Штурмовик – это человек. Он хороший
24 марта 1952 года
Валя Павлычев по дурости просидел в шестом классе два года. Хотя, почему «по дурости»? Это был его каприз. В седьмом классе ему 16 лет.
Штурмовик – это такой человек по фамилии Чеботаренко, который в моей судьбе сыграл большую роль. Он преподавал в то время рисование и черчение в нашей школе. Я до сих пор не умею рисовать и абсолютно не могу чертить. Но это не его «заслуга», конечно. Вот не вложила в меня природа таких задатков, и всё тут. Винить-то некого.
Так вот, Штурмовик, он, надо сказать, вроде моего отца был. Он полковник или подполковник по армейскому званию, а жена его, Александра Ивановна Кочеткова, толстая такая была, за что я её прозвал Квашнёй. Преподавала она у нас географию. Квашню я не любил, и она мне отвечала взаимностью. Уроки её были скучны, и единственная четвёрка в моём отличном аттестате, естественно, по географии. А Штурмовика я уважал.
Работали мы с ним так: он задаёт уроки, а я, как обычно, ничего не делаю – в результате в дневнике кол. Вначале двойки были, потом, значит, колы пошли. А я ведь не дурак, смотрю в дневник и думаю: «Хитрый ты мужик, Штурмовик, ты ведь специально не двойки ставишь, а колы. Это для того, чтобы потом их на четвёрки переправить можно было? Ведь так?» Вроде как шанс даёт, сигналы посылает, как Сталин Трумэну. Другому бы я такое не простил, гордый был, задиристый, не привык, чтобы, значит, меня жалели. Но Штурмовика уважал. Тут ещё и отец. Увидит дневник, посмотрит сурово и ничего не скажет. Тягостно это, лучше бы ругал.
Штурмовик цепким был и всегда меня держал на прицеле. Другой раз после уроков оставит, возится со мной, но всё безрезультатно. А я в то время в русский хоккей играл, то есть в хоккей с мячом, если кто не понимает. А организаторы турниров бестолковые были и не считались со школьным расписанием уроков. И вот должен состояться важный матч, и, возможно, черчение мне придётся пропустить. Надо отпрашиваться, а я двоечник. Разве Штурмовик отпустит?
Сижу накануне матча на уроке и ёрзаю, всё не решаюсь сказать. Штурмовик это заметил.
– Что с тобой, Валя?
Я говорю:
– Александр Васильевич, можно, я завтра на урок не приду?
– А что стряслось?
Я говорю:
– Хоккей завтра.
– И-и-и?
– И если меня не будет, не состоится игра.
– С чего ты взял, что не состоится? Обойдутся как-нибудь без тебя.
– Не обойдутся, Александр Васильевич, я на воротах стою, замены нет.
Он пристально на меня посмотрел, руку в полусгибе перед собой поднял. Смотрю – пальцы сжимаются в крепкий кулак. Думаю, такой спокойный всегда Штурмовик, а кумпол таким кулаком снести может, тяжело будет играть в хоккей без кумпола-то.
Но пронесло. Разжимает Штурмовик пальцы, тарабанит ими себе по виску и говорит:
– Ты прав, Валя, в хоккее вратарь отвечает за результат всей команды. Вратарю нельзя ошибаться, потому что его ошибка – это гол.
Разворачивается и идёт к доске.
Мы учились тогда во вторую смену, а матч был до обеда. В результате я успел и отыграть, и в школу прийти. Только пришёл не совсем в форме: во время игры правый крайний нападающий соперника пробил нашу защиту и от души двинул по мячу своей клюкой. У меня реакция прекрасная была, я сразу сориентировался, но в этот момент кто-то за моими воротами крикнул: «Лови!» Я машинально обернулся на крик, и расстояние между моими ладонями на миг оказалось больше, чем мяч. Мяч ширкнул по руковицам и всей мощью удара влетел в глаз. Я прихожу в класс, а у меня вокруг глаза всё синее, смотреть страшно.
Ребята посочувствовали, а Штурмовик никак не отреагировал: ну, пришёл мальчишка с фингалом на урок и пришёл. Что тут такого? Обычное дело, все так ходят. Только спросил:
– Что? Проиграли?
– Проиграли 2:1.
– Держись, бывает.
