— Дорогая, это не моя пуговица. У меня таких нет.
— Тебе опять показалось. У тебя стресс, проектируешь проблемы на пустом месте.
— Но я нашел ее в нашей спальне!
— Значит, упала с твоего пиджака. Хватит искать то, чего нет!
— А странные смс в твоем телефоне? А запах незнакомого парфюма и сигарет от тебя?
— У тебя паранойя, Михаил! Ты сам себя загнал в угол этими подозрениями!
Часть 1: Трещина
— Катюш, а это что такое? Пуговица, мужская, но не моя...
— У тебя в последнее время какие-то глюки. То тебе чей-то бычок от сигареты в машине мерещится, то чужие волосы, то теперь пуговицы. У тебя паранойя, Михаил! Ты сам себя загнал в угол этими подозрениями! Тебе к психиатру сходить, право.
Михаил стоял на пороге ванной, держа в вытянутой руке крошечный, почти невесомый предмет. На его ладони лежала мужская пуговица темно-серого перламутра, явно дорогая, от костюма. Он нашел ее пять минут назад, вытряхивая крошки из диванных подушек перед приходом уборщицы.
Катя, нанося крем на лицо перед зеркалом, метнула на его отражение быстрый, скользящий взгляд. Ее глаза, всего на долю секунды, расширились, но тут же сузились, наполняясь знакомой, усталой насмешкой.
— Ой, Миш, не знаю. Наверное, от твоего пиджака. Выброси уже, наконец, эту рухлядь.
— У меня нет пиджаков с такими пуговицами, — его голос прозвучал ровнее, чем он ожидал. Внутри все сжалось в ледяной ком. — И в гостях у нас давно никто не был. Тем более мужчин в костюмах.
Она с шумом поставила баночку с кремом на полку и повернулась к нему, облокотившись о раковину. На ее лице играла легкая, почти оскорбительная улыбка.
— Ты серьезно? — она рассмеялась, но смех был беззвучным, лишь дрогнули уголки губ. — Тебе больше заняться нечем, как рассматривать пуговицы? Может, это от пальто папы, когда он в прошлый раз заходил? Или ты сейчас устроишь допрос с пристрастием?
Он чувствовал, как по его щекам разливается краска. Эта ее манера — переводить все в шутку, в нелепость, сводить на нет любой его вопрос, любой намек на беспокойство. Она делала это так виртуозно, что он уже начал сомневаться в собственной адекватности.
— Просто странно, — пробормотал он, разжимая пальцы. Пуговица упала в мусорное ведро с тихим щелчком.
— Странно — это твое поведение, — парировала Катя, проходя мимо него в спальню. Пахло ее новыми духами — терпкими, с дымной нотой, которые ему откровенно не нравились. — У тебя в последнее время какие-то глюки. То тебе чей-то окурок в машине мерещится, то чужие волосы, то теперь пуговицы. Тебе к психиатру сходить, право. Или работу сменить, слишком много стресса.
Она сказала это с такой искренней, почти материнской заботой, что у него снова заныла та самая, предательская точка сомнения где-то глубоко внутри. А вдруг и правда? Вдруг он сам себя накручивает? Работа и впрямь была адской, бессонные ночи, дедлайны.
Он прошел в гостиную и опустился в кресло. Вечерний город за окном был усыпан огнями, таким же далеким и непостижимым, как сейчас мысли его жены. Все началось несколько месяцев назад. Сначала это были мелочи.
Она стала чаще задерживаться «с подругами». Ее телефон, всегда лежавший на видном месте, теперь везде сопровождал ее, да еще и экраном вниз. В их интимной жизни возникла какая-то новая, отстраненная нежность, словно она выполняла обязанность. А эти духи... Она сменила свой легкий, цветочный аромат на этот тяжелый, чувственный, объяснив это просто: «Так сейчас носят, милый. Надоело быть бутоном, хочу быть орхидеей».
Он пытался говорить. Сначала осторожно, в шутку.
— Кать, а у тебя что, роман на стороне? Такой запах-то боевой.
— Ага, с начальником отдела маркетинга, — парировала она, не моргнув глазом. — Он старый, толстый и воняет сигарами. Ревнуешь?
Он отшучивался, но осадок оставался. Потом он нашел в ее машине, под пассажирским сиденьем, чек из дорогого винного бара. Датированный прошлой средой, когда у нее был, согласно ее же словам, «корпоратив в пиццерии». Он показал ей.
— Ой, Боже! — закатила она глаза. — Это Людка оставила! Мы же потом посидели в баре, я тебе рассказывала! Ты что, мне не веришь? Неужели ты думаешь, что я буду тебе врать из-какого-то чека?
Она смотрела на него с таким неподдельным изумлением и обидой, что ему стало стыдно. Конечно, Людка. Она упоминала. Он, наверное, забыл. Он извинился. Купил ей цветы.
Но пуговица... Пуговица была материальной. Осязаемой. Она лежала в их диване, в самом сердце их общего пространства. И она не была от «пальто папы». Тесть носил совсем другой стиль.
Михаил закрыл глаза, пытаясь прогнать навязчивые образы. Катя с другим. Ее смех, ее взгляд, ее прикосновения, которые когда-то принадлежали только ему. От этой мысли стало физически тошнить.
Воспоминание: Семь лет назад
Он увидел ее в переполненном хостеле на научной конференции. Она была не из их среды, приехала с подругой-биологом просто «за компанию посмотреть на умников». Она стояла у высокого окна, залитая вечерним солнцем, и что-то живо обсуждала, жестикулируя. Яркая, как вспышка. В ее волосах были вплетены серебристые нити, хотя парикмахерских поблизости не наблюдалось. Позже выяснилось, что это была оберточная фольга от шоколадки — ей стало скучно, и она развлекала себя и окружающих.
