Детство и юность Вали Павлычева
12 февраля 1936 года в обычной крестьянской семье в славном городе Ярославле родился Валентин Николаевич Павлычев. Как это в Ярославле да в крестьянской семье? – возможно, удивитесь вы. Поверьте мне: так было. Если бы кто-нибудь сказал тогда родителям Вали, что их мальчик в будущем станет создателем производства космического топлива, в том числе и для легендарного «Бурана», и произойдёт это за тридевять земель в пока ещё не существующем даже в планах башкирском городе Салавате, они бы посчитали его за сумасшедшего и такого «пророка» со двора бы прогнали: нечего шастать и плести глупости, когда люди с утра и до вечера хозяйством заняты. Родители Вали были люди серьёзные, но полуграмотные. Они понимали, что исторический прогресс не курит с мужиками на крылечке, но, конечно, не знали о многих великих свершениях научно-технической революции, которые коснутся их сына. А я о них здесь напомню.
23 марта 1881 г. Николай Кибальчич предложил проект пилотируемой ракеты. В 1903 г. Константин Циолковский опубликовал работу «Исследование мировых пространств реактивными приборами». В 1921 году для разработки ракетных двигателей и ракет в СССР была организована Газодинамическая лаборатория (ГДЛ). В 1924 г. Фридрих Цандер запатентовал идею крылатой ракеты, прообраза «Бурана». 17 августа 1933 г. Группа изучения реактивного движения (ГИРД), известная также как Группа инженеров, работающих даром, запустила первую советскую ракету на гибридном топливе. 25 ноября 1933 года стартовала ГИРД-Х – первая советская ракета на жидком топливе. В 1934 году ГИРД и ГДЛ объединились в Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ). О космической гонке ещё никто не помышлял.
Немного лирики, которую можно и пропустить
Пусть начнётся же песнь эта по былинам нашего времени, а не по замышлению Бояна, а потому взлетим сизым голубем под облака и посмотрим оттуда на родную деревню отца. Звалась она Резанино. Слышите, как широко и просторно звенят в этом слове весна и лето? Ре-за-ни-но-о-о! Словно кони ржут и несутся вдоль поля желтеющей ржи! Но-о! А мамины родители, они из Захарьино. И то ли осень шуршит осенней листвой, то ли свежий морозец в сахарных звуках, и снег похрустывает под поступью мамы. Захарьино! Корни все русские у нас, значит. А в Ярославле – родительский домик: крыльцо, окошко, крыша, труба, во дворе – детвора. Домик свой, да не полностью: половина его – других хозяев. Естественно, тесно, но жить прелестно.
Дом в легендарном Красном Перекопе у пяти прудов, устроенных давным-давно, ещё до революции, в некотором царстве, божьем государстве на берегу Кавардаковского ручья при царе Горохе, а возможно, и не при царе даже, а при царице, или нет, скорее, при принцессе на горошине. Весёлый человечище придумывал эти пруды, весёлый, совсем не скучный, потому что рядом с прудами он разбил парк, где могли резвиться и дети, и взрослые, куда парни влекли красных девушек, дарили их сердцами и песнями. А те уносили музыку. Бывало, и сердца прихватывали. Бессердечные мальчики искали в бою отваги и просили любви у бога.
Парк стоял красоты неписаной, то есть ни в сказке сказать, ни пером описать: тут вам липа и дуб, ясень да тополь, клён и вяз – зашёл и увяз. А рядом церковь Петра и Павла, но ни апостолов, ни императоров давно не было в храме – кончилась лирика: то было место, где жили немцы. Пленные немцы. На улице Стачек в школу водопровод прокладывали. А на фабрике «Красный Перекоп» чуть позже первая женщина-космонавт Терешкова работала. Валентина, к слову сказать. Тёзка моя, значит так, но женского пола. До этой фабрики десять минут пешком. Рядом с прудами – 32-я школа, где моя будущая жена Таня и Валентина учились. А напротив школы, через второй пруд, шла дорога на стадион.
Не плотников ли он сын?
1940 год
Вале Павлычеву 4 года. 28 февраля 1940 года был осуществлён запуск ракетоплана РП-318-1, созданного Сергеем Петровичем Королёвым. Этот аппарат стал ещё одним прототипом будущего «Бурана». Несмотря на тревожное время, люди мечтали о полётах к далёким планетам.