Тогда он меня после уроков оставил поговорить. Видит, что по другим-то предметам у меня всё нормально и только с черчением проблемы.
– Ведь ты же будешь работать инженером, – говорит. Откуда он знал? – Ты пойми, без чертежей инженеру делать нечего.
Отвечаю ему:
– Я буду технологом. – Откуда я знал?
– Технолог тоже обязан чертежи читать.
И он всерьёз взялся за меня, стал ходить к нам домой. Ему это надо было? Родители-то и так еле меня в школу пристроили, а тут опять учитель ходит. Одно расстройство. А Штурмовик, побывавши у нас, смекнул, что у меня голуби есть, и советует родителям:
– Давайте-ка прижмём его голубями. Не разрешайте ему голубей держать, тогда будет учиться.
Самого совета я не слышал, конечно, просто догадался по последствиям. Это было нечестно, такого подвоха от Штурмовика я не ожидал. Что делать? Сижу, чешу в репе, ситуацию надо как-то менять. А у меня друг был Броня Шишкин, он чертил неплохо и всегда получал пятёрки. И вот какую технологию я придумал. Сданные работы Штурмовик проверит – и раздаёт обратно. И тогда я беру отличные Бронькины работы, копирую их на оконном стекле и на следующем уроке показываю Штурмовику. Он смотрит, ставит пять или четыре в зависимости от того, измазюкал я чертёж или нет. О коварной проделке, ясно дело, догадался сразу же, но виду не подал. С тех пор в моём дневнике напротив графы «черчение» оценки стали поразнообразнее: два-два, кол, пять-пять, четыре, два-два, кол, пять-пять, четыре… В общем, так я наладил работу через стекло, а Штурмовик с этим смирился.
Много лет спустя дочка Любаша нашла мой старый дневник на чердаке у бабули. Показывает мне и спрашивает: «А что, у тебя в школе двойки да колы были?» Пришлось оправдываться. Говорю: «Это же только по черчению. А по остальным-то предметам пятёрки!»
Химия и жизнь
1952 год
В то время учитель был в авторитете. Не то что сейчас. Его все уважали. Детвора, конечно, побаивалась, когда он говорил: «Ну-ка скажи маме, чтобы завтра пришла ко мне в школу!» Хороших последствий это никому не сулило: ни маме, ни её шаловливому отпрыску. Сулило испорченный вечер, вздохи и упрёки, а часто и профилактическое лечение витамином «Р», то есть ремнём.
Галина Дмитриевна Колесникова, мой школьный преподаватель химии, была настоящим профессионалом. Она была высокой, с русыми волосами и очень симпатичной. Красота типично русская. Умела ладить с детьми, это было её призванием. Строгая ли была? Разумеется, строгая! Детей люби, а шалостям не потакай. Она как-то очень хорошо и понятно объясняла уроки, с ней всегда было интересно. И я моментально схватывал материал. Даже в учебник не всегда заглядывал, а на уроках отвечал без всяких затруднений. Галина Дмитриевна относилась ко мне с теплотой, и, кроме пятёрок, я от неё ничего не получал.
Повлияло ли это на мой выбор профессии? В какой-то степени да, повлияло. В школе давали лишь азы химии, но у меня тогда словно в голове что-то щёлкнуло, и я почувствовал, что химия – это моё, химия – это интересно. Я всегда вспоминаю добром мою учительницу. И не только её. Поначалу у меня не было желания учиться. Но ведь кто-то разглядел во мне таланты и терпеливо работал со мной, не отказывался от меня, несмотря на моё сопротивление. Моя судьба практически решилась учителями, и я состоялся во многом благодаря им. Быть учителем – это очень благородно и ответственно, я так считаю.
Во время учебы в вузе я проходил практику на заводе Менделеева. Есть такой под Ярославлем. Там когда-то у Дмитрия Ивановича лаборатория была.
Смотрю, как раз в одной из таких лабораторий в беспорядке собраны различные масла, которые выпускает завод. А завод в то время перерабатывал одну лишь эмбинскую нефть. Только из неё можно было получить такую гамму масел. Я набрался наглости, подошёл к заведующему лабораторией и попросил:
– А можно мне образцов масел набрать, и чтобы они запаянными были в пробирках, иначе разольются? И чтобы в штатив их можно было поставить.
