— Ты с ума сошла! Объясни, что…
— Объясни ты мне это! — она ткнула пальцем в его спину, ее голос взвизгнул до истерики. — И это! — теперь палец был направлен на след на его шее, который не смыла даже вода. — Я тебе всю грязную рожу отмою, подлец!
Тиканье часов на кухне было единственным звуком, нарушавшим вечернюю тишину квартиры. Анна Васильевна зашивала оторванную пуговицу на школьной рубашке сына, машинально следя за периодичностью щелчков. В этой тишине и порядке был ее способ держать мир под контролем. Работа в аптеке, где все должно стоять на своих местах, плавно перетекала в дом, где каждая вещь знала свое место.
Звяканье ключа в замке нарушило ритм. Вошел Сергей Михайлович. От него пахло вечерней прохладой, дорогим одеколоном, который он не покупал, и едва уловимым дымком сигары.
— Привет, — бросил он, вешая куртку в прихожей.
— Ужин в холодильнике. Разогреешь, — не поднимая глаз от шитья, ответила Анна. Это был их ритуал. Он приходил поздно, она делала вид, что не замечает.
Он прошел на кухню, и она услышала, как он достает тарелку. Потом — как он наливает себе воды. Анна отложила рубашку и пошла за стаканом для себя.
Он стоял у раковины, запрокинув голову, и пил воду большими глотками. И в этот момент свет от люстры-молнии на кухне упал на его шею. Прямо над воротником свежей, только что надетой рубашки, алело небольшое, но отчетливое красное пятно. След. Засос.
«Не может быть», — промелькнуло в голове у Анны со скоростью электрического разряда. «Может, потерся о воротник? Поцарапался? Аллергия?»
Но нет. Форма, цвет, расположение — все кричало об одном. Это был след от долгого, страстного поцелуя. Чужого поцелуя.
— Что стоишь? — спросил Сергей, поставив стакан и обернувшись. Он поймал ее взгляд и на долю секунды замер. Его глаза, обычно уставшие и равнодушные, метнулись в сторону. Он почувствовал.
— Ничего, — выдавила Анна. Голос ей не принадлежал. — Пойду, доделаю.
Она развернулась и вышла из кухни. Ноги были ватными. В ушах зазвенело. Она вернулась в гостиную, села на диван и взяла в руки рубашку. Игла дрожала в ее пальцах.
«Сколько? Кто? Коллега? Та молодая бухгалтерша, Марина, с которой он как-то слишком оживленно смеялся на корпоративе? Или кто-то еще? Год? Два? Пять?»
Мысли неслись вихрем, выжигая изнутри. Все эти годы она закрывала глаза на его поздние приходы, на редкие комплименты, на охладевшие между ними отношения. Она списывала это на работу, на стресс, на возраст. Но это… это было уже доказательством. Физическим, осязаемым клеймом на его шее, которое он даже не удосужился скрыть. «Настолько я для него уже ничего не значу? Настолько он уверен в своей безнаказанности?»
Она сидела так, не двигаясь, может быть, час, а может, десять минут. Потом встала, как автомат, и пошла собирать разбросанное по квартире грязное белье. Ее руки механически сминали вещи, а в голове стучала одна-единственная мысль: «Что делать? Что делать? Что делать?»
Она зашла в ванную. Бросила белье в корзину. И тут ее взгляд упал на зеркало над раковиной. Оно было развернуто так, что отражало душевую кабину с полупрозрачной матовой дверцей. За ней двигалась тень. Слышался шум воды. Муж мылся.
Анна замерла. И сквозь матовый пластик, в отражении в зеркале, она разглядела смутные очертания его спины. И на этих смутных очертаниях — длинные, красные, свежие полосы. Следы от женских ногтей.
Это был второй удар. Точный, прицельный, добивающий. Все сомнения исчезли. Измена была не просто фактом. Она была страстной, животной, той, какой у них не было уже лет двадцать.
Что-то в ней оборвалось. Тот самый последний шаткий мостик, который еще связывал ее с этим браком, с этой жизнью, рухнул в бездну. Она не помнила, как подошла к душевой кабине. Не помнила, как резко, с сухим треском, отдернула занавеску.
Сергей Михайлович стоял под струями воды, широко раскрыв глаза от неожиданности. Его спина, вся в красных царапинах, была теперь видна как на ладони.
— Аня? Что такое? — пробурчал он, пытаясь прикрыться.
Но она уже не слышала. Вся ее тихая, копившаяся годами ярость, боль и унижение вырвались наружу одним единственным, смачным, оглушительным ударом по его мокрой щеке.
— Сволочь! — ее крик сорвался с горловым, хриплым надрывом. — Дрянь поганая! И это ты смеешь приходить в мой дом?!