Он, застенчивый айтишник, не решался подойти. Но она сама поймала его взгляд, улыбнулась во всю ширину губ и крикнула через всю комнату:
— Эй, парень в синей рубашке! Ты выглядишь самым умным здесь! Иди, растолкуй мне, зачем вам все эти коллайдеры, если можно просто любить друг друга?
Все засмеялись. Он покраснел, но подошел. И пропал. Ее энергия была наркотиком. Она могла говорить часами о современном искусстве, которое он не понимал, о книгах, которые он не читал, и заражать его своим энтузиазмом. Она ворвалась в его упорядоченный, логичный мир, как ураган, перевернув все с ног на голову.
Помнится, на пятом свидании они гуляли по ночному городу, и она внезапно остановилась, схватила его за руку и сказала с абсолютной серьезностью:
— Миша, давай поженимся. Я знаю, что это безумие. Но я знаю. Ты — мой человек.
И он, всегда все просчитывавший, взвешивавший, согласился. Без колебаний.
Их свадьба была такой же — яркой, неформальной. Она сама сшила себе платье, не белое, а цвета утренней зари. Вместо традиционного танца они устроили флешмоб под какую-то безумную электронную музыку, вовлекая всех гостей. Он смотрел на нее, сияющую, непредсказуемую, свою жену-планету, и думал, что он — самый счастливый человек на свете. Он нашел ту самую, единственную, которая сделала его серый мир цветным.
Михаил открыл глаза. В спальне горел свет, доносился звук бегущей воды. Его жена, та самая яркая, непредсказуемая девушка, была здесь, в двадцати шагах от него. Но между ними выросла невидимая, ледяная стена. Стена из чужих духов, непонятных чеков, лживых улыбок и одной-единственной серой перламутровой пуговицы, которая лежала сейчас в мусорном ведре и жгла его память, как клеймо.
Он поднялся, подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло. Где-то там, в этом огромном городе, возможно, жил человек, для которого Катя снимала это самое дорогое платье-орхидею. И этот человек, наверное, смеялся над ним, «синим чулком», «слепым идиотом», как она когда-то, смеясь, называла его в минуты нежности.
«Глюки», — сказала она.
И он, против воли, уже начинал в это верить.
Часть 2: Газлайтинг
Прошла неделя. Семь долгих дней, в течение которых Михаил чувствовал себя актером в плохой пьесе, разучившим свою роль. Он улыбался за завтраком, целовал Катю в щеку, когда уходил на работу, и делал вид, что не замечает, как часто она теперь «засиживается» в офисе, «помогая подруге с запуском интернет-магазина».
Но внутри все кипело. Та самая пуговица, которую он в итоге тайком вынул из мусора и спрятал в ящик с инструментами, стала навязчивой идеей. Он ловил себя на том, что в метро, в офисе, за ужином, его взгляд автоматически выискивал на прохожих мужчин в костюмах с похожими пуговицами. Это превратилось в психическую болезнь.
В среду вечером она позвонила ему с работы.
— Миш, я задержусь. Мы с Людкой тут завалились в бар, отмечаем успешный запуск. Не жди, ложись спать.
Голос ее звучал бодро, чуть взвинченно, с легким фальцетом, который появлялся, когда она врала. По крайней мере, ему так казалось. Раньше он бы не обратил внимания.
— Хорошо, — ответил он, стараясь, чтобы в голосе не дрогнула ни одна нота. — Не слишком поздно. Как доберешься?
— На такси, не волнуйся! Целую!
Он сидел в гостиной, уставившись в экран телевизора, не видя и не слыша ничего. Часы пробили одиннадцать. Потом двенадцать. Он взял свой ноутбук и открыл приложение банка, где у них был общий счет, а также ее личная кредитка, привязанная к его номеру. Он никогда не проверял его без спроса, считая это вторжением. Сегодня это правило было нарушено.
Он пролистал операции. И нашел. Чек из того самого винного бара, но не за прошлую среду, а за сегодня. Сумма — четыре тысячи рублей. Два бокала вина и закуски? Сомнительно. И время — оплата прошла три часа назад. Значит, она ушла из бара в девять. Где она была с девяти до полуночи?
Внутри все похолодело. Он закрыл ноутбук, встал и начал метаться по квартире. Его рациональный ум, воспитанный на бинарном коде и строгой логике, отчаянно пытался найти рациональное объяснение. Может, они поехали к Людке? Может, она пошла в другой бар? Но зачем врать о времени?
Ключ в замке щелкнул без четверти час. Катя вошла на цыпочках, снимая пальто. Она увидела его, сидящего в кресле в темноте, и вздрогнула.
— Ой! Ты почему не спишь? Я же просила не ждать.
— Я не ждал, — голос его был тихим и ровным. — Не мог уснуть. Хорошо погуляли?
— Да, отлично! — она прошла на кухню, налила себе стакан воды. Ее движения были немного скованными. — Людка просто на седьмом небе, все получилось.
— А в баре было весело? В том самом, с дорогим вином?
Она замерла с стаканом у губ. Всего на секунду. Но он это уловил.
— Да, нормально. Я же говорила.
— Ты говорила, что вы там были до позднего вечера. Но оплата по твоей карте прошла в девять часов вечера, Катя.
Тишина в комнате стала густой, звенящей. Она медленно поставила стакан на стол и повернулась к нему. Ее лицо в полумраке было маской разочарования и усталости.
