Вы когда-нибудь чувствовали, как земля уходит из-под ног? Не в переносном смысле, а физически. Будто пол на кухне, тот самый линолеум с рисунком «под паркет», который мы с Сережей выбирали три года назад в «Леруа», вдруг превращается в зыбучий песок.
Я стояла у плиты. В сковородке шкварчали котлеты — его любимые, с чесночком и вымоченным в молоке хлебом. За окном выла ноябрьская вьюга, швыряя мокрый снег в стекло, а у нас было тепло. Было. Ровно до того момента, как хлопнула входная дверь. Сергей вошел не как обычно — усталый, но родной. Он вошел как чужой человек. Я даже спиной почувствовала этот холод. Обернулась, вытирая руки о полотенце, хотела улыбнуться, сказать про ужин... и осеклась.
Его лицо было серым. Не бледным, а именно землистым, с заострившимися скулами. Он не раздевался. Стоял в мокрой куртке, с которой на чистый пол капала грязная вода, и смотрел на меня. Нет, не на меня. Сквозь меня.
— Сереж, что случилось? — мой голос дрогнул.
Он молчал долгую, тягучую минуту. А потом выплюнул эти слова, будто выстрелил в упор:
— Я всё знаю, Марин. Не надо спектаклей. Собирай вещи.
— Что? — я глупо моргнула, прижимая полотенце к груди.
— Ребенок, — он кивнул на мой пока еще плоский живот, где всего двенадцать недель теплилась жизнь, которую мы ждали пять лет. — Он не от меня. Мать мне глаза открыла. А я, дурак, верил.
Мир не рухнул. Он просто остановился. И в этой тишине я поняла: сейчас мне придется воевать. Не за мужа. За честь своего еще не рожденного сына.
Часть 1: Тень прошлого
Знаете, самое страшное в предательстве — это не сам факт, а его обыденность. Котлеты продолжали жариться, таймер на духовке тикал, а моя жизнь разламывалась надвое.
Сергей прошел в кухню, не разуваясь. Оставил грязные следы. Раньше он бы сам себя за это убил — он у меня педант, любит порядок. Но теперь ему было все равно. Он смотрел на меня с брезгливостью, как смотрят на таракана.
— Сережа, ты слышишь себя? — я старалась говорить тихо, чтобы не сорваться на визг. У меня профессия такая — лаборант, руки дрожать не должны, и голос тоже. — Мы пять лет по врачам ходили. Ты забыл? Все эти анализы, таблетки, расписание... Это наш ребенок. Долгожданный.
— Наш? — он горько усмехнулся. — Мой диагноз ты знаешь. «Малоподвижные», так врач сказал? Шанс один на миллион. А тут вдруг — раз, и чудо?
— Чудеса случаются, Сереж...
— Случаются, — перебил он, ударив ладонью по столу. — Особенно когда жена задерживается на дежурствах. Мама видела тебя.
— Что мама видела?
— Как ты садилась в машину к тому... хахалю. Черный джип, две недели назад, у клиники. Не ври мне в глаза!
Я замерла. Галина Петровна. Ну конечно. Его мать всегда считала меня «неровней». Медработник, из простой семьи, без квартиры. А Сергей — «завидный жених», начальник, при машине. Она капала ему на мозги годами, как китайская пытка водой. И вот, капля переполнила чашу.
Тот «джип» был такси комфорт-класса, которое вызвал наш главврач, чтобы развести сотрудников после тяжелой инвентаризации. Но объяснять это сейчас было бесполезно. Я видела его глаза. Там была не ярость. Там была боль, зацементированная страхом. Страхом, что он неполноценный мужчина, что он не может быть отцом. Ему было проще поверить в мою измену, чем в собственное счастье.
— Я не буду оправдываться, — сказала я ледяным тоном, выключая плиту. — Если ты веришь своей маме больше, чем жене, с которой спал в одной постели семь лет... то нам и правда не о чем говорить.
Я пошла в спальню. Ноги были ватными. В голове стучала одна мысль: «Не плакать. Только не при нем».
Часть 2: Холодная война
Следующие три дня мы жили как соседи в коммунальной квартире, которые ненавидят друг друга. Я спала в гостиной на диване, он — в спальне. Мы не разговаривали. Я вставала в шесть утра, чтобы не пересекаться с ним в ванной, варила кофе, давилась тошнотой (токсикоз никто не отменял) и уходила на работу.
В лаборатории было проще. Там были пробирки, микроскопы, чистота и ясность. Моя коллега, старая закаленная санитарка тетя Валя, сразу заметила неладное.