Он отшатнулся, поскользнулся на мокром полу и едва удержался за ручку двери.
— Ты с ума сошла! Объясни, что…
— Объясни это! — она ткнула пальцем в его спину, ее голос взвизгнул до истерики. — И это! — теперь палец был направлен на след на его шее, который не смыла даже вода. — Я тебе всю грязную рожу отмою, подлец!
Она оглянулась, ее взгляд упал на деревянную скалку, лежавшую на стиральной машине. Следующий уруг пришелся ему по плечу. Он мычал от боли и неожиданности, пытаясь выскочить из кабины, но она, ослепленная яростью, не унималась.
— Вон! Вон из моего дома! Чтобы духу твоего тут не было!
В какой-то момент он, прикрываясь полотенцем, вырвался из ванной и, поскальзываясь на мокрых следах, бросился бежать по коридору к выходу. Он был в мыльной пене, с разбитой губой, с диким взглядом.
Анна, не помня себя, с той же скалкой в руке, помчалась за ним.
— Стой, подлец! Стой, я тебе всю физиономию разобью!
Дверь в квартиру была распахнута настежь. Сергей Михайлович, полуголый и мокрый, выскочил на площадку и бросился вниз по лестнице. Анна — за ним.
Именно в этот момент, как по заказу судьбы, в их подъезд зашли два сотрудника полиции в форме, вызванные соседями снизу из-за криков и шума. Картина, открывшаяся их глазам, была сюрреалистичной: по лестнице, с дикими криками, несся в пене голый, мыльный мужчина, а за ним, с угрожающим видом и скалкой наизготовку, гналась разъяренная женщина. Они сбили с ног одного из полицейских и толкнули второго.
Процесс задержания был быстрым и не очень нежным. Через пятнадцать минут оба, уже в куртках, наброшенных на мокрые тела, сидели в машине Росгвардии у участка, в то время как дежурный офицер с каменным лицом заполнял протокол о мелком хулиганстве.
А в их пустой, залитой светом и тишиной квартире, в своей комнате, сидел Сергей-младший. Он снял наушники, в которых до этого слушал депрессивный эмо-рок, и прислушался к наступившей тишине. Ему показалось, что он слышал какие-то крики и стук. Он пожал плечами, снова натянул наушники и погрузился в черно-белый мир аниме, даже не подозревая, что привычная жизнь его семьи только что закончилась.
В участке царил специфический запах — растворимого кофе Нескафе, пыли и несвежего спертого воздуха. Анна сидела на жесткой деревянной лавке, сжимая в руках сумочку. Её ярость уступила место леденящему душу спокойствию и острому, унизительному стыду. Она ловила на себе взгляды полицейских — смесь любопытства и брезгливости. «До чего дожила, — думала она, глядя на сколотую краску на стене. — Провизор, уважаемый человек, а сижу в участке как уличная дебоширка». Но хуже стыда была грызущая пустота внутри. Та самая пустота, что остаётся, когда рушится последняя опора.
Сергей Михайлович сидел в соседнем кабинете. На него уже надели какую-то застиранную спортивную куртку. Он пытался сохранить остатки достоинства, расправив плечи, но трясущиеся руки и взгляд, устремлённый в пол, выдавали его полностью.
«Черт, черт, черт! — стучало у него в висках. — Нужно было быть осторожнее. Эта дура Марина, вечно как кошка… И Анка, чего взбеленилась, как сумасшедшая… Теперь что? Скандал, позор…»
Мысль о том, что он причинил жене боль, даже не мелькнула в его сознании. Его мир в эту секунду крутился вокруг его собственного комфорта и репутации.
Их по отдельности допросили. Анна, стиснув зубы, коротко бросила: «Он изменяет. Устроил скандал». Сергей Михайлович бурчал что-то о «женской истерике на пустом месте» и «бытовой ссоре». Но факты были налицо: нарушение общественного порядка, сопротивление при задержании (Сергей рефлекторно оттолкнул одного из сотрудников, когда тот попытался его успокоить). Протоколы были составлены быстро и безжалостно.
Суд на следующий день был похож на плохой спектакль. Быстро, формально, без лишних эмоций. Судья, уставшая женщина с лицом, выражавшим полное равнодушие ко всем человеческим драмам, огласила приговор: «Мелкое хулиганство, статья 20.1 КоАП РФ. Пятнадцать суток административного ареста для каждого».
Анна закрыла глаза. Пятнадцать суток. Пятнадцать дней в камере. Из-за этого подлеца. Унижение было таким острым, что она чуть не задохнулась.
Сергея Михайловича приговор ошеломил. Он почему-то был уверен, что всё обойдется штрафом или парой суток. «Пятнадцать! Да я работу пропущу! Стройка встанет! И… и Марина…»
Их повели в разные стороны по холодному коридору.