— Ты проверяешь мои траты? — она произнесла это не с возмущением, а с какой-то бесконечной грустью, от которой у него сжалось сердце. — Серьезно, Миша? Теперь ты еще и шпионишь за моими покупками? До чего ты докатился?
— Я не шпионил! Я просто... Я волновался, где ты! Три часа ты не выходила на связь!
— У меня сел телефон! — она всплеснула руками. — И мы пошли гулять! Просто гулять по городу, дышать воздухом, говорить! Или мне теперь нужно отчитываться за каждую минуту? Составлять подробный маршрут? Я что, твоя собственность?
Она подошла к нему, и в ее глазах стояли слезы. Искренние, обидные слезы.
— Я не понимаю, что с тобой происходит! Раньше ты мне доверял! Раньше ты был уверенным в себе мужчиной! А сейчас... Ты ищешь поводы для ссор в моих чеках! Ты роешься в мусоре в поисках пуговиц! Может, тебе правда к психологу сходить? Потому что я не могу так больше! Я устала постоянно оправдываться и доказывать, что я не вру!
Она говорила это с такой силой, с такой убежденностью, что его собственная уверенность поползла вниз, как песок между пальцами. А вдруг он и правда невменяемый? Вдруг работа, стресс, рутина свели его с ума, и он начал выдумывать несуществующие проблемы? Ведь это же Катя. Его Катя. Та, которая семь лет была его самым верным другом.
— Прости, — выдавил он, чувствуя, как горит лицо. — Я... Я просто за тебя волнуюсь.
— Я знаю, — она вздохнула и села на подлокотник его кресла, положив руку ему на плечо. Ее прикосновение, еще недавно такое желанное, теперь обжигало. — Но твое волнение меня душит. Пожалуйста, остановись. Давай просто жить, как раньше. Хорошо?
Она поцеловала его в макушку и ушла в спальню. Он сидел в темноте, раздавленный. Она сделала это снова. Она взяла его законные подозрения, его, как ему казалось, железную улику, и превратила их в его же проблему. В его паранойю. В его неадекватность.
Он поднялся, подошел к окну. Его отражение в стекле было бледным, изможденным. Он не узнавал себя. Кто этот человек, который шпионит за банковским счетом жены? Кто этот подозрительный невротик, ищущий следы измены в диванных складках?
«Глюки», — сказала она.
И он, глядя в глаза своему отражению, уже почти был готов с этим согласиться. Почти. Если бы не одно маленькое, упрямое чувство в самой глубине души, которое шептало, что он не сошел с ума. Что трещина была настоящей. И она вела куда-то во тьму.
Часть 3: Расследование
Неделя после сцены с чеком прошла в тягучем, фальшивом перемирии. Катя стала особенно внимательной и ласковой. Она готовила его любимые блюда, инициативно предлагала посмотреть вместе фильм, смеялась его шуткам. Это была идеальная картинка счастливого брака. И от этого Михаилу было только хуже. Это чувствовалось как игра, как тщательно отрепетированный спектакль, где он был и зрителем, и невольным участником.
Его рациональный ум, тот самый, что строил сложные архитектуры данных, отказывался мириться с хаосом и двусмысленностью. Ему были нужны факты. Железные, неопровержимые, бинарные: да или нет. Ложь или правда.
Он начал с малого. Проверил ее телефон, когда она принимала душ. Соцсети, мессенджеры — все было чисто. Слишком чисто. Ни одного лишнего, подозрительного сообщения. Как будто все зачищалось сразу после диалогов. Он почувствовал себя мусорщиком, который пришел на свалку и обнаружил идеально выметенную площадку.
Затем он установил на ее ноутбук, которым она пользовалась для работы, программу-кейлоггер. Неделю он скрупулезно изучал логи. Рабочая переписка, заказы на маркетплейсах, обсуждения с подругами планов на выходные. Ни одного намека. Либо она была невиновна, либо была гением конспирации.
Отчаяние накатывало волнами. Он почти смирился с мыслью, что это действительно он сошел с ума, как вдруг его осенило. Старый телефон! У Кати была привычка не выбрасывать старую технику. Года два назад она купила себе новый флагман, а прежний, еще вполне рабочий, отложила «на всякий случай». Он должен был валяться где-то на антресолях.
В субботу, под предлогом того, что ищет старые походные палатки, он забрался на антресоль. Пахло пылью и нафталином. Среди коробок со старыми книгами, дисками и зимними вещами он нашел то, что искал: серый смартфон в потертом силиконовом чехле. Сердце заколотилось с такой силой, что он на мгновение зажмурился.
Он слез вниз, принес телефон в кабинет и закрылся. Руки дрожали, когда он подключил к нему зарядное устройство. Прошло несколько томительных минут, пока на экране не появился значок зарядки. Он нажал на кнопку включения.
Телефон ожил. Катя, с ее легкомыслием в бытовых вопросах, не удосужилась его как следует обнулить. Он провел пальцем по экрану, и его пропустило. Ни пароля, ни графического ключа.
Он начал с галереи. Старые фото, селфи, смешные скриншоты. Ничего подозрительного. Потом почта. Пусто. Соцсети — приложения не обновлены, аккаунты не активны.
И тогда он открыл мессенджер, который они всегда использовали для общения. Приложение автоматически загрузило историю переписки из облака. И Михаил увидел.
Сначала он не поверил своим глазам. Потом прочитал еще раз. И еще. Каждая строчка впивалась в мозг, как раскаленная игла.
Переписка была с человеком под ником «Серый Кардинал». И она велась несколько месяцев. Последнее сообщение было датировано вчерашним днем.
