Найти в Дзене
Лабиринты Рассказов

— Ты ни копейки сюда не вложила — свекровь выгнала невестку из дома

Оглавление

Дом пах яблочным пирогом и тревогой. Марина знала этот запах. Аромат корицы и печёных яблок был её заслугой, её маленькой попыткой создать уют в этих стенах, которые никогда не чувствовались по-настоящему её. А вот тревога… тревога была хозяйской. Она исходила от Тамары Игоревны, свекрови, и висела в воздухе невидимой пылью, оседая на плечах и в лёгких.

Пятнадцать лет. Целая жизнь. Марина помнила себя – тоненькую, смешливую девчонку, влюблённую в Андрея до головокружения. Он казался ей таким надёжным, таким правильным. И когда он сказал: «Мариш, ну зачем тебе эта работа? Я буду нас обеспечивать, а ты создавай очаг. Мама тоже так считает», – она легко согласилась. Любовь застилала глаза, а слово «очаг» звучало так тепло и по-домашнему.

Она создавала этот очаг. Сначала – для них с Андреем. Потом – для маленького Никиты. А последние три года – для угасающего свёкра, Фёдора Михайловича. Это были самые страшные годы. Бессонные ночи, уколы по часам, сиделки, которые сбегали через неделю, не выдержав тяжести больного. Тамара Игоревна продолжала работать – она была ценным бухгалтером на большом заводе, её «не могли отпустить». А Марина… Марина могла. Она была просто женой, просто мамой, просто невесткой. Она мыла, кормила с ложечки, меняла бельё, разговаривала с человеком, который уже почти не узнавал её. Она держала его слабеющую руку и видела, как жизнь по капле уходит из сильного когда-то мужчины, построившего этот самый дом.

Фёдора Михайловича не стало год назад. В доме стало тише, но не легче. Тревога, источаемая свекровью, сгустилась. Тамара Игоревна, будто потеряв одну точку опоры, мёртвой хваткой вцепилась в другую – в дом. Он стал её идолом, её святыней. Каждый гвоздь, каждая половица были предметом её гордости и поводом для придирок.

Сегодняшний день начался как обычно. Скрипнула дверь в комнате свекрови ровно в семь утра. Шаги на кухню. Звяканье чашки. Марина уже была на ногах, готовила завтрак для Никиты.

– Обои в гостиной совсем выцвели, – бросила Тамара Игоревна вместо «доброго утра», проводя пальцем по стене. – И потолок пора бы обновить. Позор, а не дом.

Марина молча кивнула, ставя перед сыном тарелку с кашей.

– Надо делать ремонт, – продолжила свекровь, садясь за стол. Её взгляд был твёрдым, как гранит. – Я тут прикинула смету. Сумма приличная. Часть у меня есть, с пенсии отложила. Часть Андрей даст. С тебя – треть.

Марина замерла с полотенцем в руках. Она медленно повернулась.
– Тамара Игоревна, вы же знаете… у меня нет денег. Я не работаю.

Свекровь усмехнулась. Так криво, неприятно.
– Это твои проблемы, где ты их возьмёшь. Могла бы и найти какую-нибудь подработку, а не сидеть целыми днями дома.

Сердце ухнуло куда-то вниз, а потом забилось быстро-быстро, как пойманная птица.
– Я не сижу, – тихо сказала Марина. – Я веду хозяйство. Воспитываю Никиту. Я…

– Ой, не начинай! – отмахнулась Тамара Игоревна. – Хозяйство она ведёт! Что тут вести? Стиральная машинка стирает, мультиварка варит. Не перетрудилась. Моя мать пятерых в деревне поднимала без всяких ваших машинок, и то работала в поле!

Каждое слово было пощёчиной. Унизительной, несправедливой. Марина вспомнила свои руки в мазолях после того, как она сама перекапывала огород. Свои ночи у постели больного свёкра. Свои бесконечные часы на кухне, у плиты, чтобы угодить вкусам и мужа, и свекрови.