В это время в пустой квартире Сергей-младший проснулся поздно. В субботу он позволял себе валяться в постели до обеда. Выйдя из комнаты, он почувствовал неестественную тишину. В квартире никого не было. На кухне — нетронутый ужин отца в холодильнике, чисто вымытая сковородода.
«Странно…»
Он позвонил матери. Абонент недоступен. Позвонил отцу. То же самое.
Тревога, тихая, но навязчивая, зашевелилась в груди. Он прожил с ними всю жизнь, и такого никогда не было. Они всегда, всегда предупреждали.
Он обзвонил родственников. Тётя Люда, мамина сестра, ничего не знала. Бабушка тоже. Тревога переросла в страх. Может, с ними что-то случилось? Авария? Его темное, эмо-мировоззрение сразу же нарисовало самые мрачные картины.
Весь день он провёл у окна в гостиной, глядя на пустынную в выходной двор. Он представлял, как к подъезду подъедет чёрная машина, и два мрачных человека в строгих костюмах спросят его: «Вы сын?» Вечером, когда стемнело, а родителей всё не было, он пришёл к единственному логичному, как ему казалось, выводу.
«Они уехали. Специально. Оставили меня одного. Чтобы я… одумался. Нашел работу. Перестал слушать эту музыку. Стал нормальным».
Эта мысль ранила глубже, чем любая другая. Вместо того чтобы заподозрить беду, он поверил в то, что его просто бросили. Выбросили, как ненужную вещь, которая не вписывается в их «нормальную» жизнь. Горькая, ядовитая обида поднялась в нём комом в горле.
Он зашёл в их спальню. Всё было на своих местах. Никаких следов спешки. Это лишь подтверждало его догадку — это был спланированный, холодный уход.
Сергей вернулся в гостиную, включил компьютер. Яркий свет монитора осветил его бледное, искажённое обидой лицо. Он смотрел на иконки игр, на папки с аниме, и всё это вдруг показалось ему жалким и ненужным. Именно тем, за что его и бросили.
И тогда, в отчаянии, рожденном из обиды и желания доказать свою значимость, родилась новая, столь же детская и нелепая мысль.
«Хорошо… Хорошо! Вы меня бросили? Вы хотите, чтобы я был «нормальным»? Чтобы у меня были друзья, вечеринки? Сейчас я вам устрою такую «нормальную» жизнь, что вы себе представить не можете!»
Он взял телефон и начал лихорадочно писать сообщения. Не только своим двум-трём таким же замкнутым друзьям-анимешникам, но и всем, с кем хоть раз общался в универе, в старых чатах по играм.
«Привет. У меня дома сегодня ВЕЧЕРИНКА. Родители уехали. Всем приходить. Алкоголь, музыка, кто что может».
Он не видел лиц, он видел лишь абстрактный бунт против родительского равнодушия. Он хотел заполнить оглушительной громкостью и чужим весельем ту зияющую пустоту, что образовалась в квартире и в его душе. Он и представить не мог, что его крик о помощи обернется новой катастрофой.
Первые гости начали подтягиваться уже через час. Сначала робко позвонил в дверь Витёк, его однокурсник, с гитарой и бутылкой дешёвого вина. Потом пришли Лена и Катя, две готичные девушки с его форума по аниме, принеся с собой колу и чипсы. Сергей, всё ещё находясь во власти обиды и решимости, открывал дверь и впускал всех, кивая с напускной бравадой.
— Молодец, как сам, Серёга? — одобрительно хлопал его по плечу Витёк, оглядывая чистую, ухоженную гостиную.
— Да норм, пофиг, — бросал Сергей, стараясь казаться крутым и безразличным. — Хватит уже по подъездам сидеть.
Вскоре квартира начала наполняться. Пришли люди, которых он знал лишь вскользь: парень из соседнего подъезда, парочка из его группы, какие-то знакомые Витька. Кто-то принёс колонки, и тяжёлый, мрачный эмо-рок сменился громким электронным битом. Кто-то достал бутылку водки. Воздух быстро стал густым и тяжёлым, пахло алкоголем, парфюмом и позже — дымом от сигарет, которые курили, высунувшись в открытую форточку.
Сергей стоял в центре этой внезапно возникшей суеты, чувствуя себя одновременно её причиной и абсолютно чужим. Он пил вино из пластикового стаканчика большими глотками, пытаясь заглушить внутреннюю тревогу. Громкая музыка и смех, которые должны были стать доказательством его «нормальности», на деле лишь усиливали его одиночество. Он ловил на себе восхищённые взгляды — для многих он стал внезапно крутым парнем, устроившим такую вечеринку. Но каждый такой взгляд обжигал его стыдом.