– Кому-то можно, а кому-то и нет, – отвечает заведующий лабораторией, высокий серьёзный мужик в чёрных уродливых очках, и внимательно так на меня поглядывает. – А зачем тебе это надо?
– Я бы хотел школе подарить.
Он не удивился. А может быть, и удивился, только виду не подал.
– Ладно, – говорит, – я тебе всё сделаю.
У меня ещё нахальства хватило спросить:
– А как скоро это можно получить, а то у меня через три дня практика заканчивается?
Заведующий лабораторией взглянул на меня с лёгкой улыбкой:
– Успеем, заходи.
И мне всё сделали, как я хотел, и даже в коробочку упаковали. Я сходил в школу и подарил этот набор Галине Дмитриевне. Она обрадовалась ему, как девочка новой кукле, и с гордостью показывала всем: «Смотрите, что мне подарили!»
Математичка и любовный треугольник
Апрель 1952 года
Валя Павлычев учится в седьмом классе. Ему 16 лет.
Ещё одна любимая учительница – математичка, наша классная руководительница Екатерина Вячеславовна Уткина. Она в то время была очень молодой и очень строгой. Но строгость нас не особо смущала, и звали мы её Катей, конечно. Так было принято звать учителей за глаза только по имени. Она отлично математику преподавала. Я её любил, а она меня, прямо сказать, не очень. Это меня не обижало, но было немного обидно. Я старался изо всех сил, а она почему-то предпочитала Женьку Маршалова. Ну, не «почему-то», конечно, а потому, что он был лучшим математиком школы. А Женька был к ней равнодушен. Вот такой математический любовный треугольник.
Я сидел на второй парте, а Женька – на третьей, позади меня. Она смотрела на него через меня, и как тут не ревновать? И вот однажды задала Катя на дом одну задачку, не простую, а сложную. Я вернулся из школы, поел и думаю: «Ну-ка, попробую её решить! А вдруг?» Или вот так: «А что будет, если я решу эту задачку? Изменит она отношение ко мне или нет?» О, нет, это, похоже, перебор, так думать я тогда не смел, но всё же мысли не давали покоя. Как ни крутил я эту задачку, у меня ничего не получалось. Бросил наконец безнадёжное занятие и отправился спать. Вдруг ночью глаза открываю, оттого что мысли шевелятся, прям в трусах подбегаю к столу с исчирканными листочками, раз-раз-раз – написал ответ, обратно в кровать бух – и спать.
Проснулся, позавтракал. В дверь вошёл мой лучший друг Колька Шишунов. Он жил дальше, поэтому по пути в школу всегда заходил за мной. Колька был отличным парнем. Главная его особенность – он никогда не унывал. Ни в каких ситуациях. Трудности, казалось, его не страшили, а, наоборот, раззадоривали. Со стороны казалось, что он легко решал проблемы. В этом я старался ему подражать. А для чего ещё нужна дружба, если не перенимать лучшие качества друг у друга?
У нас с ним было много общего, несмотря на то что мы были разными. Я любил играть в подвижные игры – в русский хоккей и в футбол, а он не любил всё это и ни в русский хоккей, ни в футбол не играл. Но он был такой славный парень, рассудительный, ненавязчивый. Мы с ним слушали одну и ту же музыку и ходили к одним и тем же девчонкам. Просто так ходили, без всякой задней мысли, если что.
Я спросил Кольку:
– Задачку решил?
– Нет, – говорит, – не по зубам.
Думаю: «Да, ну и дела, даже Колька не осилил, куда уж мне». Говорю печально:
– Коль, а я решил, только сам не понимаю как. Знаю ответ, но не помню решения.
Приходим в школу, начинается урок, Катя отмечает присутствующих и потом первым делом спрашивает:
– Ну, кто решил задачу?
Все молчат. Она с надеждой смотрит на Женьку.
– А у тебя как?
А я успел Женьке сказать, что нашёл ответ, вот он и говорит:
– Я не решил.
– Почему? – удивляется Катя.
– Времени не было.
– И что, так никто и не решил?
Женька на весь класс:
– Почему никто? Валентин вон решил.
Она с сомнением посмотрела на меня:
– Иди к доске.
Я к доске вышел, мелом написал всё, что помнил.