Жизнь нашей семьи была похожа на жизнь соседей, но имела свои особенности. Мама с папой деревенские, а поженились в Ярославле, до этого они друг дружку не знали. Познакомились на работе, на фабрике «Североход». Дедушка по отцовской линии, Василий Михайлович, родился в Ростове Ярославской губернии. Сын плотника, он тоже стал плотником. Возможно, именно поэтому в нём зародилась глубокая вера в важность нравственного общественного устройства. Ибо какая польза человеку, если он приобретёт целый мир, а душе своей навредит? Приняв свой крест добровольно, он служил старостой церкви Архидиакона Стефана, вложив в неё много труда и личных средств. В начале тридцатых годов собирал подписи прихожан против разрушения храмов, за что был репрессирован и сослан на три года на Север, где и пропал бесследно. Домой он больше не вернулся.
Бабушка Парасковья Фёдоровна, супруга Василия Михайловича, также была арестована. Несколько месяцев её держали в заключении, а затем выпустили. После этого она жила затворницей, одевалась во всё тёмное и много молилась. Я не понимаю, на что она жила в военное время, потому что работать она нигде не работала, скорее всего, где-то прислуживала в церкви. Бабушка была неразговорчивая. Несколько раз она пыталась рассказать о себе, но мы были ещё глупы и не слушали её. Помню, как она иногда в сердцах восклицала: «Я же из дворян!» А мы с братом моим Славкой тогда мало чего понимали и, слыша такое, смеялись и поддразнивали её: «У, буржуйка недорезанная!»
Бабушка была очень экономной. Это понятно, ведь у неё не было денег. Летом она собирала грибы и ягоды. В доме всегда стояли два бочонка: один с брусникой, другой с клюквой. Мои старшие братья Новиковы, которые были уже взрослыми по сравнению со мной, часто приходили к бабушке за брусничной водой после ночных гулянок. Мочёная брусника была невероятно вкусной, и этот вкус я помню до сих пор.
После арестов все были напуганы и начали уезжать из деревни. Бабушка осталась почти одна. Отец, видя это, перевёз её в Ярославль вместе с домом. Для этого ему нужно было получить землю, и тут ему помогла моя мама. Она работала на кухне фабрики «Североход» и обратилась к начальству с просьбой оформить участок в городе.
Наша семья жила в частном доме, разделённом на две половины. Одна половина принадлежала нам, другая – соседям. Поднимаясь на крыльцо, можно было увидеть небольшую террасу. Зайдя в дверь, сразу попадаешь в комнату с печкой и обеденным столом. Дальше была ещё одна небольшая комната, и это было всё наше жильё. Над печкой располагались полати, на которых мы с братом Славкой спали.
Моего отца звали Николай Васильевич. Его путь был сложным. После начавшихся репрессий он сбежал из деревни, профессии у него никакой не было, поэтому сдуру устроился в организацию, которая готовила рабочих-строителей. Догадаетесь, какая специальность ему досталась? Конечно же, плотника. Вручили ему в руки топор, и с этим инструментом он гордо дня три проходил, не понимая, что с ним делать, – увы, как ни старался, ничего путного из-под топора не выходило. «Не моё это дело», – подумал отец и инструмент под кровать забросил, а потом и вовсе на базаре продал.
В 1941 году его посадили. За что – неизвестно. Мы отправляли запросы, но не получили ответа. В лагере он шил фуфайки для фронта. После войны, вернувшись, устроился в фотоателье. В то время у многих были погибшие родственники, и люди хотели переснять и увеличить их портреты. Отец снимал на фотоаппарат «Москва» Красногорского механического завода – это была чудесная техника.
Отец был грамотным, а после тюрьмы ещё и все законы знал. Он, как и бабушка, стал каким-то замкнутым. О том, что пришлось пережить, никогда не рассказывал. Такие дела. Осталось добавить, что сам я себя считал и считаю крестьянским сыном – крестьянином, несмотря на то что родился и вырос в городе.