«Что я делаю? — пронеслось в его голове, когда он увидел, как одна из девушек небрежно поставила стакан с соком прямо на лакированную столешницу серванта, не подложив салфетку. — Мама убьёт…»
Но тут же вспоминалась пустая квартира и тишина. «А какая разница? Их всё равно нет. Им всё равно».
Вечеринка набирала обороты. Кто-то разлил красное вино на светлый ковёр в гостиной, оставив багровое, расползающееся пятно. Кто-то из гостей, войдя в раж, не глядя откинулся и задел рукой полку с мамиными фарфоровыми статуэтками. Хрупкая пастушка с овечкой упала и разбилась вдребезги. Взрыв смеха и возгласы «Не везёт!» заглушили тихий хруст.
Сергей смотрел на осколки, и ему стало физически плохо. Он отступил в свою комнату, притворив дверь. Здесь было тихо, если не считать приглушённый гул из гостиной. Его убежище. Его крепость. Но даже сюда долетали звуки чужого веселья. Он сел за компьютер, но не включал его, просто сидел, уставившись в тёмный экран, и слушал, как за стеной рушится привычный ему мир.
Вдруг музыку резко прибавили. Заводной ритм буквально сотрясал стены. Послышались дикие крики, топот. Кто-то вяло танцевал, кто-то буйно, снося всё на своём пути.
«Это уже слишком… — зашептал он сам себе. — Слишком громко…»
Но остановить это было уже выше его сил. Он боялся выйти и выглядеть слабаком, занудой, маминым сынком. Он позволил монстру, которого сам же и создал, поглотить себя.
Люстра упала с потолка, когда на ней висели трое...
В это время в дежурную часть районного отдела полиции поступил очередной звонок от бдительных соседей. Жалоба на шум, крики и громкую музыку, доносящиеся из квартиры на пятом этаже. Дежурный, поморщившись, отправил наряд. Участок был недалеко.
Машина с мигалкой, но без сирены, подъехала к дому минут через десять. Сотрудники, старший лейтенант Колесников и сержант Петров, ещё в подъезде услышали грохот басов. Они поднялись на пятый этаж. Из-за двери квартиры № 55 доносился оглушительный гам.
Колесников позвонил. Музыка не стихла. Он постучал кулаком. В ответ кто-то крикнул изнутри: «Открывайте, там свои!»
Дверь открыл раскрасневшийся парень с бейсболкой набекрень.
— Э-э-э, мус… то есть, гражданин начальник! — радостно выдохнул он, явно находясь в подпитии. — Заходите, присоединяйтесь! Вискарь уважаете?
За его спиной открывалась картина настоящего хаоса. В воздухе висело марево дыма, на полу валялись пустые бутылки, обёртки, по комнате шныряли возбуждённые молодые люди. На диване, уставившись в стену, сидел бледный юноша в чёрной футболке с японскими иероглифами.
— Чьи родители? — громко, перекрывая музыку, спросил Колесников.
Парень с бейсболкой ткнул пальцем в сторону бледного юноши.
— Его! А их нету! Уехали!
Колесников и Петров переглянулись. Петров подошёл к колонке и выдернул шнур из розетки. Внезапно наступившая тишина была оглушительной.
— Так, веселье окончено. Всем готовить паспорта. Хозяин, подойди ко мне.
Сергей медленно поднялся. Он чувствовал, как подкашиваются ноги. Всё его нутро сжалось в один комок страха.
— Это твоя квартира? Где родители?
— Они… они уехали, — прошептал Сергей.
— Документы на квартиру есть? Телефон родителей?
Сергей молча покачал головой. Телефоны не отвечали. Документов он не знал, где они лежат. В глазах у сержанта Петрова, отца двоих детей-подростков, мелькнуло понимание, но протокол есть протокол.
— Мелкое хулиганство, нарушение общественного порядка, — монотонно произнёс Колесников, доставая блокнот. — И порча имущества, судя по всему чужого. Поедешь с нами, разбираться. Остальные — по домам. Быстро и без шума.
Гости, внезапно протрезвев, стали быстро расходиться, бросая на Сергея жалостливые или виноватые взгляды. Через десять минут в квартире остались только полицейские и Сергей, стоявший посреди разгрома с пустым взглядом.
Его повели вниз и усадили в машину. Он смотрел в окно на освещённые окна своего дома, на пятый этаж, где в его квартире теперь царил хаос, и понимал, что его бунт против одиночества обернулся полной, тотальной катастрофой. Теперь он был по-настоящему один.
Камера в ИВС оказалась такой, какой её показывают в самых мрачных сериалах. Тесная, с голыми стенами, окрашенными масляной краской в грязно-зелёный цвет, с двумя нарами, прикрученными к полу, и дырявым «толчком» в углу. Воздух был спёртым, пахло хлоркой, потом и чем-то ещё едким, неуловимым.