Он листал, и мир вокруг медленно терял краски и звуки. Он читал откровенные, циничные обсуждения их с Катей intimной жизни. «Он сегодня опять пытался, бедняга. Пришлось притвориться спящей». «Наш слепой идиот купил мне цветы, видимо, заливает чувство вины. Ха-ха». «Скучно с ним, как в музее. Одни и те же экспонаты, одни и те же маршруты».
Он читал о своих провалах на работе, о которых делился с женой, надеясь на поддержку, а она пересказывала их этому «Кардиналу», высмеивая. Он читал о своих попытках поговорить, о своих подозрениях, которые она тут же передавала любовнику, и они вместе хохотали над его «паранойей».
И самое главное — он нашел ответ на загадку пуговицы. Это была не пуговица от пиджака. Это была запонка. Дорогая, платиновая. «Кардинал» писал: «Черт, я потерял одну запонку вчера. Ты не находила?» Катя отвечала: «Нет, милый. Наверное, где-то в машине закатилась. Не переживай, купим новые».
Машине. Не в их машине. А в его. Значит, он ее возил. Они встречались где-то, и он привозил ее домой на своей машине. Возможно, ждал внизу, пока она поднимется, чтобы сделать вид, что вернулась с работы или с девичника.
Михаил сидел, уставившись в экран, и не чувствовал ничего. Ни ярости, ни боли. Только абсолютную, всепоглощающую пустоту. Все, во что он верил, все, что составляло фундамент его жизни семь лет, оказалось грандиозной, жестокой ложью. Он был не мужем. Он был персонажем в увлекательной игре своей жены и какого-то неведомого ему мужчины. Декорацией. Шутом.
Он услышал, как в прихожей щелкнул замок. Катя вернулась с йоги.
— Миш, я дома! — прокричала она жизнерадостно.
Он медленно, с трудом поднялся, вынул зарядное устройство из телефона и сунул его в ящик стола. Потом вышел к ней в прихожую.
Она снимала кроссовки, ее лицо было раскрасневшимся и счастливым. Таким, каким он не видел его рядом с собой уже очень давно.
— Как прошел день? — спросила она, подходя, чтобы поцеловать его в щеку.
Он не отстранился. Он смотрел на нее, и видел не свою жену, а блестящую, отточенную маску. Актрису, заслуживающую «Оскара».
— Нормально, — ответил он своим обычным тоном. — А у тебя?
— Прекрасно! — она прошла на кухню, и он последовал за ней, чувствуя себя сомнамбулой. — Тренер сегодня просто убивала, но я молодец, все выдержала.
Она говорила, а он смотрел на ее губы, которые вчера в переписке называли его «скучным ничтожеством». На ее руки, которые так нежно поправляли сейчас волосы, и которые, согласно тем же сообщениям, с такой страстью касались другого.
И в этот момент пустота внутри сменилась чем-то иным. Холодной, стальной решимостью. Ярость придет позже. Сейчас ему нужна была ясность. Он получил свои факты. Теперь он знал. Игра была окончена. Но он решил дать ей сделать следующий ход. Последний.
Часть 4: Правда, которая хуже лжи
Тот вечер и последующие два дня Михаил прожил как в липком, кошмарном сне. Он видел перед собой не Катю, а ее цифровую копию из переписки — циничную, расчетливую, жестокую. Каждое ее ласковое слово он мысленно переводил на язык тех сообщений: «Как прошел твой день, милый?» означало «Чем сегодня развлекался наш дурачок?», а нежное прикосновение — «Кажется, он ничего не подозревает, можно расслабиться».
Он больше не сомневался. Сомнения были роскошью, которую у него отняли. Теперь в его душе царила пустота, из которой медленно прорастал холодный, методичный гнев. Он был как программист, нашедший критический баг в системе, — не эмоции, а чистая аналитика. Он выстроил в голове план. Ему нужно было больше. Больше доказательств, больше деталей. Ему нужно было лицо.
«Серый Кардинал». Кто это? Коллега? Общий знакомый? Незнакомец? Он снова полез в переписку, выискивая любые зацепки. Упоминания мест, имен, деталей работы. Было ясно, что мужчина состоятельный, старше ее (она в шутку называла его «папиком»), связан с арт-бизнесом — Катя как-то писала, что его связям обязана удачной сделкой по продаже картин своей подруги-художницы.
Имя. Ему нужно было имя.
И он его нашел. В самом начале переписки, несколько месяцев назад, Катя написала: «Спасибо за вечер, Андрей. Это было волшебно». И ответ: «Это только начало, Катюша».
Андрей.
Простое, распространенное имя, которое теперь стало символом всего того ада, что творился в его душе. Андрей. Он повторял его про себя, и с каждым разом холод внутри сжимался в тугой, острый кристалл ненависти.
Он начал слежку. В пятницу, сказав Кате, что задержится на работе, он с утра занял позицию в кофейне напротив ее фитнес-клуба. Он видел, как она зашла туда, и через полчаса, убедившись, что она не выйдет, уехал. Он проверял геолокацию ее телефона (он знал пароль от ее Apple ID, она использовала один на всех устройствах). Она была то в салоне красоты, то на обедe с подругами. Все как по расписанию. Ничего подозрительного.
В понедельник он пошел ва-банк. Он вызвался отвезти ее на «девичник», который, согласно ее планам, должен был состояться в новом панорамном баре в центре. Он аккуратно прикрепил к днищу ее сумки миниатюрный GPS-трекер, заказанный им в интернете за бешеные деньги.
— Какой ты сегодня заботливый, — умилилась она, целуя его в щеку на пороге.
— Развлекайся, — улыбнулся он в ответ, чувствуя, как эта улыбка режет ему лицо, как стекло.
