— Мама, а он точно прочитает? — дрожащий от волнения шёпот семилетнего Миши разрезал тишину комнаты, где пахло мандаринами и хвоей.
— Кто, сынок? — Анна оторвалась от предновогодней упаковки подарков для коллег, отложив в сторону рулон с золотой лентой. Внутри нее что-то екнуло, будто она уже знала ответ.
— Ну, Дед Мороз! Письмо же. Оно дойдет?
Его большие, серые, как у нее самой, глаза смотрели с такой беззащитной верой, что у Анны перехватило дыхание. Она отложила ножницы, смахнула с джинсов ошметки скотча и присела рядом с ним на ковер, застеленный газетой от блесток. Маленький листок в клетку, испещренный корявыми печатными буквами, лежал между ними, как самая важная государственная тайна.
— Конечно, дойдет, — голос ее прозвучал хрипло, и она с силой сглотнула комок, подступивший к горлу. — Все письма от хороших, послушных детей обязательно доходят до Деда Мороза. У него там, на Севере, целая фабрика по их чтению.
— Я проверил, все правильно написал? «Дорогой Дед Мороз»? — Миша ткнул пальчиком в первую строчку.
— Все правильно, солнышко.
Он удовлетворенно кивнул, и его взгляд снова утонул в заветном листке. Анна не могла отвести глаз от его склоненной головы, от тонкой шейки, от веснушек, рассыпавшихся по переносице. Таким же беззащитным он был в роддоме, когда она впервые взяла его на руки, с единственной мыслью: «Я одна. И нам придется со всем справляться вдвоем». С тех пор прошло семь лет, а чувство этой колоссальной ответственности, смешанное с жгучей, щемящей нежностью, не ослабевало ни на секунду.
Комната была погружена в предпраздничные сумерки. За окном, в проеме между панельными домами, уже зажигались фонари, отбрасывая на снег длинные, дрожащие тени. В их квартире, скромной двухкомнатной «хрущевке», пахло уютом и детством. Небольшая, но пушистая елка, купленная в прошлые выходные на рынке, стояла в углу, пока без игрушек, лишь с гирляндой, которая мерцала разноцветными огоньками, отражаясь в стекле телевизора и в широких зрачках Миши. На столе лежали мандарины, их целый ящик привезла на прошлой неделе бабушка Мария, приговаривая: «Без мандаринов – какой же Новый год?» По телевизору тихо бубнил какой-то старый советский фильм, но его никто не смотрел.
Анна мысленно пробежалась по списку невыполненных дел: завтра – последний рабочий день перед каникулами, нужно сдать отчет, забежать за продуктами на праздничный стол, забрать из ателье платье, которое она перешивала из старого, маминого… Этот бесконечный бег по кругу. Бухгалтер на заводе «Прогресс». Цифры, отчеты, счета-фактуры. Иногда ей казалось, что она вся состоит из цифр – зарплата, коммунальные платежи, цена на детские сапожки, стоимость кружка по английскому. И посреди этого цифрового моря – один-единственный живой, теплый, не вписывающийся ни в какие бюджеты островок – ее Миша.
— Мам, а ты хочешь узнать, что я написал? — его голос вывел ее из тягостных размышлений.
— Конечно, хочу! — Анна постаралась, чтобы ее улыбка выглядела естественной, хотя все внутри опять сжалось. Она боялась этого вопроса. Боялась каждый год.
Миша важно развернул листок и, водя пальцем по строчкам, начал читать, старательно выговаривая каждое слово:
— «Дорогой Дед Мороз. Привет из Твери. Меня зовут Миша, мне семь лет. Я в этом году хорошо учился в школе, только один раз получил четверку по чтению, но я теперь много читаю. Помогал маме мыть посуду и ходил в магазин. Я очень хочу, чтобы ты принес мне новый конструктор, такую большую машинку на пульте, как у Сережи из соседнего подъезда, и…»
Он запнулся, и его взгляд стал каким-то таинственным, не по-детски серьезным.
— И что же? — тихо спросила Анна, предчувствуя главное.
— И чтобы у меня был папа. Как у всех. Ну, или почти у всех. Чтобы он пришел и больше никогда не уходил. И чтобы мы все вместе встречали Новый год. Вместе. А то мама всегда одна, и она очень устает. А с папой ей было бы веселее. Он бы ей помогал.
Он произнес это просто, как нечто само собой разумеющееся. Как желание получить новую машинку. В его мире не было трагедии в том, чтобы попросить у волшебника отца. Но в мире Анны эти слова прозвучали как приговор. Как укор.
В глазах у нее сразу помутнело, и комната поплыла в слезах. Она резко отвернулась, делая вид, что поправляет гирлянду на елке, и смахнула предательскую каплю, успевшую скатиться по щеке.
— Мам, ты чего?
— Да так, сынок, соринка в глаз попала, — она сглотнула, заставляя голос звучать ровно. — От блесток, наверное.
Он поверил сразу. Дети всегда верят, когда очень хотят верить. В его мире не могло быть слез из-за такого простого и правильного желания.
— А ты думаешь, он исполнит? — снова спросил Миша, уже складывая письмо. — Это мое самое главное желание. Остальное можно и не дарить.
— Не знаю, малыш, — честно ответила Анна, поворачиваясь к нему. Его лицо было так близко, такое родное и доверчивое. — Дед Мороз… он исполняет желания, которые действительно должны сбыться. Самые чистые и настоящие. Но иногда… иногда для их исполнения нужно время. Или нужно, чтобы и мы сами что-то делали для этого.
Она говорила ерунду, и сама это понимала. Какой там «сами что-то делали»? Ее личная жизнь была похожа на вымершую пустыню. После Мишиного отца, сбежавшего навсегда, едва узнав о беременности, с громкими словами «я не готов, это ошибка», она больше не подпускала к себе никого близко. Сначала было не до того – бессонные ночи, колики, работа. Потом страх. Страх снова оказаться брошенной. Страх, что новый мужчина не примет ее сына. Страх боли. Постепенно этот страх превратился в привычку, а привычка – в броню. Она сама стала себе и матерью, и отцом, и добытчиком. Она научилась чинить розетки, собирать мебель и давать сдачи нахалам в маршрутке. Но научиться заменять сыну отца она так и не смогла.
— Ладно, — Миша вздохнул, но не выглядел расстроенным. Вера творила чудеса. — Я положу письмо на подоконник. Чтобы Дед Мороз его точно забрал.
