Ночь тянулась мучительно долго. Омар не сомкнул глаз. Он метался по роскошному номеру, из угла в угол, будто раненый зверь в золоченой клетке. Он подходил к бару, наливал себе минеральной воды, но даже глоток казался ему невозможным — комок в горле стоял непробиваемый. Он включал телевизор, выключал его через минуту, не в силах воспринимать бессмысленный поток новостей и развлечений.
Его ум, обычно такой острый и аналитичный, был похож на перегруженный компьютер, который пытается обработать несовместимые данные. Всплывали обрывки воспоминаний. Светлана, смеющаяся, с мокрыми от дождя волосами. Ее письма, которые он перечитывал до дыр в первые месяцы разлуки. Фраза того самого друга: «Она уехала. Вышла замуж». И поверх этого — лицо. То самое, молодое лицо Светланы, явившееся ему в самолете. И бездонные карие глаза незнакомки, смотревшие на него с благодарностью и… с каким-то знанием.
— Моя дочь, — шептал он в тишину номера, и слово по-прежнему звучало чуждо и невероятно. — Если это она… почему она не сказала? Почему скрывала лицо? Она знала, кто я?
Мысль о том, что его собственная дочь могла знать его и молчать, была невыносимой. Она причиняла физическую боль, острую, режущую, где-то в области солнечного сплетения.
Когда за окном просветлело, и первые лучи солнца позолотили воды Босфора, Омар был уже на ногах, одетый, собранный, но с трясущимися руками. Он выглядел постаревшим на десять лет. Тень щетины и темные круги под глазами довершали портрет человека, пережившего внутреннюю катастрофу.
Он позвонил в регистратуру клиники, куда, как он знал, доставили роженицу. Представился лечащим врачом с борта самолета, попросил соединить с палатой. После недолгого ожидания он услышал тихий, но твердый женский голос.
— Алло?
Это был ее голос. Тот самый, что говорил с ним по-русски.
— Здравствуйте, — голос Омара предательски дрогнул, и он с силой сжал трубку, чтобы унять дрожь в руках. — Это доктор Халилов. Мы… встречались вчера в самолете. Я хотел бы навестить вас, если, конечно, это возможно. Проверить, как вы и ребенок себя чувствуете.
На том конце провода повисла короткая, но напряженная пауза. Ему показалось, что он слышит ее сдержанное дыхание.
— Конечно, доктор, — наконец ответила она, и в ее голосе послышалась какая-то странная, звенящая нота — не удивления, а скорее… ожидания. — Я буду вам очень рада. Меня зовут Лейла.
Лейла. Имя прозвучало для Омара как удар колокола. Красивое, мусульманское имя. Ничего общего со Светланой. И все же…
— Я буду через час, Лейла, — сказал он и повесил трубку, прежде чем она успела что-то ответить.
***
Частная клиника в Шишли оказалась современным, сверкающим стеклом и сталью, зданием. Омар, привыкший к больничной атмосфере, машинально отметил высокий уровень оснащения. Запах антисептика смешивался с легким ароматом кофе из стоящего в лобби аппарата.
Его проводили в палату на третьем этаже. Это была не палата, а скорее гостиничный номер — светлый, просторный, с мягким диваном, креслами и той самой больничной кроватью, застеленной белоснежным бельем.
Омар застыл на пороге. У окна, в кресле, сидела Лейла. Она была без хиджаба. Длинные, темные, вьющиеся волосы рассыпались по ее плечам, и при дневном свете сходство было еще более пугающим, более явственным. Это было лицо Светланы в его юности, но с его, Омара, темными, почти черными глазами. В этих глазах читалась его собственная упрямая воля, его скепсис. И в них же — глубокая, взрослая печаль, которой не могло быть у двадцатилетней девушки.
Рядом с ней, в прозрачной пластиковой колыбели, спал завернутый в голубое одеяло новорожденный.
— Войдите, доктор, — сказала Лейла. Ее голос был спокоен, но пальцы, лежавшие на подлокотниках кресла, слегка подрагивали.
Омар шагнул внутрь. Дверь тихо закрылась за ним, оставив их наедине в звенящей тишине. Он подошел ближе, не в силах оторвать от нее взгляд.
— Вы… — он попытался подобрать слова, но они застревали в горле. — Вы очень похожи на одну мою… старую знакомую.
Лейла смотрела на него прямо, не отводя глаз. В ее взгляде не было ни страха, ни смущения. Была лишь какая-то неизбывная, горькая решимость.
— На Светлану Игнатьеву? — тихо спросила она.
Воздух вырвался из легких Омара, словно от удара. Он отшатнулся, почувствовав, как пол уходит из-под ног. Он схватился за спинку стула, чтобы не упасть.