— Маринка, ты чего зеленая? Опять мутит? Или Студень твой чего выкинул? — она называла Сергея «Студнем» за его мягкотелость перед матерью.
— Всё нормально, теть Валь. Просто устала.
— Ага, рассказывай. Глаза на мокром месте, кольцо крутишь так, что палец посинел.
Я не выдержала. Рассказала. Тетя Валя, вытирая шваброй идеально чистый пол, только хмыкнула:
— Дурак он. И мать его — змея подколодная. Но ты, девка, гордая. Не вздумай унижаться. ДНК сделаешь — нос им утрешь.
— Сделаю, — кивнула я. — Только после родов. Сейчас опасно, инвазивный метод, риск выкидыша. Я не буду рисковать малышом ради его комплексов.
Вечером я вернулась домой. Сергей сидел на кухне, пил пиво. Бутылка была уже третья. Раньше он не пил среди недели.
На столе лежал листок бумаги.
— Что это? — спросила я.
— Контакты адвоката, — буркнул он, не глядя на меня. — Развод оформим быстро. Квартира моя, куплена до брака. Дам тебе месяц на поиск жилья. Я не зверь.
«Не зверь». Это звучало как издевательство. Он выгонял беременную жену на улицу, но считал себя благородным.
Я взяла листок, медленно разорвала его пополам и положила обрывки перед ним.
— Я уйду раньше. Завтра. К маме уеду, в область.
Он вздрогнул. Видимо, не ожидал, что я так легко сдамся.
— Но есть одно условие, Сергей.
Он поднял на меня мутные глаза.
— Какое еще условие? Денег надо?
— Нет. Завтра у меня первый скрининг. УЗИ. Плановое. Ты поедешь со мной.
— Зачем? — он скривился. — Смотреть на чужого нагулыша?
— Затем, — я наклонилась к нему, опираясь руками о стол, глядя прямо в его расширенные зрачки. — Чтобы ты убедился, что с ребенком все в порядке. Ты пока еще мой муж. И по документам — отец. Это твоя юридическая обязанность. Отвезешь меня, подождешь в коридоре, привезешь обратно. И я исчезну из твоей жизни. Идет?
Он молчал, желваки ходили ходуном. Ему было страшно. Я видела это. Но мужское эго не позволяло отказаться.
— Хорошо, — процедил он. — Завтра в 10. Но в кабинет я не пойду.
Часть 3: Дорога в никуда
Утро выдалось серым, как старое больничное одеяло. Мы ехали в его «Шкоде» молча. Радио работало тихо — какая-то попсовая песня про несчастную любовь, которая сейчас казалась верхом пошлости.
Я смотрела в окно. Город проплывал мимо грязными пятнами: серые девятиэтажки, люди на остановках, кутающиеся в воротники, черные деревья. Рука невольно легла на живот.
«Ничего, маленький, — думала я. — Мы справимся. Бабушка у нас хорошая, дом в деревне теплый. Проживем».
Сергей вел машину агрессивно. Резко тормозил, резко газовал. Его нервозность передавалась мне, меня начало укачивать.
— Сереж, потише, пожалуйста, — попросила я.
— Не нравится — выходи и езжай на автобусе, — огрызнулся он, но скорость сбавил.
Вдруг у него зазвонил телефон. На громкой связи (он забыл отключить Bluetooth) раздался елейный голос свекрови:
— Сереженька, ну что, ты выгнал эту... артистку?
Я вжалась в сиденье. Сергей покраснел, судорожно тыкая пальцем в экран, чтобы переключить на трубку.
— Мам, я за рулем. Потом.
— Ты смотри, не поддавайся! Она сейчас начнет давить на жалость, пузом тыкать. Это все бабские уловки! Я же добра тебе желаю, сынок...
Он сбросил вызов. В салоне повисла звенящая тишина. Мне стало его даже жалко. 38 лет мужику, а он живет чужим умом. Марионетка.
— Ты правда веришь, что я способна на такое? — спросила я тихо, глядя на дорогу. — Вспомни нас, Сереж. Вспомни, как мы имя выбирали месяц назад. Ты хотел Михаила.
— Замолчи, — хрипло сказал он. Руки сжали руль так, что костяшки побелели. — Не трави душу. Нет больше никаких «нас».
Мы подъехали к перинатальному центру. Огромное, современное здание из стекла и бетона выглядело чужеродным среди старых хрущевок. Место, где рождается жизнь. И где сегодня, возможно, окончательно умрет наша семья.
Часть 4: Очередь ожиданий
В коридоре было душно. Пахло хлоркой и дешевым кофе из автомата. Вдоль стен сидели пары. Счастливые, испуганные, уставшие — разные. Мужья держали жен за руки, кто-то гладил животы, кто-то бегал за водой.
