Омар не знал, сколько времени они просидели так — он, Лейла, прильнувшая к его колену, и малыш, безмятежно спящий у него на руках. Время потеряло свою линейность, расплылось в густом клейком вареве из слез, тихих слов и щемящей нежности. Это был странный, горько-сладкий танец, где радость от обретения соседствовала с острой болью утраты, а надежда на будущее отбрасывала длинную, уродливую тень прошлого.
Первой поднялась Лейла. Ее лицо было размыто слезами, но глаза сияли с новообретенной решимостью. Она выпрямилась, смахнула влажные пряди волос и посмотрела на Омара с такой безоговорочной верой, что у него снова сжалось сердце.
— Вам нужно на конференцию, — тихо сказала она, словно вспомнив о внешнем мире. — Ваш доклад.
Омар машинально взглянул на часы. Было уже половина девятого. Его выступление было назначено на одиннадцать. Весь его стройный, распланированный по минутам мир, в котором не было места непредвиденному, лежал в руинах. Мысль о том, чтобы встать и уйти сейчас, казалась кощунственной.
— Это неважно, — отмахнулся он, и эти слова прозвучали для него самого неожиданно искренне. Вся его карьера, его репутация, его научные изыскания — все это в один миг стало пылью по сравнению с хрупким существом на его руках.
— Нет, — Лейла покачала головой, и в ее голосе послышались отзвуки материнской воли, той самой, что была у Светланы. — Это важно. Мама… мама гордилась бы вами. Она бы хотела, чтобы вы шли и делали свое дело. Вы — великий врач.
Она говорила с такой убежденностью, что спорить было невозможно. Да и он, покопавшись в себе, понял, что бегство с конференции будет для него еще одной формой трусости. Ему нужно было время. Время осмыслить, принять, выстроить в голове новую реальность. И привычная рабочая обстановка могла стать для него якорем.
— Хорошо, — с трудом согласился он. — Но я вернусь сразу после выступления. Мы должны… нам нужно обо всем договориться. О будущем.
Лейла кивнула. — Я буду ждать.
Осторожно, как самую большую ценность в мире, Омар передал ребенка обратно в руки Лейлы. Малыш нахмурился во сне, почувствовав смену рук, но тут же успокоился, уткнувшись в материнскую грудь. Этот простой, инстинктивный жест вызвал в Омаре новую волну щемящей нежности.
Он вышел из палаты, и его будто выбросило в другой мир. Стерильный коридор, деловитый гул голосов, запах медицины — все это казалось теперь бутафорией, картонными декорациями на фоне подлинной, полновесной драмы, разыгравшейся в его жизни.
***
Конференция проходила в том же отеле, где он жил. Роскошный конгресс-холл был забит до отказа. Коллеги со всего мира, известные профессора, молодые ученые — весь цвет мировой гинекологии. Омар механически пожимал руки, отвечал на приветствия, но его ум был пуст. Он сидел в президиуме, глядя на свои аккуратно разложенные слайды, и видел перед собой не графики и схемы, а лицо Лейлы, полное слез и надежды.
Когда объявили его имя, он вышел на подиум на автопилоте. Включился профессиональный режим. Его голос, ровный и уверенный, зазвучал в микрофон. Он говорил о новых методах диагностики перенатальных патологий, о сложнейших операциях, которые он проводил, о спасенных жизнях. И каждое его слово теперь отзывалось в нем горькой иронией. Он спасал чужих детей, в то время как его собственный ребенок вырос без отца, а его возлюбленная умерла в нищете и одиночестве.
— Таким образом, — его голос, казалось, звучал откуда-то издалека, — ключевым фактором успеха является не только мастерство хирурга, но и своевременно оказанная помощь, и… и преемственность поколений в медицинской практике. Наши ошибки, наши упущения… они могут иметь самые трагические, непоправимые последствия.
Он замолчал, глядя в зал. Он только что описал свою собственную жизнь. Гробовая тишина в зале была принята им за внимание аудитории, но на самом деле он видел перед собой лишь одно — испуганные глаза Лейлы в самолете.
Аплодисменты, когда он закончил, были громкими и продолжительными. К нему подходили, жали руку, задавали вопросы. Кто-то из российских коллег, седовласый профессор, похлопал его по плечу.