Он побежал к окну, осторожно положил сложенный вчетверо листок на холодное стекло и придавил его машинкой-игрушкой. Анна смотрела на его тонкую спину в пижаме с машинками, и сердце ее разрывалось на тысячу кусочков. Она чувствовала себя полной неудачницей. Она могла склеить сломанную игрушку, могла заработать на новую куртку, могла почитать на ночь сказку и поцеловать в макушку. Но она не могла подарить ему отца. Самую простую, базовую вещь, которая есть у миллионов детей.
В дверь позвонили. Резко, настойчиво, два раза.
— Бабушка! — обрадовался Миша и помчался открывать.
Анна с облегчением перевела дух. Появление матери всегда было событием. Шумным, немного утомительным, но всегда своевременным. Мария ворвалась в квартиру, как новогодний ураган, в пуховом пальто цвета бургунди и с огромной сумкой в руках.
— Ну что, мои любимые! Мороз на улице – собаку не выгонишь! Здравствуй, золотко мое! — Она расцеловала внука, снимая валенки. — Ань, ты чего сидишь, как сыч зимующий? Лицо бледное. Опять на работе засиделась?
Мария прошла на кухню, без спроса включила свет – она всегда считала, что в квартире дочери слишком темно – и начала раскладывать принесенное из сумки: банку домашних соленых огурцов, кулек с конфетами «Мишка на Севере» и новый, пахнущий типографской краской, глянцевый журнал.
— Мам, привет, — Анна лениво поднялась с ковра и последовала за ней. — Нет, все нормально. Просто устала немного. Отчеты.
— Вечно ты у себя «все нормально», — фыркнула Мария, снимая пальто и вешая его на спинку стула. Она была женщиной плотного телосложения, с короткой стрижкой и цепким, быстрым взглядом. В свои шестьдесят она была полна энергии, которую предпочитала тратить на критику окружающего мира и непрошеные советы. — А я тебе говорю – смотри, совсем замучаешься. Молодая еще женщина, а вся в работу и в дом, как монашка. Надо о себе думать. Выглядеть. Мужчины смотрят, кто хоть немного ухаживает за собой.
— Бабушка, а я Деду Морозу письмо написал! — перебил ее Миша, дергая за подол ее кофты.
— Написал, молодец! — Мария автоматически погладила его по голове, не отрывая изучающего взгляда от дочери. — И что же ты у него попросил? Конструктор какой-нибудь?
Миша переглянулся с матерью, и Анна едва заметно покачала головой. Мальчик понял.
— Секрет, — таинственно сказал он.
— Ах, секрет! Ну, ладно, ладно, — Мария налила себе чаю из дочкиного чайника, стоявшего на столе. — Слушай, Ань, а я тебе зря про мужчин говорю. Сегодня в маршрутке ехала, так там мужчина – загляденье. Костюм дорогой, часы… И пахнет от него так… деньгами и успехом. Смотрел на меня так, знаешь, оценивающе.
— Мам, он, может, на твою сумку смотрел, ты ее чуть ли не на головы людям ставила, — с слабой улыбкой заметила Анна, садясь напротив.
— Дурочка! — Мария отхлебнула чаю. — Я в мужчинах разбираюсь. Лучше тебя, во всяком случае. Вот твой бывший… тьфу. Ни кола ни двора. А этот – с породой. Надо было тебе с ним познакомиться. Устроить тебе личную жизнь – это моя новогодняя задача!
Анна вздохнула, глядя в окно. За ним кружились крупные, пушистые хлопья снега. Такие же снежинки кружились в ее душе – холодные и безысходные. Мать не понимала и никогда не поймет. Для нее все было просто: нашла богатого мужчину – решила все проблемы. Она не видела той цены, которую Анна заплатила за свое независимое, но одинокое существование. Не видела ночных слез, страхов, отчаяния.
— Знаешь, мам, не надо мне никаких мужчин, — тихо, но твердо сказала Анна. — У нас с Мишей все есть. Мы справляемся.
— Справляетесь! — всплеснула руками Мария. — В этой двушке, которую еще мои родители получали? На твою зарплату? Да ты посмотри на себя! Тебе тридцать два, а выглядишь на все сорок! Ни ухода, ни радости в жизни. Одна работа да дом. И ради чего? Ради того, чтобы сын писал письма Деду Морозу с просьбой о папе?
Эта фраза попала точно в цель. Анна вздрогнула, как от удара током.
— Мама! — резко сказала она, с силой ставя чашку на стол. Чай расплескался. — Хватит!
— Что «хватит»? Правда глаза колет? — не унималась Мария. — Ты думаешь только о себе и своей гордости! А о будущем ребенка подумала? Мужик в доме – это не только деньги, это опора! Авторитет! Защита!
— Я его и так защищу! — голос Анны дрогнул. — Я его и так выращу человеком! Без всяких «авторитетов», которые сбегают при первой же трудности!
— Все мужики разные! — парировала Мария. — Не повезло один раз, ну, так бывает! Сидеть теперь в девках до седых волос? Ты должна бороться за свое место под солнцем! За место для Миши!
Миша, испуганно смотревший на них с порога кухни, тихо спросил:
— Вы что, ругаетесь?
— Нет, солнышко, нет, — Анна тут же изменила интонацию, заставляя себя улыбнуться. — Бабушка и я… обсуждаем взрослые дела. Иди, собери, пожалуйста, конструктор в коробку, а то завтра убирать будем, а у тебя весь ковер в деталях.
Мальчик нехотя поплелся в комнату. На кухне повисло тяжелое молчание.
— Извини, — первым нарушила его Мария, нехотя. — Не хотела его пугать. Но, Ань… Я же правда желаю тебе только добра. Хочу, чтобы у тебя все было. Как у людей.
«Как у людей». Эта фраза преследовала Анну всю жизнь. Учиться надо «как у людей». Работу найти «как у людей». Замуж выйти «как у людей». А она вечно выбивалась из этой колеи. Незапланированная беременность, уход мужчины, жизнь на одну зарплату – все это было «не как у людей».
— Я знаю, мам, — устало выдохнула Анна. — Но оставь меня, пожалуйста, в покое. Я сама разберусь в своей жизни.
Она встала и подошла к окну. Тот самый листок, прижатый машинкой, казался сейчас белым пятном на черном стекле. Пятном ее вины, ее несостоятельности. Она приложила ладонь к холодному стеклу, пытаясь вобрать в себя его стужу, чтобы остудить жар стыда и боли внутри.