Сергей сел на самый дальний стул, отгородившись от меня и от всего мира телефоном. Он листал ленту новостей, но я видела, что он не читает. Он просто прятал глаза.
Я сидела напротив, сжимая в руках обменную карту. Мне было страшно. Не из-за Сергея. А вдруг с малышом что-то не так? Я медик, я знаю слишком много диагнозов. Синдромы, патологии, замершая... От стресса последних дней могло случиться что угодно.
— Волкова! — гаркнула медсестра из приоткрытой двери.
Я вздрогнула. Встала. Ноги подкашивались.
Посмотрела на Сергея. Он не шелохнулся.
— Я пошла, — сказала я в пустоту.
И тут дверь кабинета распахнулась шире. На пороге стояла врач УЗИ, Елена Львовна. Я знала ее заочно — лучший специалист в городе, женщина суровая, старой закалки, видит всё насквозь.
Она окинула взглядом коридор, увидела меня, бледную, и Сергея, уткнувшегося в телефон.
— Волкова Марина? — громко спросила она. — А папаша что, корни пустил?
Сергей поднял голову, растерянно моргая.
— Я... я не пойду. Мы... мы тут просто...
— Что «просто»? — Елена Львовна поправила очки. — Это первый скрининг. Важнейшее исследование. Нужно смотреть патологии, нужно слушать сердце. Вы отец или таксист, который подвез?
В коридоре стало тихо. Все пары уставились на Сергея. Он покраснел до корней волос. Общественное мнение — страшная сила.
— Я пойду, — он встал, сжав зубы. — Чтобы вы не думали...
Он прошел мимо меня в кабинет, даже не взглянув. Я вошла следом. Дверь закрылась, отрезая нас от внешнего мира. Теперь мы были втроем: я, он и правда.
Часть 5: Темнота и свет
В кабинете царил полумрак. Только светился монитор аппарата УЗИ, да жужжал системный блок.
— Ложитесь, пеленочку подстелите, — скомандовала Елена Львовна, усаживаясь за пульт. — Живот оголяем. Папа, стул вон там, у изголовья. Смотрите в экран, а не в пол.
Я легла. Прохладный гель коснулся кожи, я невольно вздрогнула. Сергей сел на стул, как на электрический, стараясь держаться от меня как можно дальше.
Врач начала водить датчиком. На экране замелькали черно-белые разводы, непонятные пятна, "снег".
Тишина давила. Слышно было только тяжелое дыхание Сергея.
— Так-с... — протянула врач, вглядываясь в монитор. — Матка в тонусе, мамочка. Нервничаете много? Нельзя. Хотите сохранить — успокаивайтесь.
— Стараюсь, — прошептала я.
— Вижу один плод. КТР соответствует сроку... Носовая кость визуализируется...
Она говорила медицинскими терминами, нажимая кнопки, делая замеры. Сергей сидел, скрестив руки на груди, и смотрел в стену. Он демонстративно игнорировал экран.
И вдруг комнату наполнил звук. Громкий, ритмичный, похожий на стук колес поезда.
Тук-тук-тук-тук-тук.
Сердцебиение. 160 ударов в минуту. Звук самой жизни.
Сергей дернулся. Он невольно повернул голову к монитору.
— Слышите? — голос врача стал мягче. — Моторчик работает как часы. А теперь давайте посмотрим на человечка.
Она чуть повернула датчик. На черном фоне четко прорисовался белый контур. Голова, крошечное тельце, ручки, ножки. Ребенок плавал там, в невесомости, не зная, что его отец прямо сейчас решает, отказаться от него или нет.
— Смотрите, папаша, — сказала Елена Львовна, ткнув пальцем в экран. — Видите профиль?
Часть 6: Неопровержимая улика
Сергей смотрел. Он не мог оторваться. Одно дело — абстрактная «беременность», слова матери, подозрения. Другое дело — видеть это.
— Упрямый будет, — усмехнулась врач. — Отворачивается. Ну-ка, повернись к нам... О! Поймала.
Изображение застыло.
— Смотрите внимательно, — врач увеличила картинку. — Видите, что он делает?
На экране маленький человечек поднес кулачок к лицу.
— Палец сосет? — хрипло спросил Сергей. Это были его первые слова за час.
— Нет, не просто сосет. Смотрите, как он ухо теребит. Мизинцем. Редкая привычка внутриутробная. Обычно они просто кулачки сжимают. А этот — задумчивый. У вас в роду есть такие «мыслители»?