— Блестяще, Омар! Как всегда. Жаль, твоя Светлана не видела тебя сегодня. Помнишь, как вы вместе на парах по анатомии пахали? Она бы тобой гордилась.
Омар почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он сжал пальцы в кулаки, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
— Вы… Вы знали Светлану? — его голос был хриплым шепотом.
— Конечно! — профессор улыбнулся. — Я у Вас обоих принимал госэкзамен. Яркая парочка была. А как она за тебя заступалась, когда у тебя были проблемы с общежитием! Львица. Жаль, как все сложилось… Я слышал, она тяжело заболела потом. Умерла, кажется.
Омар мог только кивать, не в силах вымолвить ни слова. Каждый такой штрих, каждая деталь из прошлого, которую он узнавал, была для него новым ударом. Его история со Светланой не была тайной. Ее знали. А он… он позволил ей превратиться в пыль.
Он не выдержал. Извинился, сославшись на плохое самочувствие, и практически бегом покинул конгресс-холл. Он поднялся в свой номер, упал на кровать и зарылся лицом в подушки, пытаясь заглушить рыдания, которые рвались из самой глубины его существа. Он кричал в ткань, кричал от боли, от стыда, от ярости на самого себя. Он бил кулаками по матрасу, чувствуя себя не взрослым мужчиной, а потерявшимся, испуганным мальчишкой.
Когда приступ прошел, он лежал, глядя в потолок, совершенно опустошенный. За окном уже спускались сумерки. Огни Стамбула зажигались один за другим, отражаясь в темных водах пролива. Он встал, подошел к окну. Город жил. А его жизнь только что раскололась на «до» и «после».
Он вспомнил свое обещание. Вспомнил Лейлу. Вспомнил ребенка, который ждал имени. И в этой темноте, в этом отчаянии, вдруг забрезжил слабый, но упрямый свет. Ответственность. Не как бремя, а как спасательный круг. У него не было права на полное разрушение. Потому что теперь от него зависели двое.
Омар принял душ, сменил одежду. Он смотрел на свое отражение в зеркале и видел того же человека, но внутри все было перевернуто с ног на голову. Он взял ключ от номера и снова направился в клинику. На этот раз его шаги были твердыми. Внутри бушевала буря, но он научился ее скрывать. Двадцать лет одиночества были хорошей школой.
***
Лейла сидела в той же позе у окна, качая колыбель. Она улыбнулась ему, увидев его в дверях, и эта улыбка, такая похожая на улыбку Светланы, снова кольнула его в сердце, но уже не так больно.
— Как выступление? — спросила она.
— Прошло, — коротко ответил он, подходя. Он заглянул в колыбель. Малыш бодрствовал, смотрел в потолок широкими, темными, как у него самого, глазами. — Я думал об имени.
Лейла с надеждой посмотрела на него.
— Я хочу назвать его Айхан, — тихо сказал Омар. — На языке моих предков это означает «Лунный владыка». Сильный, благородный. И… и второе имя. Русское. Светослав. В память о твоей матери. Чтобы он нес в себе свет ее имени.
Лейла замерла, глядя на него. Потом ее глаза снова наполнились слезами, но на этот раз это были слезы светлой, чистой радости. Она кивала, не в силах говорить.
— Айхан Светослав, — прошептала она, пробуя звучание. — Это прекрасно.
Омар наклонился и бережно, боясь дотронуться, провел пальцем по щечке внука.
— Айхан, — сказал он ему. — Я твой дед. И я обещаю тебе, что ты будешь знать, кто ты, и откуда ты родом. И ты будешь знать, что тебя любят. Очень.
Он выпрямился и посмотрел на Лейлу.
— А теперь, — его голос стал деловым, тем самым врачебным, что помогал ему в самых сложных операциях. — Нам нужно решить, что дальше. Выписывают вас послезавтра? Где вы живете? Где планируете жить?
Лейла опустила глаза.
— У меня была снята небольшая квартира в районе Фатих. Но я не знаю… теперь все изменилось. У меня нет работы здесь. Я приехала только ради… этой встречи.