«Какой же ты папа?» — думала она, обращаясь к невидимому, абстрактному образу. — «Ты где-то там. Может, у тебя своя семья, свои дети, для которых ты – не мечта, а реальность. А мой мальчик… мой мальчик пишет тебе письма в никуда».
Она закрыла глаза. И в тишине кухни, под приглушенный гул холодильника и доносящиеся из комнаты звуки конструктора, ей вдруг с невероятной силой захотелось того же, чего и Миша. Не богатства, не успеха. Просто крепкого мужского плеча рядом. Тепла. Которое не придется отапливать в одиночку. Слова «все будет хорошо», сказанного не ею самой себе, а кем-то, кому она могла бы поверить.
Но тут же ее внутренний сторож, тот самый, что выстроил вокруг ее сердца высокую крепость, сухо заметил: «Прекрати. Не бывает такого. Бывают только разочарования. Нельзя желать невозможного. Надейся только на себя».
Она открыла глаза. Снег за окном все кружился. Новый год был уже на пороге. Год, который должен был быть как все предыдущие. С работой, усталостью, маленькими радостями и большой, неизбывной тишиной в сердце.
Анна глубоко вздохнула, выпрямила плечи и повернулась к матери.
— Ладно. Завтра последний день. После работы заеду за продуктами. Составила список?
— Составила, составила, — Мария достала из кармана смятый листок. — И платье твое я забрала из ателье, кстати. Лежит в сумке. Примерь вечером, подгоним, если что.
— Спасибо, — Анна взяла список. Ее взгляд снова стал обычным, деловым, спрятанным за бытовыми заботами. Приступ отчаяния прошел. Осталась лишь привычная, серая усталость.
Она не знала, что ровно через двадцать четыре часа ее жизнь перевернется. И виной тому будет не Дед Мороз, а самый обыкновенный заводской корпоратив.
— Ты вообще понимаешь, что наделала? Это позор! Позор на всю улицу, на весь город!
Голос Ольги визжал, словно тормознувшая по асфальту шина, разрывая тишину трехкомнатной квартиры. Она стояла посреди гостиной, зажав в трясущихся пальцах тот самый тест — розово-белую пластиковую полоску, будто это была не весточка о новой жизни, а окровавленный нож.
Катя, прижавшись в угол дивана, казалось, и не дышала. Слезы давно высохли, оставив на щеках лишь соленые дорожки и ощущение стянутой кожи. Внутри же была абсолютная, оглушающая пустота, выжженная пустыня, по которой лишь изредка проносились вихри страха и стыда.
— Мам, успокойся… — сипло попытался вставить слово Андрей. Он сидел в своем кресле у окна, сгорбленный, и смотрел не на дочь, не на жену, а куда-то в серый промозглый вечер за стеклом. Его рабочие, привыкшие к машинному маслу, пальцы бесцельно теребили бахрому на подлокотнике.
— Успокоюсь?! — Ольга с силой швырнула тест на пол. Пластик звякнул о паркет, отскочил и закатился под тумбу. — Ты в своем уме, Андрей? Нашему ребенку восемнадцать! Она учится в институте! А теперь что? Теперь она… мать-одиночка? Без отца ребенка? Без мужа? На моей шее до пенсии сидеть будет, с этим… с этим соплей!
Катя вздрогнула от слова «сопля». Оно прозвучало так гадко, так унизительно. Ее ребенок, ее маленькая, еще не осознанная тайна, уже стал для собственной бабушки «соплей».
— Мы не знаем всех обстоятельств, — тихо, но настойчиво произнес Андрей. Он повернул голову, и его усталые глаза встретились с глазами дочери. В них не было гнева. Была боль. И вопрос. — Катя… кто он?
Катя сглотнула. Горло было сухим, как пемза.
— Максим, — прошептала она так тихо, что слово почти потонуло в тяжелом дыхании Ольги.
— Кто?! — Ольга сделала шаг вперед, ее лицо, обычно ухоженное, несмотря на возраст, исказила гримаса ярости. — Какой Максим? Из твоей группы? Из соседнего подъезда? Говори!
— Нет… Он… он не из института.
— А откуда?! — крик Ольги достиг такого накала, что у Кати заложило уши.
Она закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями. Перед ней проплыл образ Максима. Его улыбка, чуть кривая, с хитринкой. Его руки, сильные, уверенные. Его голос, низкий, воркующий, когда он говорил ей на ухо всякие глупости, от которых щеки горели огнем. Они познакомились пару месяцев назад в кофейне у института. Он подошел, сказал, что не может пройти мимо такой красивой девушки, и… все закрутилось. Он был старше, казался таким взрослым, самостоятельным. Говорил, что работает в сфере развития бизнеса. Одевался дорого, водил ее в рестораны, о которых она только слышала. Он был как глоток шампанского в ее серой, студенческой жизни — пьянящий, игристый, опьяняющий. И так же, как шампанское, оказался пустым внутри.
— Мы встречались… недолго, — наконец выдавила Катя. — Он… его зовут Максим.
— И где он сейчас, твой Максим? — язвительно спросила Ольга, скрестив руки на груди. — Уже сбежал, как крыса с тонущего корабля? Знал о… об этом? — она мотнула головой в сторону тумбы, под которой лежал тест.
— Нет… Я… я сама только сегодня утром узнала. Мы не виделись неделю. Он сказал, что очень занят на работе.
— Занят! — Ольга фыркнула. — Конечно, занят. Погулял и в кусты. Типично. Ты хоть фамилию-то его знаешь? Или только имя и то, что он «занят»?
Катя почувствовала, как по спине пробежал холодок. Фамилию… Он как-то странно уклонялся от этого вопроса. Говорил, что она не важна, что важнее их чувства. А она, дура, верила.
— Знаю, — соврала она, глядя в пол. — Петров.
Выдуманная фамилия сорвалась с ее губ сама собой. Сказать правду… Сказать, что он на самом деле Максим Сергеевич Волынский, сын того самого Сергея Волынского, директора завода «Прогресс», где работает мама? Нет. Это было бы равноценно поджогу дома, в котором они все жили. Мать сойдет с ума. Сначала от ярости, что дочь связалась с сыном хозяина, а потом… Потом ее непредсказуемая, меркантильная натура может сработать совсем иначе. Катя интуитивно чувствовала, что правда сейчас все только усугубит.
— Петров, — с презрением повторила Ольга. — Ну, конечно. Миллион Петровых в городе. Ищи-свищи его теперь. Поздравляю, Катюша. Ты только что своим легкомыслием похоронила свое будущее. И наше спокойствие тоже.
