. Звонил Дмитрий. Мне.
Светлана, кормящая сына, даже не подняла головы.
— И?
— Спрашивал про тебя. Говорит, «как она там?». Я сказала: «Родила. Мальчика. Здорового». Он замолчал так, будто ему телефон на ногу уронили. Потом пробормотал: «Поздравь её от меня». И сбросил.
— Нам плевать на него, — Светлана провела пальцем по щеке сына. Она не чувствовала ничего. Ни злорадства, ни желания сообщить ему подробности. Он был для неё пустым местом. Призраком.
Но для Дмитрия этот телефонный звонок стал началом конца. Слово «мальчик» прозвучало для него как удар грома. Он сидел в кабинете на работе, уставившись в монитор, и не видел цифр. В голове крутилось: «Родила. Мальчика. Мальчика».
Его новая «семейная» жизнь к тому моменту окончательно развалилась. Катя, уставшая от его вечных придирок и хмурого лица, нашла утешение в компании однокурсников и стала пропадать до поздней ночи. Последняя ссора произошла из-за её желания поехать на неделю в Сочи с подругами «на последние студенческие каникулы». Он отказался давать денег. Она назвала его скрягой и старым занудой, собрала свои шмотки(которые, впрочем, почти все были куплены им) и уехала к родителям, бросив на прощание: «Не тянешь ты молодую! Да и надоел мне со своей вечной ностальгией по бывшей! Сиди теперь один, как хрыч!»
Квартира опустела. Физически и метафорически. Бардак, который она оставила, был отвратителен, но ещё отвратительнее была тишина. Он ходил по комнатам и впервые за долгое время видел их. Видел пятно на ковре, которое Светлана когда-то пыталась оттереть. Видел поцарапанную ножку стола — память о их переезде. Видел пустое место на стене, где висела её любимая картинка в рамочке. Он был один. Совершенно один. А его бывшая жена только что родила сына. Возможно его сына.
Слово «сын» отозвалось в нём какой-то древней, животной тоской. Он всегда представлял себе сына. Мечтал учить его рыбачить, играть в футбол… А потом отказался от этой мечты, поверив в наспех состряпанную версию об измене. И молодую жену, которую привёл в дом. Поверил потому, что это было удобно. Потому что Катя с её молодостью и беззаботностью его делала моложе.
Он взял телефон, чтобы позвонить Светлане. Но пальцы замерли над экраном. Что он скажет? «Поздравляю»? После того, как назвал их ребёнка выродком? «Прости»? Он понимал, что это слово ничего не значит.
Вместо этого он, движимый необъяснимым порывом, полез в социальные сети. Он знал, что Светлана почти не пользовалась ими, но Оксана — активный пользователь. Он нашёл её профиль. И там, среди фотографий её детей и кота, увидел новую. Всего одну. Оксана сфотографировала Светлану в больничной палате. Она сидела на кровати, бледная, уставшая, но с такой светлой, умиротворённой улыбкой, которой он не видел у неё очень-очень давно. А на её руках, закутанный в простую белую пелёнку, лежал новорождённый. Крошечное личико, сморщенный лобик, тёмные волосики.
Дмитрий увеличил фотографию. Он вглядывался в черты ребёнка так пристально, что у него зарябило в глазах. И вдруг… он увидел. Увидел свою собственную линию подбородка, которая так явно проступала, несмотря на младенческую пухлость. Увидел разрез глаз — точно такой же, как у его покойной бабушки, о чём он всегда с гордостью рассказывал. Это было как удар током. Всё его тело пронзила волна жгучего, невыносимого стыда и осознания. Осознания чудовищной, непростительной ошибки.
Это был его сын. Стопроцентно. Без всяких тестов. Его плоть и кровь. И он от него отказался. Выгнал его мать на улицу. Назвал его выродком.
Он отшвырнул телефон, как раскалённый уголь. Встал, зашатался. Его вырвало в офисный туалет. Не от еды, а от токсичного коктейля из стыда, ужаса и бессильной ярости на самого себя. Он сидел на холодном кафельном полу, прижавшись лбом к стенке кабинки, и его трясло.
Все пазлы сложились в одну ужасающую картину. Его подозрения — надуманные, построенные на ревности и желании оправдать свой интерес к Кате. Его анализы — да, были неидеальны, но врач говорил о «возможных сложностях», а не о бесплодии. Он всё переврал в своей голове, чтобы создать удобную реальность. А потом в эту реальность пришла Катя с её инфантильностью и эгоизмом, и оказалось, что это не реальность, а ад.
Дмитрий потерял всё. Любящую, верную жену. Своего сына. Свой дом, который она наполняла жизнью. Он променял бриллиант на дешёвую стекляшку, и теперь остался с пустыми руками. И с осознанием, что это он — изменник, последний подлец и дурак.
Он не знал, как теперь жить. Но он знал одно. Он должен её увидеть. Должен попытаться… нет, не вернуть. Вернуть уже ничего нельзя. Но попытаться хоть что-то сказать. Взглянуть в глаза своему сыну. Хотя бы один раз. Потому что иначе он просто сойдёт с ума.
А Светлана в это время выписывалась из роддома. Оксана приехала за ней на такси, укутала её и малыша в одеяла. Они ехали домой, в ту самую маленькую комнату. Андрюша сладко спал на руках у матери.
Светлана смотрела в окно на просыпающийся город и чувствовала себя не сломленной, а невероятно сильной. Она прошла через ад и вышла из него с самым драгоценным трофеем. Теперь у неё была новая, самая важная в мире миссия.
И никакой Дмитрий, со своим запоздалым прозрением или без него, не был ей больше нужен. Её мир теперь был здесь, на её руках. Маленький, тёплый и бесконечно родной
Продолжение здесь:
Нравится рассказ? Тогда не забудьте поблагодарить автора за труд ДОНАТОМ! Жмите на черный баннер ниже:
Первая часть здесь:
Читайте и другие рассказы:
Если не затруднит, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!