Омар кивнул. В его голове уже складывался план. Хаотичный, сырой, но план.
— Ты переезжаешь ко мне. Пока что. Пока не встанешь на ноги. У меня большой дом в районе Эюп. Он пустовал слишком долго.
— Я не могу Вас обременять… — начала было Лейла.
— Ты — моя дочь! — перебил он ее, и в его голосе впервые прозвучала не вина, а отеческая твердость. — Это не обуза. Это мой долг. И моя… моя радость. Пожалуйста, не отказывай мне в этом.
Лейла посмотрела на него, и он увидел в ее глазах не просто надежду, а облегчение. Глубокое, всепоглощающее облегчение человека, который наконец-то может перестать бороться в одиночку.
— Хорошо, — просто сказала она.
Омар почувствовал, как камень спадает с его души. Первый, самый трудный шаг был сделан. Он не знал, что ждет их впереди. Не знал, как быть отцом взрослой дочери. Не знал, как залечить раны прошлого. Но он знал, что теперь у него есть ради кого пытаться. Ради Лейлы. Ради Айхана. Ради Светланы, которая, как он теперь верил, смотрела на них откуда-то сверху и, наконец, могла успокоиться.
Он подошел к окну и смотрел на огни города, который стал для него не просто местом работы, а настоящим домом. Домом, в котором, после долгих лет тишины и одиночества, наконец-то зазвучали голоса его семьи.
***
Прошло три месяца. Три месяца, которые перевернули жизнь Омара с ног на голову. Его просторный, выдержанный в строгих, почти минималистичных тонах дом в Эюпе, который он всегда считал своим личным убежищем от мира, теперь был наполнен жизнью. Повсюду лежали детские вещи — яркие погремушки, сложенные пеленки, сушилась на специальной стойке крошечная одежда. В воздухе витал сладковатый запах детской присыпки и молока, смешанный с ароматом традиционных турецких блюд, которые Лейла училась готовить, находя рецепты в интернете.
Омар стоял у огромного панорамного окна в гостиной, глядя на огни ночного Стамбула. Но на этот раз его взгляд был не отрешенным, а сосредоточенным, полным глубокой, спокойной мысли. За его спиной, в большой плетеной колыбели, спал Айхан. Его ровное, тихое посапывание было тем саундтреком, к которому Омар уже успел привыкнуть и который стал для него символом мира.
Лейла вошла в гостиную, неся два маленьких фарфоровых стаканчика с турецким чаем. Она двигалась легко и грациозно, ее лицо, больше не скрытое тканью, потеряло следы усталости и наполнилось новым, светлым спокойствием. Она поставила чай на стол рядом с отцом.
— Спасибо, дочка, — тихо сказал Омар, не поворачиваясь.
Он называл ее так уже месяц. Сначала это слово давалось ему с трудом, выходило неестественно, застенчиво. Теперь оно лилось само собой, наполняясь теплом и тем самым смыслом, которого ему так не хватало всю жизнь.
Лейла подошла к колыбели, поправила одеялко и села в кресло рядом, с чашкой в руках. Они сидели в комфортной тишине, изредка прерываемой лишь потрескиванием дров в камине. За эти месяцы они проговорили целые жизни. Омар узнал все о детстве Лейлы, о ее борьбе, о годах, украденных у них болезнью Светланы. Лейла, в свою очередь, слушала рассказы отца о его работе, о его скитаниях, о той пустоте, которую он носил в себе. Они не пытались обелить прошлое. Они просто приняли его как данность, как горькую почву, из которой проросло их настоящее.
— Сегодня ко мне приходил адвокат, — негромко начал Омар, наконец отворачиваясь от окна. — Я внес изменения в завещание. Все, что у меня есть, теперь принадлежит тебе и Айхану.
Лейла вздрогнула и подняла на него глаза.
— Отец, это не…
— Это необходимо, — мягко, но непреклонно перебил он ее. — Я не собираюсь умирать, не волнуйся, — он попытался улыбнуться. — Но я должен быть уверен, что с вами все будет хорошо. Всегда. Я также начал процесс официального установления отцовства. Хочу, чтобы в твоих документах тоже все было четко.