Горячий хлеб, обжигающий пузо
Сентябрь 1944 года
1 сентября 1944 года восьмилетний Валя Павлычев отправился в школу – первый раз в первый класс. Шла война, и ракетная промышленность СССР активно разрабатывала оружие для фронта. Реактивные артиллерийские установки «Катюша» были приняты на вооружение в июне 1941 года. В 1942-м в Германии начались испытания баллистических ракет Фау-2, а в 1943 году немецкое руководство отозвало с фронта 4000 специалистов для усиления работы над ракетами. В 1944 году Фау-2 впервые преодолела линию Кармана, границу между атмосферой и космосом. В это время Сергей Королёв преподавал на кафедре реактивных двигателей в Казанском авиационном институте.
Детство моё прошло на Красном Перекопе, хулиганском районе Ярославля. Пацаном «промышлял» недалеко от дома, у Донской церкви. Её ещё в 1935 году под пекарню приспособили. Хлеба всегда не хватало, а там им можно было разжиться.
Как разжиться, спросите? А пекари хлеб своруют и идут к забору пекарни, а в заборе – дырка. Оглядываются, и нас, пацанов, которые тут ошиваются, подманивают: «Слушай, я сейчас буханочку подкину. Сходишь на рынок, по-быстрому продашь её, принесёшь деньги – я тебе за это тоже буханку дам», – и подают её украдкой из-под фартука. А я, чтоб никто не заметил, тут же сую под рубашонку. А хлеб, он же только из печи, горячий, пузо жжёт нестерпимо, но, что делать, терпишь – нестерпимее только умирать с голоду.
Бегу так однажды на рынок с буханкой у пуза, а сам слюной захлёбываюсь – аромат свежеиспечённого хлеба сквозь рубашку лупит прямо в ноздри, да так, что кружит голову. Мечтаю, что получу «заработанную» буханку, принесу её сразу домой ещё тёплую – вот мать со Славкой обрадуются. Представляю, как сядем за ужин, и братишка мой будет золотистой корочкой хлебной похрустывать. Был бы отец дома, он бы понял, конечно, откуда хлеб, посмотрел бы на меня строго, но ничего не сказал бы. Такой уж характер.
На рынке буханку забирают моментально, спешу обратно к дыре в заборе и торопливо протягиваю деньги. За забором мужик в серой кепке, я ему в глаза заглядываю, а их под козырьком, надвинутым на нос, и не видно. Нос длинный и острый, переходящий в плохо выбритый подбородок. Под острым подбородком – острый кадык. Работает мужик в пекарне давно, а все равно дистрофик. Худой и длинный, как штакетина. Подошёл, припадая на левую ногу. Ничего не говорит, берёт деньги, разворачивается и быстро ковыляет к пекарне.
Я стою в растерянности. А где же вторая буханка, которая для меня? Наверное, сейчас принесёт. Стараюсь не беспокоиться и жду – уговор дороже денег. Долго жду мужика с обещанной буханкой в руках, а его всё нет и нет. Засовываю голову в дырку и снова жду. Но бессмысленно. Обманул меня пекарь, так и не появился больше. Использовал меня как наживку на рыбалке.
Когда совсем стемнело, я ждать перестал. Сел на землю, прислонившись к забору, и обидно так стало, что захлюпал носом. Всё нутро моё сжалось, но не от голода, нет, от несправедливости чёрной, вселенской. На небе появлялись звёзды. Я утирал слёзы, хлеба уже не хотелось, было лишь горько оттого, что не сумел порадовать ни мать, ни Славку. Вот вырасту, думал, стану большим начальником и пекаря того в кепке с работы выгоню. Думал я горькую думу, а звёзд вокруг становилось всё больше и больше, и небо не казалось уже бесконечно пустым и чёрным. Я поднялся и побрёл домой по одинокой улице. Большая чёрная собака увязалась за мной, я остановился и взглянул в её тусклые дьявольские глаза. Собака вильнула хвостом, мол, держись, брат, всё будет отлично. В ответ я помахал ей рукой, и она исчезла в ночи.
Прошло много лет, но я не могу забыть ту историю. Не могу забыть несбывшуюся детскую мечту накормить родных хлебом. Зато вот какой важный урок я тогда усвоил: обращай внимание не на обещания людей, а на их поступки. Так уж вышло, что я действительно стал крупным начальником, и правило это мне здорово пригодилось.
Что скажет мама?