Сергея втолкнули внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась, ключ повернулся в замке с финальным, металлическим щелчком. Он остался один. Тишина после грохота вечеринки и гулкого голоса в участке была оглушительной. Он сел на нижнюю нару, на жёсткий, скрипучий матрас, и обхватил голову руками.
«Что я наделал…»
Мысль была простой и страшной. Он представил лицо матери, когда она увидит квартиру. Её строгий, холодный взгляд. Её молчаливое осуждение. Он представил отца — его раздражённую гримасу, презрительное фырканье. «Ну конечно, этот сопляк не мог ни дня без присмотра остаться».
Стыд сжигал его изнутри. Он пытался убежать от одиночества, а загнал себя в самую настоящую клетку. В прямом смысле. Он лёг на спину и уставился в потолок, на единственную тусклую лампочку за решёткой. Где-то там, за этими стенами, были его родители. Может, они уже вернулись? Может, они ищут его? Или… им всё так же всё равно?
В соседней, такой же камере, сидела Анна Васильевна. Она не плакала. Она сидела на наре с идеально прямой спиной, словно всё ещё находилась на своём рабочем месте в аптеке. Её пальцы нервно перебирали край простыни. В голове, как заевшая пластинка, крутился один и тот же вопрос: «Как? Как я здесь оказалась?»
Вся её жизнь, выстроенная по линеечке, все её принципы и правила — всё это в одно мгновение превратилось в абсурдный фарс. Она — в камере. Как преступница. Из-за мужа-изменника. Горечь подступала к горлу, но она сглотнула её. Слёзы были бы признаком слабости, а она сейчас не могла себе этого позволить. Внутри всё кричало от несправедливости. Она была жертвой, а наказали её, как нарушительницу.
А в камере напротив её мужа, Сергея Михайловича, царила иная атмосфера. Он метался по тесному пространству, как тигр в клетке. Его мучила не столько вина, сколько дикая, бешеная ярость.
«Эта дура! Эта истеричка! Из-за неё я здесь! Из-за её выходки! Пятнадцать суток! На стройке аврал, а я тут сижу! И Марина… Что она подумает? Черт, надо бы с ней связаться как-то, объяснить…»
Он ударил кулаком по железной дверью. Глухой, бессмысленный стук отозвался эхом в коридоре.
— Эй, тише там! — донёсся голос дежурного.
Сергей Михайлович отскочил от двери, тяжело дыша. Он чувствовал себя в ловушке. Ловушке, в которую его загнала собственная жена. Мысль о том, что он сам виноват в случившемся, даже не приходила ему в голову. В его картине мира он был жертвой обстоятельств и женской истерии.
Ночь тянулась мучительно долго. В тишине камерного блока каждый шорох, каждый кашель из соседней камеры, каждый шаг патруля в коридоре отдавался в ушах грохотом.
И вот, глубокой ночью, Сергей Михайлович, прислушавшись к доносящимся звукам, вдруг понял. Голос дежурного, отчитывающий кого-то, был обращен в сторону камеры слева. Женский голос, отвечавший ему, был до боли знаком.
«Анна… Она здесь. Рядом».
Ярость, копившаяся в нём все эти часы, наконец нашла выход. Он подошёл к стене, в которую была вмонтирована вентиляционная решётка, и прошипел, стараясь не кричать слишком громко:
— Анна! Ты! Это всё из-за тебя!
Из-за стены на секунду воцарилась тишина. Потом донёсся её голос, тихий, но чёткий, будто лезвие ножа:
— Сам ты виноват, подлец. Женатый, а бегаешь, как последний…
— Заткнись! — рявкнул он, припав губами к решётке. — Не смей меня учить! Я на тебя заявление напишу! Клеветница!
— Пиши! Всем расскажу, какой ты «примерный семьянин»! Следы-то от когтей на спине ещё не сошли?
В этот момент из третьей камеры, расположенной чуть дальше по коридору, донёсся другой, молодой голос, полный отчаяния и злости:
— Пап? Мам? Это вы?! Вы здесь?! Из-за вас меня в тюрьму посадили! Вы куда пропали?! Я один остался, я думал, вас под машину задавило! А вы… вы здесь сидите! И из-за вас же я здесь!
Сергей-младший. Он лежал на наре и слышал их перепалку. И его собственная обида, страх и ярость вырвались наружу.
— Молчи, дурак! — крикнул ему отец. — Квартиру разгромил, позорище на всю улицу! Сиди и не рыпайся!
— А ты чего от меня хотел?! — почти заплакал Сергей. — Вы исчезли! Ни звонка, ни смс! Я думал, вы меня бросили! Нарочно!