Катя говорит:
– Садись, пять.
Вот такая история. Потом-то я сообразил, как решил. Хотите, расскажу? Но для этого надо сначала саму задачку вспомнить, а я её, как назло, подзабыл. Поэтому поверьте на слово. А может, вы другое хотите узнать – полюбила ли меня Катя? Нет, она так же продолжала любить Женьку Маршалова, хотя и к моей персоне относилась с тех пор неплохо. Только мне вдруг после той пятёрки не до Кати стало, потому что неожиданно я полюбил сам предмет – математику. В принципе, так с детьми и бывает: если им нравится учитель, нравятся и уроки, и наоборот – географию я до сих пор недолюбливаю, а всё потому, что вела её Квашня.
Аля Маевская и её подруга Таня
22 февраля 1953 года
Валя Павлычев повзрослел, и пора его называть Валентином. Учится он в восьмом классе, ему 17 лет.
С Таней я познакомился, когда учился в восьмом классе. Она была младше меня на год, училась в 32-й школе, а я к тому времени – в 40-й. А познакомила нас девочка, которая жила в одном доме с моим другом Игорем Грибовым, имевшим целых два прозвища – Матильда и Папирта. Звали её Альбина Маевская или коротко – Аля. К Игорю я часто ходил и часто сталкивался с ней во дворе, а вскоре и подружился. В семье Альбины было всё непросто: отец сидел и только что вернулся из мест не столь отдалённых. В те годы многие люди оказывались за решёткой, часто по незначительным причинам, но общественное мнение, увы, не разбиралось в деталях и осуждало всех подряд. Альбининого отца я хорошо запомнил: худющий и костлявый, как все зэки, Константином звали. Помню также, что он не одобрял мои отношения с дочерью.
Кстати, много лет спустя, когда я работал главным инженером в Салавате, я получил неожиданную весточку от Альбины. У меня сложились хорошие отношения с Жанной Абрамовной Евдокимовой. Она кандидат наук, работала в нашем научно-исследовательском центре. К тому времени я тоже был кандидатом наук. У Жанны Абрамовны начались проблемы со зрением, и она поехала лечиться в Москву. И там, в приёмном покое клиники, встретилась с Алей, которая тоже ждала консультации врача.
– Я из Ярославля, а вы откуда? – поинтересовалась она.
– Из Башкирии, из города Салавата.
– Ой, а у меня там знакомый живёт – Павлычев Валентин. Он, случайно, не у вас работает?
Жанна Абрамовна удивилась.
– Случайно, у нас. Я его хорошо знаю, он у нас главный инженер, – улыбнулась она.
Женщины разговорились, как родные.
– Передайте ему привет, – попросила Аля на прощание.
Жанна Абрамовна приехала и всё мне рассказала. Я расчувствовался: спасибо, Альбина, и я храню твой образ бережливо, знакомый голос твой я слышу в отдаленье.
Однажды встретились мы с Альбиной и Колькой Шишуновым на катке и разговорились о пластинках, а пластинками я тогда сильно увлекался, коллекционировал их и менялся с друзьями лишними экземплярами. Разумеется, дома был патефон. Слушал без ума Петра Лещенко, Леонида Утёсова, Изабеллу Юрьеву, Клавдию Шульженко… Оперные певцы никогда не нравились, но больших певцов, таких как Лемешев и наш ярославец Собинов, конечно, слушал, особенно когда исполнялись народные песни. Был в восторге от Вадима Козина. У меня и сейчас есть коллекция его пластинок 30-х годов, а любовь к цыганской романтике сопровождала меня всю жизнь:
И льётся песня свободно, звонко,
И вдаль уносит лихой напев.
Цыган играет, поёт цыганка.
И вторит им всем табором припев.
Так вот, разговорились мы с Альбиной на катке, она и говорит:
– У Тани Лукиной есть куча пластинок. Есть и Лещенко. Когда я у неё бываю, она их заводит.
Надо заметить, мы сейчас уже не говорим «заводить пластинку», разве что в переносном смысле, а тогда пластинки действительно заводили, потому что у патефона была пружинная заводка.
Я говорю:
– Мне бы тоже послушать. А что это за Таня Лукина?
– Подруга, моя одноклассница.