— Хватит, Оля, — Андрей поднялся с кресла. Его лицо было серьезным. — Ругань делу не поможет. Нужно думать, что делать.
— Что делать? — Ольга закатила глаза. — Выкидыш делать! И чем раньше, тем лучше. Пока не поздно. Пока никто не узнал. Пока этот… Петров не объявился с претензиями.
Слово «выкидыш» прозвучало для Кати как выстрел в упор. Она вжалась в диван, инстинктивно прикрыв живот рукой. Нет. Нет-нет-нет. Это же ее ребенок. Часть ее. И часть Максима, того прекрасного, влюбленного Максима, который носил ее на руках и шептал о любви.
— Нет, — тихо, но очень четко сказала Катя.
— Что «нет»? — Ольга снова набросилась на нее. — Ты смотришь какие-то дурацкие сериалы и думаешь, что материнство – это розовые сопли и бантики? Это ночи без сна! Это грязные пеленки! Это крики, болезни, вечные траты! Это конец твоей учебе, твоей карьере, твоей личной жизни! Ты на это готова? Ответь!
Катя молчала. Она не была готова. Она была напугана до смерти. Но внутри, сквозь страх, пробивалось что-то упрямое, сильное, животное. Чувство собственности. Чувство защиты. Ее ребенок. Ее.
— Я не сделаю аборт, — сказала она, глядя матери прямо в глаза. Впервые за этот вечер ее голос не дрожал.
— Ах, не сделаешь? — Ольга медленно подошла к ней, и ее лицо приблизилось к Катиному. Оно было холодным и жестоким. — Тогда слушай меня внимательно, доченька. Если ты решила быть взрослой, будь ею до конца. Жить под одной крышей с распутницей, опозорившей нашу семью, я не намерена. Убирайся из моего дома.
Воздух в комнате застыл. Даже Андрей замер в ступоре.
— Ольга… Ты что это говоришь? — прошептал он.
— Говорю то, что давно должна была сказать! — не оборачиваясь, бросила ему Ольга. — Хочешь быть матерью-героиней? Пожалуйста! Но на мои нервы и на мои деньги – нет. Убирайся к своему Петрову. Или в общежитие. Или на улицу. Мне все равно.
Катя смотрела на мать, не веря своим ушам. Она ждала скандала, истерики, даже пощечины. Но не этого. Не этого ледяного, бесповоротного изгнания.
— Мама… — ее голос снова предательски задрожал.
— Я тебе не мама! — резко оборвала ее Ольга. — У меня дочь была умная, перспективная. А ты… ты кто? Собирай вещи. И чтобы через час тебя здесь не было.
Ольга развернулась и, громко топая каблуками, вышла из гостиной, хлопнув дверью в свою спальню.
В комнате воцарилась гробовая тишина. Катя сидела, не шевелясь, глядя в пустоту. Она чувствовала себя маленькой девочкой, потерявшейся в страшном, незнакомом лесу. Андрей медленно подошел к дивану и сел рядом. Он не обнял ее, не стал утешать. Он просто сидел, опустив голову.
— Пап… — выдавила Катя, и ее снова прорвало. Тихие, бессильные слезы потекли по ее лицу. — Пап, я не знала… Я не хотела…
— Знаю, — глухо сказал Андрей. Он потянулся, взял ее руку в свою. Его ладонь была шершавой, но теплой. Эта теплота была сейчас единственным якорем в ее рушащемся мире. — Но, дочка… мама, в своем гневе, она… она по-своему права. Ты понимаешь, что тебя ждет?
— Я не могу его убить, папа, — рыдая, прошептала Катя, прижимая его руку к своему еще плоскому животу. — Я не могу. Это же… это же ребенок. Наш с Максимом ребенок. Он должен узнать. Он…
— Он должен, — перебил Андрей. Его голос прозвучал устало, но твердо. — Ты должна ему позвонить. Сейчас. И все рассказать. Как бы страшно ни было. Он имеет право знать. И ты должна понять, на что он готов. От его реакции… от его реакции будет зависеть многое.
Он был прав. Это был единственный взрослый, здравый поступок в этой сумасшедшей ситуации. Но мысль о том, чтобы позвонить Максиму, вселить в него этот ужас, увидеть разочарование в его глазах… оттолкнет ли он ее? Скажет ли то же, что и мама? «Избавься от этого»?
— Я боюсь, — призналась она, всхлипывая.
— Я знаю, — повторил Андрей. — Но бояться – не значит не делать. Это значит делать, несмотря на страх. Иди. Позвони из своей комнаты.
Он мягко подтолкнул ее к выходу из гостиной. Катя, пошатываясь, поднялась с дивана и, как лунатик, побрела в свою комнату. Дверь в родительскую спальню была закрыта. Из-за нее доносились приглушенные, но яростные рыдания Ольги.
Катя закрыла свою дверь, прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Сердце колотилось где-то в горле. Она достала из кармана джинсов телефон. Экран ярко вспыхнул, осветив ее заплаканное лицо. На заставке – они с Максимом, всего две недели назад. Они в парке, он обнимает ее, а она смеется, запрокинув голову. Они выглядели такими счастливыми. Таким далеким сейчас казалось это счастье.
Она пролистала контакты, нашла его номер. Подписан просто: «Максим ❤️». Она долго смотрела на эти буквы и сердечко, набираясь смелости. Пальцы дрожали. Наконец, она нажала кнопку вызова и поднесла трубку к уху.
Гудки. Один. Два. Три. Катя замерла, затаив дыхание, мысленно умоляя его взять трубку и одновременно надеясь, что он не возьмет.
На четвертом гудке щелчок.
— Алло? — его голос прозвучал ровно, но отстраненно. На заднем плане был слышен какой-то гул, может, телевизор, может, разговоры.
— Макс… привет, это я, Катя, — ее голос сорвался на шепоте.
— Катюш, привет! — он оживился, но в его тоне все еще сквозила какая-то озабоченность. — Слушай, я не могу сейчас долго говорить, дела. Что-то случилось?
«Случилось? Да, Макс, случилось. У нас будет ребенок. Ты станешь отцом. Наша сказка обернулась суровой реальностью». Но сказать это вслух оказалось невыносимо трудно.
— Макс… мне нужно тебя увидеть. Срочно. Это очень важно.