— Не ори все! — это уже была Анна. — Серёжа, успокойся. Всё выясним.
— Молчи, я с тобой разговаривать не хочу! — огрызнулся на неё муж. — Из-за твоих истерик сын по участкам пошёл!
— Ах, из-за меня?! А кто любовницу завёл?! Кто по чужим постелям шляется?!
— Да пошла ты!
Их трёхсторонний скандал вскоре прервал грубый окрик дежурного и удар жезлом по решётке каждой камеры.
— Тишина! Прекратить перекрикивания! Кто слово скажет — в карцер! Понятно?
В камерах наступила тишина. Гневная, густая, беспомощная тишина. Каждый остался наедине со своими мыслями, своей обидой и своим одиночеством. Они были так близко — через бетонную стену. И так бесконечно далеки друг от друга.
Пятнадцать суток пролетели как один долгий, мучительный день. Время в камерах текло по-разному. Для Анны — медленно и тягуче, как сироп. Она провела их в состоянии ледяного оцепенения, перебирая в памяти все годы брака, находя всё новые и новые «улики» давнего охлаждения мужа. Для Сергея-старшего — как вспышка ярости, сменяющаяся апатией. Он строил и рушил в уме планы «воспитания» жены и сына, которые осмелились разрушить его покой. Для Сергея-младшего — это была бесконечная ночь самоуничижения и страха. Он представлял, что ждёт его дома, и ему становилось физически дурно.
Их выпустили в один и тот же день, но в разное время, через разные двери, чтобы избежать «конфликта сторон». Анна вышла первой. Она молча села на скамейку у здания суда, дожидаясь сына. Когда он вышел, бледный, помятый и не смотрящий ей в глаза, она просто встала и коротко сказала: «Пошли».
Дорога домой была молчаливой. Они шли рядом, но между ними лежала пропасть из взаимных обид и невысказанных упрёков. Сергей-младший боялся материнского гнева. Анна была слишком опустошена, чтобы гневаться.
Когда они поднялись в квартиру и открыли дверь, их встретил хаос. Засохшее вино на ковре, осколки фарфора, пустые бутылки, крошки и пятна повсюду. Воздух был спёртым и затхлым.
Анна, застыв на пороге, медленно провела рукой по лицу. Это был последний камень, обрушившийся на её и без того разбитое сердце. Не дом, а помойка. Всё, что она так берегла, всё, что было символом её упорядоченной жизни, было уничтожено.
— Мам… — начал Сергей, но она резко прервала его, не оборачиваясь:
— Иди в свою комнату. Не хочу тебя видеть.
Он послушно, как щенок, прошёл в свою комнату и закрыл дверь.
Анна прошла в гостиную, села на диван, с которого кто-то содрал чехол, и закрыла глаза. В ушах стоял оглушительный звон. Измена мужа. Пятнадцать суток ареста. Разгромленная квартира. Всё это смешалось в один сплошной ком горя и унижения.
Через час вернулся Сергей Михайлович. Он вошел уверенно, громко хлопнув дверью. Его взгляд скользнул по хаосу в прихожей, и на его лице появилась гримаса брезгливости.
— Ну и бардак ты тут устроила, пока меня не было, — бросил он в сторону жены, которая всё так же сидела в гостиной.
Она медленно подняла на него глаза. В них не было ни злости, ни слёз. Только пустота.
— Убирайся, — тихо сказала она.
— Что? — он не понял.
— Я сказала, убирайся. Уходи к своей Марине. Нам нечего больше делить.
Он фыркнул, прошел на кухню, открыл холодильник. Он был пуст.
— С ума сошла. Это мой дом. И сын мой тут. А ты… если не можешь вести себя как нормальная женщина, тогда это тебе пора собираться.
Он говорил это с такой уверенностью, с таким чувством полного права собственности на эту жизнь, что в Анне что-то окончательно переломилось. Ярость, холодная и расчетливая, наконец вытеснила отчаяние.
«Хочешь войны? Хорошо. Ты её получишь. Но по моим правилам».
Она не стала спорить. Она встала и молча пошла в спальню. Вечером она подошла к нему, когда он смотрел телевизор.
— Ладно, — сказала она, делая вид, что сломлена. — Прости меня. Я не права была. Истерила. Действительно, сама виновата. Давай… давай попробуем всё наладить. Ради Серёжи.
Он смотрел на неё с удивлением, затем самодовольно ухмыльнулся. «Наконец-то образумилась».
— Ну, вот и хорошо. Одумалась. Будем жить как раньше.
Он потянулся к ней, чтобы обнять, но она сделала шаг назад.
— Давай не сразу. Мне нужно время. Но я постараюсь.