Он сел в свою машину, припаркованную в переулке, и открыл приложение на телефоне. Маленькая точка, обозначающая Катю, двигалась в сторону центра. Она доехала до того самого бара, и точка замерла. Михаил глубоко вздохнул. Возможно, он ошибался. Возможно, сегодня и правда девичник.
Но через сорок минут точка снова пришла в движение. Не в сторону дома. Она поехала в противоположную часть города, в элитный район с видами на Москву-реку. Трекер показал, что Катя вошла в один из жилых небоскребов. И осталась там.
Михаил сидел в машине и смотрел на освещенные окна высотки. Где-то там, за одним из них, была его жена. С Андреем. Он не знал, какая именно квартира. Но он знал адрес. Этого было достаточно.
Он просидел так почти три часа. Он видел, как зажигаются и гаснут огни в разных окнах, представлял себе, что происходит за ними. Его грызла адская смесь отчаяния, ярости и какого-то омерзительного, болезненного любопытства. Что они делают? О чем говорят? Смеются ли они над ним прямо сейчас?
Наконец, точка на карте снова двинулась. Катя выехала из того дома и направилась домой. Михаил завел машину и поехал другой дорогой, чтобы успеть вернуться раньше нее.
Он был уже дома, сидел в гостиной с ноутбуком, когда она вошла. На ее лице был тот особый, сияющий румянец, который бывает не после фитнеса и не после встреч с подругами. От нее пахло чужим дорогим одеколоном и вином.
— Ух, устала! — она сбросила туфли и плюхнулась на диван рядом с ним. — Мы так наболтались, столько вина выпили...
Он закрыл ноутбук и повернулся к ней. Холодный кристалл внутри него начал излучать ледяное спокойствие.
— Весело было? — спросил он.
— Очень! Людка просто невероятна, столько историй...
— А в баре на Патриках не задерживались? — его голос был ровным, почти бесстрастным.
Она замерла на полуслове. Ее улыбка не исчезла, а застыла, как маска.
— На... на каких Патриках? Мы были в баре в Сити, я тебе говорила.
— Странно. А я тебя видел. Выезжала ты оттуда не из Сити. Ты выезжала из жилого комплекса «Зенит» на Котельнической набережной. Примерно в одиннадцать вечера.
Глаза ее расширились. В них мелькнул настоящий, животный страх. Но лишь на секунду. Потом ее лицо исказилось гримасой гнева и обиды.
— Ты следил за мной?! — она вскочила с дивана. — Это что вообще такое?! Ты теперь еще и шпионишь?! У тебя мания какая-то!
— Не я шпионил, — он медленно поднялся, чувствуя, как наконец прорывается наружу та ярость, что копилась все эти дни. — Это твой телефон шпионил. И твой старый телефон, который ты так небрежно не почистила. И твоя переписка с неким Андреем, «Серым Кардиналом», который тебя, судя по всему, трахает в квартире с видом на реку, пока я, «слепой идиот», тут сижу и верю в твои девичники!
Он не кричал. Он говорил тихо, но каждое слово било точно в цель, как удар кинжалом. Он видел, как кровь отливает от ее лица, как рушится весь ее тщательно выстроенный фасад. Она отступила на шаг, ее рот приоткрылся от шока.
— Ты... Ты сумасшедший... — прошептала она, но в ее голосе уже не было прежней уверенности. Была паника. — Я не знаю, о чем ты... Это бред...
— Хочешь, я процитирую? — он шагнул к ней. — Про то, как я «скучен, как музей»? Про то, как ты притворяешься спящей? Про потерянную запонку твоего «папика»? Хочешь, я назову тебе даты и время ваших встреч? Хочешь, я покажу тебе адрес, по которому ты была сегодня?
Она смотрела на него, и он видел, как в ее глазах идет лихорадочная работа. Она искала выход. Искала новую ложь. Но все мосты были сожжены. Все доказательства были у него в руках.
И тогда с ней случилась метаморфоза. Слезы и обида исчезли. Ее лицо стало холодным и надменным.
— Ну и что? — она выпрямилась и скрестила руки на груди. Ее взгляд был вызывающим. — Ну да, я с ним встречаюсь. И что ты сделаешь?
Часть 5: Конфронтация
«Ну и что?»
Эти два слова повисли в воздухе, звонкие и острые, как осколки разбитого стекла. Михаил слышал их, но мозг отказывался воспринимать смысл. В его сценарии этого не было. Он ожидал отрицания, истерики, оправданий, может быть, даже мольбы о прощении. Но не этого циничного, почти презрительного признания.
— Что... что я сделаю? — его голос сорвался, ярость, которую он так сдерживал, начала вырываться наружу, дрожа в кончиках пальцев. — Ты спрашиваешь, что я сделаю? Мы были семьей, Катя! Семь лет! Я тебе верил, как дурак!
— А я тебя предупреждала! — парировала она, ее глаза сверкали холодным огнем. Она больше не была ни жертвой, ни раскаивающейся грешницей. Она была противником. — Я говорила, что ты становишься занудой, что ты погрузился в свою работу с головой, что с тобой невыносимо скучно! Ты не слушал! Ты думал, что брак — это раз и навсегда, как твои дурацкие алгоритмы! Жизнь — это не код, Михаил! Она меняется! Люди меняются!
— Так что, это моя вина? — он засмеялся, горько и неуверенно. — Это я виноват, что ты прыгнула в постель к какому-то Андрею? Это я заставил тебя врать мне в глаза каждый день, обсуждать наши постельные дела с посторонним мужиком и называть меня «слепым идиотом»?!