— Катя, я же говорю, сегодня никак, — в его голосе послышалось легкое раздражение. — Родители какие-то планы на вечер построили, не отвертишься. Завтра, хорошо? Завтра созвонимся, встретимся.
«Родители». От этого слова у Кати похолодело внутри. Его родители. Те самые, о которых он говорил с таким пиететом и скрытой боязнью. Те, кто «строит планы».
— Это не может ждать до завтра, — попыталась она настоять, но в голосе уже слышалась мольба. — Пожалуйста. Хотя бы пять минут.
— Катюша, я не могу! — его тон стал резче. — Пойми, у меня свои обязательства. Не ребенок же я, чтобы отчитываться перед тобой по каждой минуте. Завтра. Обещаю.
Он произнес это так, будто отмахнулся от надоедливой мухи. И в этот момент в трубке на заднем плане ясно прозвучал молодой женский голос: «Максим, иди уже, все ждут!»
Катя застыла. Кто это? Сестра? Подруга? Коллега?
— Макс, кто это? — спросила она, и голос ее снова стал тихим и беззащитным.
— Что? Никто. Никого, — он смутился, это было слышно. — Смотри, мне правда бежать. Позвоню завтра. Целую.
Щелчок. И тишина. Он бросил трубку.
Катя медленно опустила руку с телефоном. Он не просто отмахнулся от нее. Он солгал. И этот чужой женский голос… Он резанул по душе острее, чем все крики матери. Она осталась одна. Совершенно одна. С ребенком под сердцем, с выгнавшей ее матерью за стеной и с отцом, который, хоть и был на ее стороне, выглядел таким же беспомощным, как и она сама.
Она опустилась на кровать и уткнулась лицом в подушку, стараясь заглушить рыдания. Телефон выскользнул из ее ослабевших пальцев и упал на пол. Мир, который еще утром казался таким ярким и полным надежд, рухнул, превратившись в груду обломков. И в этих обломках она осталась одна. Совсем одна.
— Я не понимаю, куда ты ее выгнала! Она же ребенок! Восемнадцать лет — это не возраст для таких решений!
Андрей стоял посреди гостиной, сжимая и разжимая кулаки. После ухода Кати в комнату он несколько минут просто сидел, пытаясь осмыслить произошедшее, а потом его молчаливый гнев наконец прорвался наружу. Он подошел к запертой двери спальни и говорил сейчас сквозь дерево, не в силах постучать.
Из-за двери доносились всхлипывания, но Ольга не отвечала.
— Оля, ты слышишь меня? — его голос дрогнул. — Наш ребенок, наша дочь, сейчас там рыдает, а ты ее выгнала! В ночь! Ты в своем уме?
Дверь резко распахнулась. Ольга стояла на пороге. Ее лицо было заплаканным и опухшим, но глаза горели холодной, обуглившейся яростью.
— Мой ум как раз на месте! — прошипела она. — А вот ее — нет! И твоего, я смотрю, тоже! Она не рыдает, Андрей! Она сейчас звонит своему «принцу» и ждет, что он примчится на белом мерседесе и увезет ее в сказку! Но этого не будет! Понял? Не будет!
— А если будет? — тихо спросил Андрей. — Что тогда? Ты будешь стоять на коленях и просить у нее прощения за эти слова?
— Никогда! — Ольга вышла из спальни, прошла мимо него на кухню и с силой включила воду, наливая стакан. Руки ее все еще тряслись. — Она сделала свой выбор. Легкие поступки — тяжелые последствия. Пусть учится жить с этим. Без моего участия.
— Это наша дочь! — голос Андрея сорвался. — Ты говоришь о ней, как о чужой! Как о преступнице! Она совершила ошибку, да! Но мы должны быть рядом, чтобы помочь ей ее исправить, а не вышвыривать в пропасть!
Ольга резко повернулась к нему, и в ее глазах читалась не просто злость, а нечто большее — глубокое, застарелое разочарование.
— Помочь? Чем мы можем помочь, Андрей? Ты, инженер с двадцатилетним стажем, который едва сводит концы с концами? Я, бухгалтер, у которого каждая копейка на счету? Ты думаешь, содержание ребенка — это копейки? Это памперсы, питание, одежда, которая через два месяца мала, лекарства, садик, потом школа! А она что? Бросит институт? Пойдет работать кассиром в супермаркет? И мы будем тащить на себе троих? До своей пенсии я не видела жизни, а теперь мне еще и внука на мою скромную пенсию поднимать?
— Мы справимся! — упрямо сказал Андрей, хотя внутри все сжималось от холода. Он знал, что Ольга, как всегда, права в своих расчетах. Права цинично и беспощадно.
— Нет! — она ударила ладонью по столу. Стакан подпрыгнул, вода расплескалась. — Я не хочу «справляться»! Я хочу жить! Я заслужила хоть немного спокойствия в свои сорок лет! А не ночные кормления и вечные долги! И ты заслужил. Но ты всегда был мягкотелым. Всегда уступал. И она это знает! Она на твою мягкость и рассчитывает!
В этот момент дверь в Катину комнату тихо открылась. Она вышла, бледная, как полотно. Слез уже не было. Была какая-то пустота, ледяная и бездонная. Она держала в руках свой рюкзак, набитый до отказа, и небольшую спортивную сумку.
— Я все поняла, — тихо сказала она, не глядя ни на отца, ни на мать. — Я не буду вам мешать.
Андрей бросился к ней.
— Катя, куда? Подожди! Никуда ты не пойдешь!
— Пап, остановись, — ее голос был тихим, но в нем прозвучала сталь. Та самая, которую она, казалось, унаследовала от матери. — Мама права. Я все испортила. И я не должна вас в это втягивать.
— Ты нас уже втянула! — крикнула Ольга с кухни. — Просто своим уходом ты сделаешь единственную умную вещь за последние месяцы!
— Ольга, замолчи! — зарычал Андрей, оборачиваясь к жене. Он впервые за много лет повысил на нее голос. Затем снова повернулся к дочери, пытаясь взять ее за руки. — Дочка, послушай меня. Никуда ты не идешь. Мы все успокоимся и поговорим, как взрослые люди.
Катя посмотрела на него. И в этом взгляде он увидел такую боль и такое одиночество, что у него сердце оборвалось.
— Я уже поговорила, папа. Со взрослым человеком. Он не может. У него дела. Так что мне идти некуда.
Она произнесла это с такой горькой иронией, что Андрей понял — звонок Максиму состоялся, и результат был катастрофическим.
— Тогда тем более! — настаивал он. — Ты останешься здесь. Это твой дом.