Он кивнул, вполне удовлетворённый. Его победа была полной и безоговорочной. Он даже позвонил Марине и под каким-то предлогом отложил их встречу. Теперь можно было немного поуправлять и законной женой.
Анна тем временем приводила дом в порядок. Она отдраивала пятна, выкидывала осколки, стирала шторы. Внешне она была спокойна, даже покорна. Но внутри зрел план. Хладнокровный и беспощадный.
Она знала его слабость. Его лучший друг, Игорь, такой же прораб, весельчак и бабник. Они с Сергеем были не разлей вода. Игорь часто бывал у них в гостях, всегда любезничал с Анной, подпускал намёки. Раньше она их игнорировала. Теперь — нет.
Она стала чаще ему звонить под предлогом «посоветоваться по поводу Серёжи». Говорила мягко, с лёгкой грустью в голосе. Жалуясь на то, как тяжело им после того случая. Игорь, польщённый вниманием красивой, хоть и немолодой, женщины, с готовностью поддакивал.
Наконец, приближался юбилей Сергея Михайловича — 50 лет. Анна объявила, что устроит для него скромный праздник. Только самые близкие. И, конечно, Игорь.
Она подготовилась тщательно. Купила самое дорогое виски, которое могла себе позволить. Приготовила изысканные закуски. Надела то самое платье, в котором когда-то покорила Сергея, — чёрное, элегантное, подчёркивающее ещё сохранившуюся фигуру.
Гости пришли. Было шумно, весело. Все пили, ели, смеялись. Сергей Михайлович, довольный и пьяный, сидел во главе стола, принимая поздравления. Он был на вершине блаженства — жена «смирилась», друзья рядом, жизнь налаживается.
Анна играла свою роль безупречно. Она подливала гостям, больше всех — мужу и Игорю. Она ловила на себе взгляд Игоря и отвечала на него томной, многообещающей улыбкой. Тот, уже изрядно набравшийся, пылал как на углях.
К полуночи Сергей Михайлович, не привыкший к таким дозам качественного алкоголя, отключился прямо за столом, положив голову на руки. Гости, тоже пьяные, начали расходиться. Игорь, шатаясь, собрался было уходить, но Анна мягко остановила его.
— Игорек, помоги, донеси его до спальни. Один я не справлюсь.
Игорь, конечно, согласился. Они вдвоём оттащили бесчувственное тело именинника в спальню и бросили на кровать. Анна вышла за Игорем в коридор и, сделав вид, что у неё кружится голова, слегка оперлась на него.
— Ой, Игорь, прости… Ноги не держат. Посидишь со мной на кухне? Выпьем кофе? А то я одна…
Игорь понял всё совершенно правильно. Он следовал за ней на кухню с глупой, пьяной улыбкой. Анна налила ему ещё коньяку, себе — совсем чуть-чуть. Они сидели совсем близко. Она говорила ему комплименты, жалела, что в жизни всё так сложно. А он, опьянённый алкоголем и её вниманием, всё ближе придвигался.
В какой-то момент его рука легла на её талию. Она не оттолкнула. Она лишь прошептала: «Только тихо…»
Он был готов на всё. Именно она, как опытный режиссёр, подвела его к разобранному дивану в гостиной, где лежал старый надувной матрас с моря, приготовленный для гаража. Именно она погасила свет. В полумраке кухни, на том самом матрасе, где когда-то спал её сын в детстве, когда болел, Анна Васильевна совершила свою месть. Холодную, выверенную и безжалостную.
А потом, под утро, когда первый луч солнца пробился в окно, Сергей Михайлович проснулся с раскалывающейся головой и сухостью во рту. Он потянулся рукой к жене, но место рядом было пусто и холодно.
«Наверное, на кухне», — подумал он и, натянув штаны, побрёл за водой.
Он толкнул дверь на кухню. И замер. На старом резиновом матрасе, в лучах восходящего солнца, спали двое. Его жена, Анна. И его лучший друг, Игорь. Они спали в обнимку, её голова лежала на его груди.
Сергей Михайлович стоял, не в силах пошевелиться, не в силах издать звук. В его голове царила пустота, которую не мог заполнить даже грохот рушащегося мира. Смотрел на эту картину, и единственной мыслью, промелькнувшей в остывающем сознании, было: «А ведь заслуженно».
Он стоял, вросший в порог. Казалось, даже воздух перестал двигаться, застыв вместе с ним в немом ужасе. Он видел всё с крикливой, болезненной чёткостью: знакомую родинку на плече жены, седые волосы на груди Игоря, складки грязного матраса. В нос ударил спёртый запах пота, дешёвого коньяка и предательства.
В его голове, ещё мутной от вчерашних возлияний, медленно, как тяжёлый валун, перевернулась мысль. Это не сон. Это месть. Холодная, рассчитанная, унизительная. Та самая, о которой он так самодовольно разглагольствовал друзьям за рюмкой, рассказывая, как «построил» жену.