Сергей побледнел. Он медленно, словно во сне, поднял свою правую руку к лицу. У него была привычка, которую я замечала миллион раз, когда он думал или нервничал: он потирал мочку правого уха мизинцем, чуть отгибая её. Это было неосознанно. Рефлекс.
Я лежала и смотрела на него. Он переводил взгляд с экрана на свою руку, потом снова на экран.
Там, в черно-белой зернистости, его сын (а врач уже намекнула на пол) делал то же самое движение. Точь-в-точь. Генетика — упрямая вещь. Её не обманешь сплетнями.
— И еще, — безжалостно добила Елена Львовна, словно почувствовав ситуацию. — Смотрите на форму мочки. Сросшаяся. И чуть заостренная. Это доминантный признак. У мамы уши другие, я вижу. Значит, папины уши-то. Ксерокопия.
Сергей перестал дышать. Броня цинизма, которую он так старательно строил под руководством матери, треснула. Он увидел себя. Свое продолжение. Невозможно было отрицать очевидное. Никакой «хахаль» не мог передать ребенку его, Сергея, уникальный жест и форму ушей.
Часть 7: Крушение
Врач вытерла датчик и включила свет. Я начала вытирать живот салфетками, стараясь не расплакаться от облегчения. С ребенком все хорошо. Это главное.
Сергей сидел неподвижно. Его плечи начали мелко трястись.
— Все в порядке? — спросила Елена Львовна, заполняя протокол. — Папа, вам плохо? Водички?
Он не ответил. Он вдруг сполз со стула. Не встал, а именно сполз, оказавшись на коленях перед кушеткой.
Я испугалась.
— Сережа?
Он уткнулся лицом в край кушетки, рядом с моей рукой. Я почувствовала, как на мою ладонь капает что-то горячее. Он плакал. Беззвучно, по-мужски страшно, когда все тело сотрясают спазмы, а звука нет.
Врач перестала писать. Она посмотрела на нас поверх очков, вздохнула, и тихо вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
Мы остались одни.
— Прости... — выдавил он сквозь рыдания. — Господи, Мариш, прости меня... Какой я идиот...
Он хватал мою руку, целовал пальцы, мокрые от его слез. В этом не было красивой киношности. Это было неловко, больно, но искренне.
— Я поверил... Я испугался, что не смогу... Что я пустой... А он там... Ухо чешет... Как я...
Я гладила его по жестким волосам. Вся обида, вся злость последних дней куда-то улетучивались. Осталась только усталость и огромная жалость к нему. К этому большому, сильному мужчине, которого так легко сломали неуверенность и чужая зависть.
— Встань, Сереж, — тихо сказала я. — Пол холодный.
— Не встану. Пока ты не скажешь, что не уйдешь. Не уходи, Марин. Я умру без вас. Я маме сейчас позвоню... Я всё ей скажу. Больше она не влезет. Клянусь.
Часть 8: Свет в конце
Мы вышли из клиники через полчаса. Ветер утих. Снег перестал валить, и сквозь серые тучи пробивался робкий, бледный луч солнца. Он отражался в лужах, превращая грязь в золото.
Сергей шел рядом, поддерживая меня под локоть, будто я была хрустальной вазой. Он был опустошен, глаза красные, но в них больше не было того мутного страха. Там была ясность.
Мы сели в машину. Он не стал заводить двигатель сразу. Повернулся ко мне, достал из бардачка салфетки, вытер мне тушь, размазавшуюся под глазами.
— Мы сейчас поедем домой, — твердо сказал он. — Ты ляжешь отдыхать. А я поеду за продуктами. Куплю гранатовый сок, тебе надо гемоглобин поднимать. И... я заеду в ювелирный. Я дурак, кольцо твое обручальное... я его спрятал. Верну.
— Сереж, — я накрыла его руку своей. — Кольцо — это железяка. Главное, что ты вернулся. Ты сам.
Он кивнул, сглотнув ком в горле.
— Я вернулся. И больше никуда не уйду. А Михаил Сергеевич... — он впервые назвал сына по имени, и это прозвучало так гордо, — Михаил Сергеевич будет жить в полной семье. Я тебе обещаю.
Он завел мотор. Включил радио. Играла какая-то старая добрая песня. Мы выехали на проспект, вливаясь в поток машин. Я знала, что будет непросто. Свекровь так просто не отступит, да и осадок от обиды у меня пройдет не сразу. Доверие — как разбитая чашка, склеить можно, но трещины видны.
Но сейчас, глядя на профиль мужа, который то и дело косился на мой живот с какой-то благоговейной осторожностью, и вспоминая маленького человечка на экране, теребящего ухо, я знала: мы справимся.
Потому что теперь нас трое. И против этой силы не устоит никакое зло.