— А ты им и был! — выкрикнула она, ее лицо исказилось. — Ты не видел, что я задыхаюсь! Ты не видел, что мне нужны эмоции, впечатления, а не твои отчеты о проделанной работе и обсуждения ипотеки! Андрей... Он видит во мне женщину! А ты видишь удобную домохозяйку, которая должна тебя ждать с ужином!
Она говорила это с такой уверенностью, как будто зачитывала манифест. Как будто ее измена была не предательством, а актом освобождения, за который ей должны были бы поставить памятник.
Михаил покачал головой, чувствуя, как почва уходит из-под ног даже сейчас, когда правда была очевидна. Она снова это делала. Перекладывала вину. Делала его ответственным за свой поступок.
— Хорошо, — он сгреб со стола старый телефон и тряс им перед ее лицом. — Хорошо! Допустим, я скучный зануда. Допустим, я плохой муж. Почему ты не ушла? Почему не сказала прямо? Зачем нужно было все это... это шоу? Эта ложь? Эти насмешки за моей спиной?
На мгновение ее уверенность дрогнула. Она отвела взгляд, ее пальцы нервно теребили край блузки.
— Я... я не знала, как ты отреагируешь. И... мне было удобно. Ты же обеспечиваешь... стабильность.
От этих слов у него перехватило дыхание. «Стабильность». Такой прагматичный, такой меркантильный термин. Он был для нее банковским счетом и крышей над головой, пока она развлекалась с тем, кто «видел в ней женщину».
— Значит, я — кошелек, а он — любовник? — его голос стал тихим и опасным. — Понятно. Очень понятно. И сколько еще ты планировала так продолжать? Пока я не подох от скуки? Или пока твой Андрей не предложил бы тебе переехать в свою квартиру с видом на реку?
— Не смей так о нем говорить! — вспыхнула она. — Ты его и в подметки не годишься! Он... он знает толк в жизни! Он интересный! Он может позволить себе все, что захочет!
— В отличие от меня, «скучного ничтожества»? — он цитировал ее же переписку, и каждое слово обжигало ему губы. — Поздравляю, Катя. Поздравляю с таким уловом. Надеюсь, он и вправду такой щедрый. Потому что с сегодняшнего дня ты не получишь от меня ни копейки.
Ее глаза снова расширились, но теперь от страха. Материального страха.
— Что... что это значит?
— Это значит, что наши общие счета заморожены. Кредитная карта, которую я для тебя оформлял, заблокирована. Ты хотела эмоций? Получай. Первая эмоция — шок.
— Ты не имеешь права! — она бросилась к нему, пытаясь вырвать телефон. — Это мой телефон! Ты украл его! Это вторжение в мою личную жизнь!
Он легко отстранился, и она, потеряв равновесие, шлепнулась на диван.
— Твоя личная жизнь кончилась в тот момент, когда ты принесла ее в наш общий дом! — прорычал он. — И не пытайся давить на жалость или искать оправданий. Ты все сказала. «Ну и что?». Вот мой ответ: «Все».
Он повернулся, чтобы уйти, чтобы захлопнуть за собой дверь, оставить ее одну в этом доме, который уже никогда не будет прежним. Но она вскочила.
— Нет! — закричала она, и в ее голосе снова появились истерические нотки. — Нет, ничего не кончено! Ты не можешь просто так все порвать! Это наша жизнь! Ты должен меня выслушать!
— Я все услышал, — бросил он через плечо, доходя до прихожей.
И тут она совершила то, чего он никак не ожидал. С громким, душераздирающим криком она схватила с полки дорогую фарфоровую вазу — подарок его родителей на новоселье — и со всей силы швырнула ее в стену. Ваза разлетелась на тысячу мелких, звенящих осколков.
— Я не позволю тебе так со мной поступить! — рыдала она, хватая со стола следующую безделушку. — Я уйду! Я уйду от тебя, и всем расскажу, какой ты тиран! Как ты меня довел! Ты довел жену до измены! Ты во всем виноват!
Он замер, глядя на это театральное представление. Сначала холодное признание, потом попытка шантажа, теперь — истерика с битьем посуды. Она перебирала все инструменты из своего арсенала манипуляций, один за другим.
— Успокойся, Катя, — устало сказал он.
— Нет! Ты все испортил! Все! — она металась по гостиной, ее волосы растрепались, слезы текли по лицу, оставляя черные полосы от туши. — Я сейчас позвоню маме! Я все ей расскажу, какой ты неадекватный! Как ты шпионил за мной, как ты оскорблял меня!
Она схватила свой телефон с тумбочки и начала лихорадочно набирать номер. Михаил смотрел на нее, на осколки вазы на полу, на ее искаженное яростью лицо. И понял, что это только начало. Начало конца, который будет грязным, болезненным и публичным. И он был к этому готов.
Часть 6: Точка невозврата
Телефонный звонок, который Катя сделала своей матери, был шедевром манипуляции. Михаил стоял в дверях гостиной и слушал, как ее голос, всего минуту назад истеричный и злой, теперь дрожал подобно голосу напуганного ребенка.
— Мама... — всхлипнула она в трубку. — Мама, приезжайте, скорее... У нас тут кошмар... Миша... Миша совсем с катушек сорвался... Он меня обвиняет в чем-то ужасном, кричит, угрожает... Я боюсь...
Она говорила тихо, прерывисто, словно прячась от него. Михаил не пытался ее остановить. Он наблюдал, испытывая странное, почти клиническое спокойствие. Он видел механизм, как шестеренки в часах: вот она нажала на кнопку «Жертва», вот запустила программу «Родительская защита».