— Вы… вы знали? — это было все, что он смог выдавить из себя.
— Я знала, — она кивнула, и ее глаза наполнились влагой. — Я знала, что это вы. Омар Халилов. Я искала вас.
— Искала? — он прошептал, опускаясь на стул. Его ноги больше не держали. — Зачем? Почему? Кто ты?
Лейла глубоко вздохнула, словно собираясь с силами для самого главного рассказа в своей жизни.
— Светлана Игнатьева — моя мать, — она говорила медленно, четко выговаривая каждое слово, будто боялась, что он не поймет. — А Вы… Вы мой отец.
Тишина в палате стала абсолютной, гробовой. Омар слышал лишь бешеный стук собственного сердца в ушах. Он смотрел на нее, на это живое, дышащее доказательство его прошлого, и не мог поверить. Двадцать лет. Двадцать лет лжи, пустоты, одиночества.
— Но… как? — его голос сорвался на хрип. — Мне сказали… мне сказали, что она вышла замуж. Уехала.
— Она не вышла замуж, — голос Лейлы дрогнул, и первая слеза скатилась по ее щеке. — Она родила меня. Одна. Ее родители… они были против. Против Вас, против ребенка. Они хотели, чтобы она сделала аборт. Но она отказалась. Она ушла из дома, снимала комнату, работала уборщицей, чтобы нас прокормить. А потом… потом она написала вам. Письмо. Длинное письмо, где все рассказала.
Омар замер. Письмо. Он не получал никакого письма. Ни одного.
— Я не получал писем, — пробормотал он. — После того звонка… я сменил адрес. Я… я думал, она предала меня.
Лейла покачала головой, смахивая слезы тыльной стороной ладони.
— Она писала вам три раза. В последнем письме она отправила Вам нашу с ней фотографию. Мне был год. Она просила о помощи. Ответа так и не пришло. Она решила, что Вы… что Вы не хотите нас видеть. Что Вы построили новую жизнь, и мы в ней не нужны.
Омар закрыл лицо руками. Он чувствовал, как его захлестывает волна такого стыда, такой всепоглощающей вины, что ему захотелось кричать. Он, врач, спасающий жизни, оказался трусом. Он поверил слуху, не проверил, не попытался найти ее. Он сбежал. Сбежал от своей ответственности, от своей любви, от своего ребенка.
— Боже мой, — простонал он. — Прости меня. Я не знал… Я не…
— Она вас любила, — тихо сказала Лейла. — До самого конца. Она хранила все ваши фотографии, ваши письма. Она рассказывала мне о вас. Как вы умны, как добры, какой вы замечательный врач. Она говорила, что вы обязательно стали великим. Она… она умерла три года назад. Рак.
Омар вздрогнул, будто от удара хлыста. Умерла. Его Светлана. Та, которую он предал своим неверием. Ее больше не было. Он опоздал. Навсегда.
— Перед смертью, — продолжила Лейла, и ее голос окреп, — она завещала мне найти вас. Сказать Вам правду. И… и попросить у Вас прощения.
— У меня? — Омар снял руки с лица. Его глаза были красными. — Это я должен просить прощения у нее! У тебя! Я бросил вас. Я…
— Она просила прощения за то, что не нашла в себе сил бороться за Вас до конца. За то, что сдалась, когда Вы не ответили. Она винила себя. — Лейла встала и подошла к колыбели. Она бережно взяла на руки спящего ребенка. — И она просила меня… если я найду вас… попросить Вас об одной милости.
Омар смотрел на нее, на своего внука, которого она держала на руках. Его разум отказывался воспринимать масштаб происходящего. Вчера он был одиноким человеком. Сегодня у него есть взрослая дочь и новорожденный внук.
— О чем? — едва слышно спросил он.
Лейла подошла к нему и протянула ребенка. Малыш почмокивал во сне, его крошечное личико было безмятежным.
— Она просила, чтобы Вы дали ему имя, — сказала Лейла, и ее голос дрогнул от нахлынувших чувств. — Его настоящее имя. По вашей традиции. Она хотела, чтобы у него была часть Вас. Она просила, чтобы Вы стали для него… вторым отцом. Его дедом.
Омар медленно, почти благоговейно, поднял руки и принял сверток. Он был таким легким, таким хрупким. Он смотрел на это маленькое существо, на своего внука, в жилах которого текла его кровь, кровь Светланы, кровь Лейлы. Он видел в нем свое продолжение. То, от чего он бежал двадцать лет.
Он стоял посреди палаты, качая на руках ребенка, и чувствовал, как по его щекам текут слезы. Это были слезы горького раскаяния, невыносимой боли утраты и… странного, нового, щемящего чувства. Чувства связи. Принадлежности. Семьи.