Он не закричал. Не кинулся с кулаками. Что-то внутри — его спесь, его уверенность в своей безнаказанности — сломалось с тихим хрустом. Он просто развернулся и, пошатываясь, побрёл обратно в спальню.
Анна притворялась спящей, пока он не ушёл. Она слышала его тяжёлое дыхание, чувствовала его взгляд, жгущий кожу. Когда шаги затихли, она осторожно приоткрыла веки. На пороге никого не было. Никакой бури. Никакого скандала. Тишина.
И тут её охватила странная, пугающая пустота. Не торжество, не облегчение, а ледяное, тошнотворное опустошение. Она посмотрела на храпящего Игоря, на его отвисшую щеку, и вдруг её стошнило. Тихо, судорожно, прямо на пол рядом с матрасом. Она отползла, вытерла рот тыльной стороной ладони и почувствовала себя грязной. Гораздо грязнее, чем в камере ИВС.
Сергей-младший проснулся от доносящихся с кухни звуков — шума воды и приглушённых голосов. Он вышел из комнаты и застыл в изумлении. На кухне его мать, бледная, но спокойная, мыла посуду. А за столом, с кружкой кофе в дрожащих руках, сидел… Игорь, папин друг. Он выглядел помятым и виноватым.
— Мам? Что… что тут происходит? — спросил Сергей.
— Всё нормально, Сережа, — голос Анны был ровным, но безжизненным. — Игорь ночевал. Задержался после праздника.
Сергей не понял, но кивнул и ретировался обратно в свою комнату, чувствуя себя лишним. В голове крутилось: «Папа где?»
Папа в это время вышел из спальни. Он был одет, собран, лицо — каменная маска. Его взгляд скользнул по Анне, по Игорю, но не задержался ни на ком. Он молча прошёл в прихожую, начал обуваться.
— Сергей… — начала Анна, не зная, что сказать дальше. Оправдываться? Хвастаться?
Он поднял на неё взгляд. В его глазах не было ни ненависти, ни гнева. Только усталое, безразличное отвращение.
— Молчи, — тихо произнёс он. — Ни слова.
Он вышел, прикрыв за собой дверь. Не хлопнул. Просто закрыл. И это было страшнее любого скандала.
Игорь, поймав взгляд Анны, забормотал:
— Анечка, я… я, наверное, пойду. Дела…
Она не стала его останавливать. Когда дверь закрылась за ним, она прислонилась к косяку и закрыла глаза. В квартире воцарилась тишина. Та самая, что была до всего этого кошмара. Но теперь она была другой — тяжёлой, выжженной, мёртвой.
Сергей Михайлович ушёл к Марине. Но и там его ждал не восторг, а недоумение и разочарование. Он был подавлен, молчалив, его мужская уверенность куда-то испарилась. Марина, привыкшая к весёлому, напористому любовнику, быстро охладела к этому сломленному, вечно мрачному человеку. Их отношения стали тихо угасать.
Анна подала на развод. На этот раз по-настоящему. Сергей Михайлович подписал бумаги, не глядя. Они поделили квартиру — он забрал свою долю денег и съехал. Сына они поделили условно — он мог приходить, когда захочет, но не хотел почти никогда.
Сергей-младший остался жить с матерью. Но что-то в их отношениях умерло. Тот вечер, та вечеринка, те пятнадцать суток и последовавшая за ними месть — всё это лёглось между ними невидимой, но прочной стеной. Они разговаривали, жили вместе, но были чужими людьми, объединёнными лишь общей площадью и общим прошлым, которое было больно вспоминать.
Однажды вечером Сергей вышел из своей комнаты. Анна сидела в гостиной, смотрела в окно. Квартира была чистой, ухоженной, но в ней не было души. Она была как красивая, но пустая оболочка.
— Мам, — сказал он тихо.
— Да, Сережа?
— А ведь он был прав. Папа.
Анна медленно повернулась к нему.
— В чём?
— Мы все сидели за решёткой. Каждый в своей. Ты — в своей обиде. Он — в своём эгоизме. Я — в своём одиночестве. И мы до сих пор там.
Он развернулся и ушёл обратно в свою комнату. Анна осталась сидеть одна в наступающих сумерках. Она смотрела на своё отражение в тёмном стекле окна и не видела в нём ни победительницы, ни жертвы. Только уставшую женщину, которая в погоне за справедливостью потеряла последнее, что у неё было, — саму себя.
Она отомстила. Но пустота, которую она надеялась заполнить этой местью, лишь поглотила её целиком
Читайте и другие наши рассказы
Если не трудно, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК и ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Она будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)