— Это уже не мой дом, папа, — она покачала головой и направилась к прихожей.
Ольга, наблюдая за этим со скрещенными на груди руками, не произнесла ни слова. Ее лицо было каменным.
Андрей чувствовал себя абсолютно беспомощным. Он метался между дочерью, которая уходила в никуда, и женой, которая своими руками выталкивала ее из семьи. Он не мог силой удержать Катю. И не мог переубедить Ольгу. Он был зажат между двух огней, и оба жгли его дотла.
Катя надела куртку, запихнула ноги в ботинки, не завязывая шнурков.
— Катя, я тебя не пущу! — Андрей преградил ей путь к двери. — Давай хотя бы я с тобой. Отведу тебя… я не знаю куда… к подруге какой-нибудь!
— У меня нет таких подруг, папа, — горько усмехнулась она. — Чтобы взяли к себе беременную подружку на неопределенный срок. Не надо. Я сама.
Она потянулась к щеколде.
— Нет! — Андрей схватил ее за запястье. — Я твой отец! И я не позволю тебе ночью одной брести по городу!
В этот момент Ольга снова вступила в разговор. Ее голос прозвучал ледяным и отстраненным, будто она делала отчет.
— Андрей, отпусти ее. Она сама все для себя решила. У нее есть свой путь. И свой… Петров. Не мешай ей.
Это было последней каплей. Катя резко дернула руку, вырвалась из отцовской хватки, рывком открыла дверь и выбежала на лестничную площадку. Хлопок тяжелой железной двери прозвучал, как выстрел, ставящий точку.
Андрей замер на пороге, глядя в глазок. Он видел, как ее тень мелькнула и исчезла в пролете лестницы. Он обернулся к Ольге. Та стояла на пороге кухни, все так же скрестив руки.
— Довольна? — прохрипел он. В его глазах стояли слезы. Слезы бессилия и ярости.
— Нет. Не довольна. Я раздавлена, — неожиданно тихо ответила Ольга, и ее голос на секунду дрогнул. Но тут же она выпрямилась. — Но это был единственный выход. Она должна была это понять. Теперь поняла.
— Что она поняла, Оля? Что мать бросила ее в самый трудный момент? Что она никому не нужна? Ты думаешь, это поможет ей стать сильнее? Это сломает ее!
— А что, по-твоему, сделает ее сильнее? Наша вечная опека и жизнь в долг? — она резко махнула рукой. — Кончено, Андрей. Тема закрыта. Не упоминай при мне ее имени.
Она развернулась и снова ушла в спальню, на этот раз закрыв дверь на ключ.
Андрей остался один в тишине прихожей. Он медленно сполз по стене на пол, уронил голову на колени и зарыдал. Тихо, беззвучно, чтобы жена не услышала. Он плакал о своей девочке, которую только что не смог защитить. Он плакал о своем бессилии. Он плакал о том, что его семья, которую он decades выстраивал, рухнула в один миг.
Катя вышла на улицу, и порыв ледяного ветра обжег ей лицо. Она автоматически застегнула куртку, но холод шел не снаружи, а изнутри. Где-то в городе горели огни, люди спешили по своим делам, смеялись в кафе. А она брела по серому, заснеженному тротуару, не зная куда.
Она прошла несколько кварталов, пока не поняла, что у нее действительно нет цели. Общежитие? Она уже отчислилась в этом семестре, ее место давно заняли. Подруги? Стыдно. Унизительно. Съемная квартира? На какие деньги? Стипендия кончилась, а о новой ей нужно было бы просить родителей… Родителей. Это слово теперь вызывало лишь спазм в горле.
Она достала телефон. Батарея была на исходе. Она снова посмотрела на номер Максима. Позвонить еще раз? Умолять? У нее оставалось немного гордости, чтобы не делать этого. Он ясно дал понять — он занят. Своей жизнью, в которой для нее не было места.
В отчаянии она пролистала контакты и нашла номер своей однокурсницы, Ирины. Они не были близкими подругами, но иногда вместе готовились к экзаменам. Ирина была доброй и немного простодушной девушкой.
Катя набрала номер.
— Алло? — бодрый голос Ирины прозвучал как удар по нервам.
— Ира, привет, это Катя, — голос ее снова предательски задрожал.
— Кать, привет! Ты как? Что-то голос у тебя какой-то странный.
— Ир, слушай… у меня к тебе огромная просьба. Можно я у тебя сегодня переночую? У меня… дома проблемы. Большие.
На том конце провода повисла недолгая пауза.
— Ну… конечно, можно, — неуверенно сказала Ирина. — Только у меня мама может быть не в восторге, ты же знаешь, она у меня строгая. И комната одна. Придется на полу, на матрасе.
— Это не важно! — поспешно сказала Катя, чувствуя, как по щекам снова текут слезы облегчения. — Спасибо тебе огромное! Я тебе все потом объясню. Ты где сейчас?
— Дома. Давай адрес.
Катя записала адрес, поблагодарила еще раз и бросила трубку. У нее было хоть какое-то пристанище на эту ночь. Маленький, хрупкий островок в бушующем океане ее бед.
Дорога до дома Ирины заняла около сорока минут на автобусе. Катя сидела у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела на мелькающие огни. Она думала о матери. О ее жестоких словах. О том, как та назвала ее ребенка «соплей». Эта фраза впилась в сердце, как заноза. Она думала об отце. О его беспомощных, полных боли глазах. Ей было его жаль. Но и на него она злилась. Почему он не настоял? Почему не остановил ее? Почему позволил матери так с ней поступить?
А потом мысли возвращались к Максиму. К его лжи. К тому женскому голосу. Кто она? Новая пассия? Или что-то более серьезное? Он ведь говорил, что у них с ней нет никаких обязательств, что он свободен. Врал. Все это время врал.
Ирина жила в старом кирпичном доме на окраине. Сама открыла дверь, хмурая и сонная.
— Заходи, — кивнула она, пропуская Катю внутрь. В маленькой квартирке пахло котом и жареной картошкой. — Мама уже спит. Тише.
Комната Ирины была завалена одеждой, книгами и дисками. Она сбросила с узкого дивана кучу вещей и достала из-под кровати тонкий матрас.
— Вот, извини, по-королевски не получится.
— Да я готова на чем угодно, лишь бы не на улице, — честно призналась Катя, скидывая рюкзак.
Она села на матрас, прислонившись спиной к дивану, и закрыла глаза. Силы покидали ее.