7 ноября 1944 года
Валя Павлычев учится в первом классе, ему восемь лет. Тем временем американцы охотятся за немецкими военными разработками и ракетчиками. Им снятся кошмары, в которых Советы уводят у них современные технологии.
Перволёдок в ноябре, и мы со Славкой бежим на пруд. Погода безветренная и лёгкий морозец. Яркое солнышко в глаза заглядывает, лёд лучами пронзает.
Первый лёд, он всегда прозрачный. И сквозь него всё видно, как в огромном аквариуме. Карасей и рачков видно, жучков всяких, растения... В протоке из третьего пруда во второй было мелко и течение быстрое. Из-за этого полынья не замерзала, и было интересно наблюдать, как зелёные водоросли в воде колышутся, словно русалки, тонкие ручки к тебе тянут. Чем ближе к полынье, тем лёд прозрачнее и дно виднее. Чем дальше, тем лёд толще и больше пыли нанесено. Сейчас мягкие зимы, а тогда на 7 ноября пруд вставал, и взрослые играли в хоккей, поэтому ходить по льду мы не боялись.
Нам интересно – смотришь не насмотришься. Рыбки, похоже, тоже нас видят, пугаются и стайками бросаются в сторону. Весело и радостно носимся за ними по тонкому льду. Славка впереди меня на три метра. Вдруг с ужасом вижу, как лёд под ним проваливается. Всё это происходит в звенящем морозном безмолвии. Ни треска, ни шума, ни крика. Мгновение – и братишка в воде.
Я был недалеко. Когда брат тонет, нет времени ахать и охать, его спасать надо. Это инстинкт, такой природный закон, который живёт в крови. И я сторож брату моему. Ведь мы с ним как два атома одной молекулы. Для того чтобы нас растащить, о-го-го какая сила требуется. Но тогда думать об этом было некогда. Оглядываться по сторонам и ждать помощи неоткуда – знаю, что одни на пруду и рассчитывать можно только на себя. Соображаю моментально: скидываю с себя пальтишко, ложусь плашмя на лёд и закидываю один конец рукава Славке.
«Держи!» – кричу. А ему кричать не надо, он уже ухватился за рукав и молча пытается выбраться на лёд. Пыхтя и кряхтя, тяну что есть мочи, но ничего не получается. Недавно только казавшийся прочным, лёд на деле оказывается хрупким и ломается под весом братишки, и тот снова и снова оказывается в воде – того гляди и меня утянет.
Испугался ли я? Испугался, конечно, ведь мне только восемь лет было, а Славка на два года младше. Но не растерялся. Удивительно, как чётко сработала голова. Прошла всего секунда, а мыслей промелькнуло – в день столько не обдумаешь. Время замедлилось и почти остановилось, как в каком-нибудь кадре фантастического фильма, а я рассуждаю, что Славка всем весом на небольшой участок льда давит, поэтому тот и ломается. Надо или уменьшить вес, или увеличить площадь опоры. Представьте себе: ещё в школу не ходил, а будто задачку по физике решаю. Кто надоумил? Осмысливаю: если приподнять братишку и положить на поверхность, возможно, лёд выдержит.
Ползу прямо к краю полыньи, хватаю Славку под мышки и изо всех сил тяну его из воды. Конечно, в моих расчётах оказалась существенная ошибка, я её уже потом, будучи совсем взрослым, признал: свой-то вес надо было тоже учесть, но до того ли было. Славке удалось высунуться из воды по пояс, он лёг на лёд и, цепляясь за меня, выбрался на поверхность. Чуть отдышавшись, мы поползли к берегу. Просто повезло тогда. Но повезло ли? Ведь математика не верит в чудеса, а она говорит, что лёд не мог выдержать такой нагрузки ни при каких условиях. Но это математика не верит в чудо, а я-то верю, и всё мне чудится, что не обошлось здесь без помощи юродивого Ильи. Возможно, он, пока мы за жизнь боролись, снизу лёд поддерживал. Что за юродивый, спросите? Потерпите, о нём будет отдельная история.
Вот так мы со Славкой были испытаны на прочность. Стоим оба на берегу мокрые, дрожим, зуб на зуб не попадает, и нам наконец становится страшно. Но не оттого, что могли утонуть, нет, об этом даже не думаем. Страшно идти домой в таком виде. Ох и попадёт нам от мамы!