Он прошел на кухню, налил себе стакан воды и вернулся. Катя, все еще всхлипывая, бросила на него взгляд, полный ненависти и триумфа. Ее сообщение было ясным: «Сейчас приедут мои, и ты у меня попляшешь».
Они не стали дожидаться. Уже через двадцать минут раздался резкий, требовательный звонок в дверь. Михаил вздохнул и пошел открывать.
На пороге стояли ее родители, Валентина Петровна и Игорь Семенович. Лицо тещи было вытянутым и суровым, как у инквизитора, явившегося на суд еретика. Тесть смотрел куда-то поверх его плеча, смущенный и недовольный.
— Михаил, что у вас тут происходит? — врезалась в него ледяная тирада Валентины Петровны, едва она переступила порог. — Катя в истерике звонит! Говорит, ты ее оскорбляешь, угрожаешь! Это правда?!
Он молча отступил, пропуская их в квартиру. Картина была красноречивой: Катя, растрепанная, с заплаканным лицом, сидела на диване, закутавшись в плед, как в саван. На полу у стены зияло пятно из осколков дорогой вазы.
— Мама! — Катя бросилась к матери и уткнулась лицом в ее плечо, снова заливаясь слезами. — Он... он меня назвал шлюхой! Говорит, что я ему изменяю! Он в моем телефоне копался, следил за мной! Я не могу так больше!
Валентина Петровна обняла дочь и устремила на Михаила взгляд, полный праведного гнева.
— Ну что, Михаил? Вы можете это объяснить? Моя дочь — шлюха? Это та девушка, которую вы семь лет назад умоляли взять в жены?
Михаил почувствовал, как знакомое чувство вины, привитое ему за годы общения с этой женщиной, шевельнулось где-то глубоко. Но он подавил его. Он был во всеоружии.
— Я не называл ее шлюхой, — спокойно ответил он. — Я привел факты. Ваша дочь на протяжении нескольких месяцев встречается с другим мужчиной по имени Андрей. У меня есть доказательства. Переписка, где они вдвоем обсуждают наши с ней интимные подробности и называют меня «слепым идиотом». Данные геолокации, подтверждающие ее визиты к нему домой.
Он говорил ровно, без эмоций, глядя прямо на тещу. Игорь Семенович заерзал на месте и пробормотал:
— Миш, может, не надо? Может, это какие-то недоразумения...
— Какие еще доказательства?! — фыркнула Валентина Петровна, игнорируя мужа. — Ты мне сейчас не рассказывай сказки! Ты довел девушку до нервного срыва! Она от тебя на стенку лезет, а ты ей тут какие-то переписки подсовываешь! Это ты идиот, а не она!
— Мама, он везде ко мне подслушивающие устройства подкладывал! — выдохнула Катя, все еще не поднимая головы. — Я в своем доме как в тюрьме!
— Хочешь увидеть доказательства? — Михаил повернулся и направился в кабинет, чтобы взять старый телефон.
В этот момент Катя резко вскочила с дивана.
— Нет! Я не хочу видеть твои грязные фальшивки! — она бросилась к нему, пытаясь преградить путь. — Ты все выдумал! Ты просто хочешь выставить меня сукой, чтобы самому уйти к своей любовнице!
Ее истерика достигла пика. Она билась в его руках, царапалась, ее крики оглушали. Валентина Петровна ринулась ей на помощь.
— Отстань от нее! Ты что, совсем озверел? Довел человека до ручки, а теперь еще и руки распускаешь!
Михаил, пытаясь мягко отстранить Катю, которая впилась ему в руку ногтями, слегка оттолкнул ее. Он не рассчитал силу, или она сама потеряла равновесие — но она отлетела назад и с глухим, кошмарным стуком ударилась виском о острый торец дверного косяка.
Все замерли.
На секунду воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием. Катя медленно сползла на пол, ее глаза были закрыты. Из небольшой ранки на виске сочилась алая кровь, ярким пятном проступая на светлых волосах.
— Ты... ты ее убил! — пронзительно закричала Валентина Петровна, бросаясь к дочери. — Игорь, скорее скорую! Убийца! Маньяк!
Игорь Семенович, побледнев, заковылял к телефону.
Михаил стоял, не в силах пошевелиться, глядя на бездыханное тело жены, растекавшееся по полу в его прихожей. Он слышал вопли тещи, суету тестя, набирающего «03», но все это доносилось до него как сквозь толстое стекло. Внутри была только ледяная, оглушающая пустота и одно-единственное, отчетливое понимание.
Он проиграл.
Часть 7: Безумие
Скорая приехала быстро. Санитары аккуратно уложили Катю на носилки. Она была без сознания, бледная, как полотно. Валентина Петровна, не переставая, голосила, кидая на Михаила взгляды, полные такой ненависти, что, казалось, они могли оставлять ожоги. Игорь Семенович молча ходил по прихожей, не глядя на зятя.
Михаил машинально сел в машину скорой вместе с ними. Он смотрел на лицо жены, на белую повязку, уже пропитавшуюся кровью на виске, и не чувствовал ничего. Ни страха, ни раскаяния, ни даже боли. Только оглушительный гул в ушах и ледяную тяжесть в груди. Он перешел грань. Та самая, за которую нельзя было заступать. И неважно, что это был несчастный случай в самой гуще ее театральной истерики. Теперь в глазах всех он был тем, кем она его и выставляла — тираном, доведшим жену до рукоприкладства.
В приемном отделении больницы царила своя, отлаженная суета. Катю увезли в отделение нейрохирургии на обследование. Михаила, тестя и тещу проводили в небольшую, безликую комнату ожидания с пластиковыми стульями и выцветшими плакатами о здоровом образе жизни.