— Кать, а что случилось-то? — присев рядом на корточки, спросила Ирина. — С родителями поругалась?
Катя молчала. Сказать правду? Раскрыть свой позор? Но Ирина была ее единственным прибежищем.
— Я беременна, — прошептала она, глядя в пол.
Ирина ахнула.
— Божечки… А… а парень? Максим, кажется, его зовут?
— Он… не может помочь. У него свои проблемы.
— А родители? — не унималась Ирина.
— Мама выгнала. Сказала, чтобы я не позорила семью.
Ирина свистнула.
— Жестко. У моей мамы тоже был бы припадок, но чтобы выгнать… Ну ты держись. Что будешь делать?
— Не знаю, — честно ответила Катя. — Пока не знаю. Остаться в живых — уже достижение.
Она почувствовала, как ее начинает трясти. От холода, от стресса, от беспросветности. Ирина, видя ее состояние, накрыла ее своим старым стеганым одеялом.
— Ладно, спи. Утро вечера мудренее. Все как-нибудь утрясется.
Но Катя не могла уснуть. Она лежала в темноте, слушая, как за стеной храпит чья-то бабушка, и смотрела в потолок, на котором играли отсветы уличных фонарей. Она думала о крошечном существе внутри нее. О его будущем. О своем будущем. Оно виделось ей как длинная, серая, бесконечная туннель, полная лишений и одиночества.
Она положила руку на живот. Там еще ничего не было заметно, не было никаких ощущений. Но она знала — там жизнь. Ее жизнь. И жизнь, которую она, возможно, уже любила сильнее, чем кто-либо когда-либо любил ее.
«Прости меня, — мысленно обратилась она к тому, кто был внутри. — Прости, что твоя мама такая дура. Прости, что я вляпалась в эту историю. Прости, что у нас нет дома. Но я постараюсь… Я постараюсь сделать все, чтобы тебе было хорошо».
И впервые за этот бесконечный день, впервые через весь ужас, стыд и отчаяние, сквозь ледяную пустоту пробилось новое, незнакомое ей чувство. Чувство ответственности. Не паническое, а спокойное и твердое. Она была не просто Катей, испуганной девочкой. Она была матерью. И это звание требовало от нее сил, которых, казалось, не осталось. Но они должны были найтись. Они найдутся.
Она не знала, что ровно через сутки ее мир перевернется снова. И виной тому будет не ее сила духа, а звонок на мобильный телефон, который раздастся посреди утра, когда она будет помогать Ирине мыть посуду.
Утро не принесло облегчения. Катя проснулась на жестком матрасе с ощущением, что ее переехал каток. Голова гудела, глаза опухли от слез, а на душе была тяжелая, липкая пустота. Она лежала, не двигаясь, несколько минут, прислушиваясь к непривычным звукам чужой квартиры: где-то хлопнула дверь, зазвучал голос Ириной мамы, запахло жареными яйцами.
«Я не дома», — с болезненной ясностью осознала она. И, скорее всего, уже никогда не будет того дома, каким он был вчера.
— Ну что, живая? — Ирина, уже одетая, заглянула в комнату. — Мама кашу сварила, иди завтракать. Только, чур, ни слова про… ну, ты поняла.
Катя кивнула и с трудом поднялась. В зеркале на нее смотрело бледное, осунувшееся лицо с синяками под глазами. Она смочила лицо холодной водой, пытаясь привести себя в порядок, и вышла на кухню.
Мама Ирины, полная женщина с насупленным взглядом, молча кивнула ей в ответ на робкое «здравствуйте» и поставила перед ней тарелку с овсянкой. Завтрак проходил в гнетущем молчании. Было ясно, что Ирина уже все рассказала, и атмосфера висела в воздухе густая, как кисель.
— Спасибо за ночлег, — тихо сказала Катя, доедая кашу.
— Не за что, — буркнула женщина, отворачиваясь к раковине. — Только, девочка, ты уж пойми… У нас самих тесно. На постоянной основе… это вряд ли.
Катя почувствовала, как у нее загорелись щеки.
— Я понимаю. Я сегодня же куда-нибудь… устроюсь.
Она помыла за собой тарелку под недовольным взглядом хозяйки и вернулась в комнату. Что делать? Куда идти? Мысли метались, как подстреленные птицы. Снять комнату? Нужны деньги. Обратиться в социальную службу? Стыд сжигал ее изнутри. Вернуться к родителям с повинной? Образ матери с каменным лицом и слова «убирайся» вставали перед глазами непреодолимой стеной.
Внезапно ее спавший телефон на тумбочке вздрогнул и заиграл беззаботную мелодию. Сердце Кати кувыркнулось и упало куда-то в пятки. Она узнала рингтон. Это был Максим.
Она уставилась на мигающий экран, не в силах пошевелиться. Вчерашний разговор, его раздраженный голос, тот самый женский возглас на заднем плане — все это нахлынуло с новой силой. Что ему нужно? Почему он звонит сейчас?
— Ну, бери уже! — прошипела Ирина, наблюдая за ее ступором.
Катя сглотнула комок в горле и дрожащим пальцем нажала на зеленую кнопку.
— Алло? — ее голос прозвучал сипло и неуверенно.
— Катюша! — его голос был теплым, ласковым, таким знакомым и таким желанным, что у нее слезы снова навернулись на глаза. — Слушай, извини за вчера. Там родители устроили какой-то семейный ужин с партнерами по бизнесу, вообще не мог вырваться. А ты звонила, я слышал, что-то случилось? Что-то серьезное?
Он ничего не знал. Он говорил так, будто вчера не отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. В ее душе закипела странная смесь облегчения и новой, еще более горькой обиды.
— Макс… — она снова запнулась. Как выложить ему это по телефону? — Мне нужно тебя видеть. Очень. Это… это правда серьезно.
— Опять загадки, — он легонько рассмеялся, и этот смех резанул ее по сердцу. — Ладно, моя таинственная девочка. Где ты? Я могу подъехать. У меня как раз пара часов свободных.
Она посмотрела на Ирину, которая делала ей знаки, мол, «давай, соглашайся!».
— Я… я не дома. Я у подруги. — Она продиктовала адрес.
— У подруги? — в его голосе послышалось удивление. — Что случилось-то? Ладно, не важно. Буду через двадцать минут. Жди.
Он бросил трубку. Катя опустила телефон и посмотрела на Ирину растерянным взглядом.
— Он едет.