Он обрел дочь. Он обрел внука. Но ценой этого обретения стало осознание страшной, непоправимой ошибки всей его жизни. И прощения для него уже не было.
***
Омар стоял, не в силах оторвать взгляд от маленького личика, прижавшегося к его груди. Ребенок во сне пошевелил губками, издал тихий звук, и в Омаре что-то ёкнуло — острое, первобытное, давно забытое чувство отцовства, смешанное с чем-то новым, дедовским. Он боялся пошевелиться, боялся спугнуть этот хрупкий миг, в котором прошлое, настоящее и будущее сплелись в один тугой, болезненный и прекрасный узел.
— Как… как его зовут? — тихо спросил он, поднимая глаза на Лейлу.
Она все так же стояла перед ним, следя за его реакцией с трепетом и надеждой.
— Пока никак, — ответила она так же тихо. — В документах он записан просто как «Новорожденный». Я ждала. Ждала Вас.
Эти слова снова пронзили Омара виной. Он качнул ребенка на руках, ощущая его тепло сквозь тонкую ткань одеяльца.
— Лейла… — он начал и запнулся, не зная, с чего начать это море вопросов, упреков к самому себе и невысказанной боли. — Твоя мама… как она… — он не мог договорить.
Лейла понимающе кивнула и жестом пригласила его сесть. Омар осторожно, как драгоценность, прижал к себе внука и опустился в кресло. Лейла села напротив.
— Она боролась до конца, — начала она, и ее взгляд ушел куда-то вдаль, в воспоминания. — Сначала было просто тяжело. Постоянная работа, я, болезни… Но она никогда не жаловалась. Она говорила, что я — ее маленькое солнышко, ради которого стоит жить. А потом ей поставили диагноз. Она скрывала его от меня почти год, терпела боль, ходила на работу, пока не упала прямо в цеху.
Омар слушал, сжимая пальцы. Он представлял себе Светлану — всегда такую яркую, полную жизни — бледной, исхудавшей, стискивающей зубы от боли. И его там не было. Он сидел в своем роскошном кабинете в Стамбуле и принимал богатых пациенток.
— Последние месяцы… — голос Лейлы дрогнул, и она на мгновение закрыла глаза, — она уже не вставала. Но она заставила меня принести ей старую коробку. Там были ваши фотографии, письма, тот самый билет в кино, куда вы ходили на первое свидание… Она заставила меня все это прочитать. Рассказала обо всем. О том, как вы встретились, как любили друг друга, как Вы уехали… И о том, что Вы, наверное, даже не знаете, что у Вас есть дочь.
Каждое слово было для Омара ударом плети. Он сидел, не в силах пошевелиться, и слушал исповедь своей собственной трусости, рассказанную голосом его ребенка.
— Почему ты не нашла меня раньше? — вырвалось у него, и он тут же пожалел, но было поздно.
Лейла посмотрела на него, и в ее глазах он прочитал не упрек, а ту самую взрослую печаль, которая так не шла ее юному лицу.
— Я боялась, — призналась она просто. — Сначала я была ребенком, и мама была моим всем миром. Потом я видела, как она страдает. Я ненавидела вас. В моем детском воображении Вы были монстром, который бросил нас. Потом… потом я повзрослела. И поняла, что все не так просто. Мама никогда не позволяла мне говорить о вас плохо. Она всегда повторяла: «Омар не знал. Он бы не бросил нас, если бы знал». Но найти Вас… Это казалось невозможным. У меня были только ваше имя и старая фотография. А потом мамы не стало, и мне стало страшно по-настоящему. Что если я найду Вас, а Вы… а Вы действительно окажетесь тем монстром из моего детства? Что если вы оттолкнете меня? Или, что еще хуже, посмотрите на меня с жалостью? Я не могла этого вынести.
Омар молчал. Он понимал ее. Понимал слишком хорошо.
— А потом я встретила отца моего ребенка, — Лейла опустила глаза, ее пальцы нервно теребили край платка, лежавшего у нее на коленях. — И осталась одна. Как и мама. И тогда я поняла — я больше не могу бояться. Я должна попытаться. Ради него, — она кивнула в сторону спящего ребенка. — Ради того, чтобы у него была семья. Хотя бы часть. Я узнала про медицинскую конференцию в Стамбуле, выяснила, что вы будете там с докладом. Купила билет. Мой план был безумным — подойти к Вам после вашего выступления, представиться. Но судьба… судьба распорядилась иначе.
Она попыталась улыбнуться, но получилась лишь горькая гримаса.