Валентина Петровна сразу же начала обзванивать всех родственников, голосом, дрожащим от «справедливого» гнева: «Представляешь, он ее ударил! Черепно-мозговую нанес! Катя без сознания! Да-да, Миша, тот самый «идеальный» зять!»
Игорь Семенович молча курил в курилке, возвращался и снова уходил. Михаил сидел, уставившись в белую стену, и ждал. Ждал приговора.
Через два часа дверь открылась. Вошел врач — немолодой мужчина с усталым, умным лицом.
— Родственники Волковой? — спросил он, сверяясь с историей болезни.
Все трое вскочили.
— Как она? — одновременно выдохнули Михаил и Валентина Петровна.
— Пострадавшая пришла в себя, — врач говорил спокойно, профессионально. — Сознание ясное. Сотрясение мозга средней тяжести. Ушиб мягких тканей. Наблюдаем. Самое главное — никаких серьезных повреждений черепа или мозга нет.
Валентина Петровна рухнула на стул, разрыдавшись теперь уже от облегчения. Игорь Семенович тяжело вздохнул.
— Можно ее навестить? — тихо спросил Михаил.
Врач кивнул.
— Ненадолго. Она в палате 314. Но постарайтесь без эмоций, больной нужен покой.
Михаил первым вошел в палату. Катя лежала на белой подушке, ее лицо было бледным, без единой кровинки. На виске краснел аккуратный пластырь. Ее глаза были открыты, и она смотрела в потолок. Когда он подошел, ее взгляд медленно скользнул на него.
И в этот момент у Михаила похолодело внутри.
В ее глазах не было ни страха, ни ненависти, ни упрека. Они были пустыми. Ясными, но пустыми. Как у ребенка, который только что проснулся и еще не понял, где находится.
Он прикоснулся к ее руке, лежавшей на одеяле.
— Катя... — его голос сорвался. — Прости... Я не хотел...
Она моргнула, и в ее взгляде появилось слабое, узнающее любопытство. Она улыбнулась. Слабую, растерянную улыбку.
— Миш... — прошептала она, и ее голос был хриплым, но удивительно мягким. — А что случилось? У меня так голова болит... Где это мы?
Валентина Петровна, стоявшая сзади, ахнула.
— Доченька, ты не помнишь? Это он! Он тебя...
Михаил резко обернулся и жестом остановил ее. Он не отрывал взгляда от Кати. От ее глаз, в которых плескалась абсолютная, неподдельная невинность.
— Что случилось, Миш? — повторила она, и в ее голосе послышалась легкая тревога. — Почему я в больнице? И почему мама так кричит?
Он смотрел на нее и видел — это не притворство. Это было что-то другое. Что-то гораздо более страшное. Ее мозг, защищаясь от травмы и, возможно, от невыносимого стресса, просто... стер все. Стер ссору, его обвинения, ее признание, истерику, удар. Стер несколько последних часов, которые перевернули их жизнь.
Теперь он остался один. Один со своей правдой. С доказательствами, которые теперь выглядели как бред ревнивца. С историей измены, которую никто, кроме него, не знал и не верил. А она... она была чиста. Невинная жертва несчастного случая, устроенного мужем-параноиком.
— Ничего страшного, Катюш, — его собственный голос прозвучал чужим и спокойным. — Ты упала и ударилась. Все в порядке.
— Правда? — она успокоилась и закрыла глаза. — С тобой всегда как в приключении... Голова раскалывается...
Валентина Петровна смотрела на дочь, потом на Михаила, и в ее глазах читалась растерянность. Ее главное оружие — дочь-жертва — вдруг перестало понимать, что оно — жертва.
Михаил вышел в коридор. Он прислонился к холодной стене и закрыл глаза. Он слышал, как врач объяснял теще: «Ретроградная амнезия на недавние события — не редкость при таких травмах. Память может вернуться, а может и нет...»
Он остался один. В абсолютной, беззвучной пустоте. Его правда, такая яркая, такая обжигающая еще несколько часов назад, теперь была заперта внутри него. Он мог бы показать переписку Кате, но она бы не поняла. Она бы испугалась. Он мог бы рассказать все ее родителям, но они бы увидели лишь очередную попытку очернить их «бедную, больную дочку».
Он был заперт в своем аду один. С цитатами из переписки, которая стала его личным кошмаром. С лицом «Андрея», которого он никогда не видел, но ненавидел всеми фибрами души. С воспоминанием о том, как его жена сказала ему: «Ну и что?».
И теперь он должен был делать выбор. Жить с женщиной, которая не помнила своего предательства, притворяться, что ничего не было, зная, что в любой момент ее память может вернуться? Или уйти, став в глазах всех тем самым монстром, который избил жену и бросил ее в больнице?
Он открыл глаза и посмотрел в окно на темнеющее небо. Там, в городе, жил человек по имени Андрей, который, наверное, уже волновался, почему его любовница не выходит на связь. А здесь, в больничной палате, лежала его жена, которая была для него теперь абсолютно чужой и которая смотрела на него глазами той девушки, что когда-то в далеком хостеле крикнула ему: «Эй, парень в синей рубашке!»
Круг замкнулся. Правда не восторжествовала. Она растворилась в больничных стерильных запахах и в ясном, пустом взгляде его жены. И ему предстояло теперь жить с этим. Или не жить. Выбора, по сути, не было. Был только долгий, бесконечный путь по канату над пропастью, где одно неверное движение — и падение в безумие, которое теперь казалось единственно возможным исходом
Читайте и другие наши истории по ссылкам:
Если не трудно, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК и ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Она будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)