Лейла молча смотрела на него, и по ее щекам медленно потекли слезы. Но это были не слезы боли или горя. Это были слезы благодарности. Признания. Принятия.
— Я также купил участок земли на холме, у моря, — продолжил Омар, его голос стал тише, задумчивее. — Там открывается прекрасный вид. Я хочу построить там небольшую клинику. Не огромный коммерческий центр, а именно клинику. Для тех, у кого нет денег на дорогое лечение. Я хочу назвать ее «Светлана».
Лейла не сдержала тихого рыдания. Она закрыла лицо руками, ее плечи вздрагивали.
— Прости, — выдохнул Омар, подходя к ней и опускаясь на колени рядом с креслом. — Я не хотел тебя расстраивать.
— Нет, нет, — она покачала головой, снимая руки с лица. Ее глаза сияли сквозь слезы. — Это… это самое прекрасное, что ты мог сделать. Она бы… она бы была так счастлива.
Омар взял ее руки в свои. Они были теплыми и живыми.
— Я не могу вернуть тебе твое детство, Лейла. Я не могу вернуть тебе мать. Это рана, которая будет со мной до конца моих дней. Но я клянусь, что каждый день, который мне отпущен, я буду делать все, чтобы твоя жизнь и жизнь Айхана были полны света и защищенности. Я стал дедом, не успев стать отцом. Но я научусь. Я уже учусь.
— Ты уже научился, — прошептала она, сжимая его пальцы. — Ты самый лучший отец и дед, о которых я могла мечтать.
В этот момент Айхан, разбуженный, вероятно, их тихими голосами, заворочался в колыбели и издал недовольный кряхтящий звук. Омар поднялся, бережно взял его на руки. Малыш успокоился почти мгновенно, уткнувшись своим теплым лбом в шею деда.
Омар качал его, тихо напевая старую таджикскую колыбельную, которую пела ему в детстве его собственная бабушка. Он смотрел на это маленькое личико, на темные ресницы, лежащие на щеках, на крошечные пальцы, вцепившиеся в его халат. И в его сердце, так долго бывшее холодным и пустым, что-то окончательно встало на свое место. Острая боль вины не исчезла, но она перестала быть всепоглощающей. Ее затмило другое, более сильное чувство — чувство цели.
Он был нужен. Его любили. Не за его деньги, не за его статус, а просто потому, что он был. Омар, отец. Омар, дед.
Он подошел к окну, держа на руках внука. Лейла встала рядом, обняв его за руку и положив голову ему на плечо. Они стояли так все трое — три поколения, разлученные на двадцать лет и нашедшие друг друга в самом неожиданном месте, на высоте десяти километров над землей.
— Знаешь, о чем я думаю? — тихо спросил Омар, глядя на огни города, которые, как ему казалось, сегодня горели особенно ярко.
— О чем? — так же тихо откликнулась Лейла.
— О том, что судьба — странная штука. Она отнимает у тебя что-то очень дорогое, заставляя думать, что все кончено. А потом, спустя годы, она возвращает тебе это, но уже в другом, новом качестве. И ты понимаешь, что боль потери была лишь платой за ту мудрость и ту любовь, которые ты обретаешь сейчас. Я потерял Светлану. Но я обрел тебя. И его.
Он посмотрел на Айхана, который снова заснул на его груди, безмятежный и полный доверия.
— И я понимаю, что моя жизнь только начинается. По-настоящему.
Лейла прижалась к нему крепче.
— И наша, — прошептала она.
Омар стоял у окна, держа на руках свое будущее, и чувствовал, как старые стены одиночества, которые он так тщательно выстраивал вокруг себя двадцать лет, окончательно рухнули, осыпались в прах. Их место заняло что-то новое. Что-то теплое, прочное и вечное. Что-то, что называлось семьей.
И в тишине ночного Стамбула, под мерное дыхание спящего внука, ему наконец-то показалось, что он обрел не просто покой, а ту самую, настоящую, бесшумную и всеобъемлющую гармонию, которую он бессознательно искал всю свою жизнь. Путь к ней оказался долгим и полным боли, но он привел его именно туда, куда нужно — домой
Первую часть читайте по ссылке, если пропустили:
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)