— Ну, слава богу! — выдохнула Ирина. — Вот и отлично! Все и объяснишь. Он же парень с деньгами, у него все схвачено. Снимите квартиру, и дело с концом.
Катя молча кивнула. Снять квартиру… Звучало так просто. Но в ее голове крутился один и тот же вопрос: «А он захочет?»
Она собрала свои вещи, поблагодарила Ирину и ее мать еще раз и вышла на улицу. Было холодно и ветрено. Она стояла у подъезда, кутаясь в куртку, и ждала. Каждая минута тянулась мучительно долго. Она репетировала в голове фразы, как скажет ему, представляла его реакцию — испуг, радость, шок, отторжение…
Ровно через двадцать минут к тротуару, плавно и почти бесшумно, подкатил темно-синий Mercedes. Та самая машина, которая когда-то казалась ей символом сказки. Стекло со стороны пассажира опустилось, и она увидела его лицо. Улыбающееся, беззаботное.
— Садись, замерзла ведь! — крикнул он.
Катя на мгновение застыла, глядя на него. Он был так же красив. В дорогом кашемировом пальто, с идеальной стрижкой. Он был из другого мира. Мира, в котором не было места таким проблемам, как незапланированная беременность и выгнавшие из дома матери.
Она села в салон. Пахло дорогим кожаным салоном и его парфюмом. Той самой пьянящей смесью, от которой у нее когда-то кружилась голова.
— Ну, рассказывай, что за секреты? — он тронулся с места, положил руку ей на колено. — И почему у подруги? Поцапалась с мамой?
Его тон был таким легким, таким несерьезным, что Катя почувствовала приступ тошноты.
— Макс, остановись, пожалуйста.
— Что? Серьезно?
— Да. Пожалуйста.
Он удивленно поднял бровь, но свернул в ближайший переулок и заглушил двигатель. В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом печки.
— Ну, я весь внимание, — он повернулся к ней, и его улыбка наконец потухла. Он увидел ее лицо.
Катя сжала руки в замок, чтобы они не тряслись, и посмотрела ему прямо в глаза.
— Я беременна, Максим.
Она произнесла это без обиняков, без предисловий. Просто выложила факт, как приговор.
Он не моргнул. Не ахнул. Не отшатнулся. Он просто замер. Его лицо стало совершенно непроницаемым. Он медленно убрал руку с ее колена.
— Ты… уверена? — наконец выдавил он. Его голос стал тихим и осторожным.
— Да. Вчера сделала тест. Не один.
— Понятно, — он откинулся на спинку кресла и провел рукой по лицу. — Черт. Черт возьми.
Он не смотрел на нее. Он смотрел в лобовое стекло на грязный снег в переулке.
— И что ты собираешься делать? — спросил он после паузы.
— Я не знаю, — честно призналась Катя. Ее сердце бешено колотилось. — Мама… мама выгнала меня из дома. У меня сейчас нет ни денег, ни места, где жить. Я… я надеялась, что мы… что мы вместе что-то придумаем.
Он резко повернул голову, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на панику.
— Вместе? Катя, ты понимаешь, что говоришь? Наши отношения… они же такие свежие! Мы только начали узнавать друг друга! А тут сразу ребенок?
— Ребенок уже есть, Максим! — в ее голосе прозвучали нотки отчаяния. — Он не спросил, свежие наши отношения или нет!
— Но ты же не хочешь его оставлять? — в его тоне прозвучало недоверие.
— Нет! — она ответила резко и твердо. — Нет, не хочу. Я не могу.
Он снова замолчал, сжав кулаки на руле. Мускулы на его скулах напряглись.
— Слушай… есть клиники. Очень хорошие. В Москве. Я все оплачу. Отвезем тебя, все сделают аккуратно, никто и не узнает. И ты сможешь продолжать учебу, жить своей жизнью…
Катя смотрела на него, и ей казалось, что она его видит впервые. Он не предлагал свою поддержку. Он предлагал ей «решить проблему». Деньгами. Так же, как, вероятно, его родители решали все проблемы в его жизни.
— Это не вариант, Максим, — перебила она его, и ее голос зазвенел. — Я сказала нет. Это твой ребенок. Наш ребенок. Разве это не имеет для тебя никакого значения?
— Имеет! Конечно, имеет! — он повысил голос, и в нем впервые прозвучало раздражение, направленное на нее. — Но ты думала о последствиях? О моих родителях? Ты знаешь, кто мой отец? Он с ума сойдет! У него на меня другие планы! Другие… обязательства.
«Обязательства». То самое слово, которое она услышала вчера в трубку.
— Какие обязательства, Макс? — тихо спросила она. — Ты же говорил, что ты свободен.
Он заерзал на месте, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
— Я не совсем свободен, — пробормотал он. — Есть… одна девушка. Света. Наши семьи дружат. Отец прочит ее мне в жены. Это… это своего рода деловой союз.
Катя ощутила, как будто ее ударили ножом в грудь. Так вот оно что. Он был не просто ветреным повесой. Он был обручен. Играл с ней в любовь, зная, что у него есть невеста.
— И ты… ты мне ничего не сказал, — прошептала она, и голос ее предательски задрожал.
— Я не хотел тебя расстраивать! Я думал, у нас… это просто приятное времяпрепровождение. Никто же не знал, что так выйдет!
«Приятное времяпрепровождение». Вот чем она была для него. Развлечением. Ничем.
Она отвернулась и уставилась в окно, пытаясь сдержать рыдания. Предательство жгло ее изнутри, острее и больнее, чем гнев матери.
— Отвези меня обратно, к подъезду, — сказала она глухо.
— Катя, подожди! Давай обсудим, как взрослые люди!
— Ты уже все обсудил. Ты предложил мне деньги за убийство нашего ребенка. Больше нам говорить не о чем.
Он попытался взять ее за руку, но она резко отдернула ее, как от огня.
— Хорошо, — сдался он, и в его голосе послышалась досада. — Как знаешь.
Он завел машину и молча повез ее обратно. Дорога заняла всего пять минут, но показалась ей вечностью. Она сидела, прижавшись к дверце, и смотрела на него украдкой. Его красота теперь казалась ей отталкивающей. Под этой оболочкой скрывался слабый, трусливый мальчик, не готовый отвечать за свои поступки.
Он остановился у того же подъезда.
— Катя, послушай… — он снова попытался заговорить.
— До свидания, Максим, — она открыла дверь и вышла, не оглядываясь
Продолжение будет уже сегодня
Читайте и другие наши рассказы:
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)