— Когда у меня начались схватки в самолете, я подумала, что это конец. Что я умру, как и мама, оставив своего ребенка одного в мире. А потом я услышала ваш голос. «Я врач». И я узнала его. Он был старше, глубже, но это был он. Я слышала его в маминых записях на старом диктофоне, где она читала ваши письма.
Омар вспомнил тот момент. Ее взгляд из-под ткани. Взгляд, в котором была не только боль, но и какое-то узнавание. Теперь все встало на свои места.
— Почему же ты не сказала мне тогда? — прошептал он.
— Я боялась испугать вас. Шокировать. Вы должны были сосредоточиться на родах. А потом… потом, когда Вы передали мне его, и наша с вами кровь смешалась здесь, в этом самолете… я увидела в Ваших глазах что-то знакомое. То же, что я вижу в зеркале. И я поняла, что мама была права. Вы не монстр.
Омар не выдержал и снова закрыл глаза, чувствуя, как по его лицу катятся горячие слезы. Он не плакал с тех пор, как умер его отец. Двадцать лет.
— Я так виноват перед тобой, Лейла. Перед твоей матерью. Перед ним, — он посмотрел на внука. — Я не могу это исправить. Никогда.
— Мама простила вас, — тихо сказала Лейла. — Еще до того, как умерла. Она сказала мне: «Если найдешь его, скажи, что я простила. И попроси прощения за все». А мне… мне нечего прощать. Вы не знали.
— Но я должен был знать! — голос Омара сорвался, и ребенок на его руках вздрогнул и сморщился. Омар тут же зашептал ему что-то успокаивающее на своем родном языке, инстинктивно, даже не осознавая этого. Малыш утих, уткнувшись носиком в его грудь.
Они сидели в тишине несколько минут. Лучи утреннего солнца заливали палату золотистым светом. Омар смотрел на Лейлу, на свою дочь, и видел в ней не призрак прошлого, а живого человека. Девушку, прошедшую через боль и одиночество, но нашедшую в себе силы простить его. И в этом прощении была такая сила, от которой перехватывало дыхание.
— Ты сказала… стать для него вторым отцом, — медленно проговорил Омар. — Что это значит для тебя?
Лейла глубоко вздохнула.
— Для моей веры… для наших традиций… важно благословение старших. Важно имя. Я хочу, чтобы он носил Ваше имя. Чтобы он знал, что у него есть дед, который его любит. Который будет для него опорой. Который расскажет ему о его бабушке, которую я почти не помню здоровой. Я хочу… я хочу, чтобы у него была та самая семья, которой была лишена я. Пусть даже неполная.
Омар смотрел на нее, и его сердце сжималось от гордости. Его дочь. Какая же она сильная. Какая мудрая не по годам.
— А его отец? — осторожно спросил он.
Лицо Лейлы омрачилось.
— Его нет, — коротко и твердо ответила она. — Он узнал о беременности и исчез. Для меня он умер. Для этого малыша его никогда и не существовало.
Омар кивнул. Ему не нужно было знать детали. Ему было достаточно увидеть боль в ее глазах, чтобы понять все. Он снова стал качать ребенка, и новое чувство — чувство ответственности, защиты — начало медленно вытеснять леденящий ужас вины.
— Я дам ему имя, — тихо, но очень четко сказал Омар. — И я стану для него дедом. Настоящим. И для тебя… если позволишь… я очень хочу попытаться стать отцом. Я знаю, что я не заслужил этого. Но я буду стараться. Каждый день моей оставшейся жизни.
Лейла смотрела на него, и ее глаза снова наполнились слезами, но на этот раз в них светилась надежда. Она медленно подошла к нему, опустилась на колени рядом с его креслом и осторожно, как бы боясь спугнуть, обняла его за плечи, положив голову ему на колено. Она не говорила ничего. Она просто плакала. Плакала тихо, как плачут дети, когда находят, наконец, того, кого так долго искали.
Омар одной рукой продолжал держать внука, а другую положил на голову дочери. Он сидел так, качая колыбель новой жизни и утешая дитя своей плоти и крови, которое было уже взрослым, но так нуждалось в нем.
За окном шумел Стамбул. Где-то там ждала его конференция, его отель, его одинокая, упорядоченная жизнь. Но все это вдруг стало призрачным и неважным. Здесь, в этой светлой палате, на его коленях лежало его настоящее. Его искупление. Его будущее.
Он знал, что боль от потери Светланы никогда не утихнет полностью. Знание о двадцати пропавших годах будет всегда терзать его. Но в этот миг, чувствуя тепло своей дочери и своего внука, он впервые за долгие-долгие годы почувствовал, что он не просто существует. Он — живет.
Продолжение уже готово:
Первая часть доступна по ссылке, наслаждайтесь:
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)