– Познакомь меня с подругой, вдруг она мне понравится, – пошутил я.
По крайней мере, я тогда так думал, что шучу. Но Альбинка приняла всё за чистую монету.
– Вопросов нет. Вон она, видишь, вон-вон-вон… – и показывает пальцем на девочку в беговых коньках, которая по кругу гоняет.
И я в то время неплохо катался, у меня коньки канадские были, горбатые.
Я залюбовался девушкой.
– Позвать? – спрашивает Альбина.
А я вдруг размечтался и не слышу.
– Позвать? – повторяет она.
– Зови, конечно, – отвечает за меня Колька. – Не видишь, остолбенел парень?!
– Таня, иди-ка сюда!
Подъехала девушка-атлетка. Смотрит широко открытыми глазами. Меня, смущённого, разглядывает, а на лице светится вопрос: мол, кто такой, зачем звали?
– Тань, вот хотят познакомиться с тобой, послушать твои пластинки, – говорит Альбина и представляет нас.
– Приходите, слушайте, мне не жалко, – улыбается Таня.
Я говорю:
– Может, поменяемся пластинками? У меня их целая куча. А когда тебе удобно?
– Да хоть сейчас! Может, и поменяемся.
Я плечами пожал, не ожидал такого скорого развития событий:
– Ну, мы не можем сейчас…
– Тогда завтра.
– И завтра не можем… Давай в выходной?
– Хорошо, в выходной приходите, – сказала Таня и, точно как я, плечами пожала.
Вот в выходной мы с Колей и попёрлись к ней. Пришли – дома, кроме Тани, никого нет. Она несколько пластинок Лещенко поставила. Пластинки уже заезженные, хриплые. Я сразу сообразил, что меняться с нею смысла никакого нет. Потом уже позже, она сделала глупость и попыталась обменять их ради меня на более новые у одного барыги. Но обменяла на всякого Бунчикова и Нечаева. Я расстроился:
– Да зачем они нужны? Те же были самые ценные!
Я даже не предполагал тогда, что мы с этой девочкой поженимся. Хотя, что и говорить, запал я, конечно, на неё, сам не заметил, как это произошло. Предполагала ли Таня, как всё обернётся? Думаю, и она тогда ни о чём таком не догадывалась.
Слава, бей!
5 марта 1953 года
Валя Павлычев учится в восьмом классе, ему 17 лет.
Славка, мой младший брат, учился плохо. Даже не просто плохо, а ужасно. Ему и аттестат-то не хотели давать. Придёт со школы, отцу дневник покажет, а там двойки всякие да замечания. Отец бьёт кулаком по столу: «Славка, учись!»
Славка какой-то стеснительный был. Его обижали часто. Помню, один типчик, одноклассник, над ним издевался. Я наконец не стерпел и сказал: «Ну-ка покажи мне его!» Пришли в класс, а этот хулиган по партам бегает. Щупленький, в чём душа держится, а задира, никто с ним справиться не может. Я говорю: «Ну-ка иди сюда!» Он подошёл, класс замер, затаился. Развернул я хулигана к братишке и говорю: «Славка, дай ему в морду!» Шкет встревожился: «А я брату скажу, он вам обоим надаёт». Я его бух только в поддых, он затих. Снова говорю: «Слава, бей!» Славка не может. Я тогда взял шкета за шкирку и угрожающе шипом змеиным шиплю: «Запомни, гад, ещё раз обидишь Славку, ноги выдерну, и брату передай, ему тоже выдерну». В классе сразу стало тихо, хоть всем пятёрки за поведение ставь. Вошла на урок учительница и удивляется, отчего все детки такие милые, спокойные. Как отчего? Воспитывать иногда надо! В общем, такие вести по школе моментом разносятся, и Славку с тех пор обижать перестали.
К восьмому классу Славка, видимо, понял, что он слабак, и стал ходить на борьбу. В борьбе он довольно быстро дошёл до первого разряда. Он трудолюбивый, Славка, в этом ему не откажешь. И ему тренер однажды говорит: «Слава, ты попробуй лучше в акробатику записаться, у тебя гибкость хорошая». И Слава послушался и резко перестроился. В результате стал мастером спорта по акробатике. К концу школы он был уже физически крепким и сам мог защитить кого угодно.