– У меня нет сбережений, – повторила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Все деньги, что даёт Андрей, уходят на продукты, на Никиту, на бытовые нужды.

И тут плотину прорвало. Тамара Игоревна вскочила, её лицо побагровело.
– Ах, у тебя нет сбережений?! А на что ты тут живёшь пятнадцать лет? На всём готовом! Этот дом мы с отцом строили! Каждую доску, каждый кирпичик на своём горбу притащили! А ты что сделала? Пришла сюда с одним чемоданом! Ты ни копейки сюда не вложила! НИ КОПЕЙКИ!

Последние слова она прокричала так, что зазвенели стёкла в серванте. Никита вжался в стул, испуганно глядя то на бабушку, то на маму.

Марину будто оглушило. Воздух кончился. Перед глазами всё поплыло. Она смотрела на искажённое яростью лицо женщины, которую когда-то пыталась полюбить как вторую мать, и не узнавала её.

– Раз не вложила, значит, и прав у тебя здесь никаких нет! – не унималась свекровь. – Всё, что здесь есть, – наше с отцом! Моё! Собирай свои вещи и уходи! И сына своего забирай!

Марина стояла, как каменное изваяние. Обида была такой острой, такой физически ощутимой, что, казалось, её можно потрогать. Она не чувствовала ни злости, ни желания спорить. Только пустоту. Огромную, выжженную пустоту на месте того, что она считала своей жизнью.

– Хорошо, – прошептала она пересохшими губами.

Она взяла Никиту за руку, его ладошка была ледяной от страха. Молча повела его в детскую. Слов не было. Она механически достала дорожную сумку, бросила туда вещи сына, потом свои – первое, что попалось под руку. Зубная щётка, пара футболок, старый свитер. Её жизнь, её пятнадцать лет умещались в одну небольшую сумку.

Когда она проходила через гостиную, Тамара Игоревна сидела за столом, отвернувшись к окну. Она не обернулась. Не сказала ни слова.

На улице моросил холодный осенний дождь. Марина накинула на сына капюшон, крепче сжала его руку и пошла прочь от дома, который так и не стал её. Она не знала, куда идёт. В кармане лежала только старая записная книжка. И единственным маяком в этом тумане боли и унижения было имя – Оля. Школьная подруга. Единственная, кто остался с тех времён, когда она ещё была просто Мариной, а не «Андрюшиной женой».

Она набрала номер дрожащими пальцами.
– Оль? Привет… Ты можешь меня принять? С Никитой. Ненадолго…

И, услышав в трубке твёрдое и без лишних вопросов «Конечно, приезжай!», она впервые за этот страшный час позволила себе заплакать.

Квартира Ольги была маленькой, но невероятно уютной. Пахло кофе, ванилью и… спокойствием. Это было именно то, чего Марине так отчаянно не хватало. Ольга, полненькая, улыбчивая, не задавала вопросов. Она просто обняла подругу на пороге, потом усадила испуганного Никиту за стол, налила ему какао с зефирками и включила мультики.

– Располагайтесь, – сказала она, кивнув на старенький, но удобный диван. – Места немного, но лучше, чем ничего. Разберётесь, отдохнёте, потом расскажешь. Если захочешь.

Марина сидела на краешке дивана, механически теребя ремешок сумки. Шок потихоньку отступал, уступая место ледяной, ноющей боли. Каждое слово свекрови снова и снова прокручивалось в голове, как заевшая пластинка: «Ни копейки не вложила…».

Она вложила свою молодость. Свои мечты о карьере переводчика. Своё здоровье, подорванное бессонными ночами у постели свёкра. Своё терпение, когда приходилось молча сносить придирки и недовольство. Она вложила свою жизнь. Но, оказывается, у жизни не было денежного эквивалента. В мире Тамары Игоревны её вклад равнялся нулю.

А Андрей? Что скажет Андрей? Эта мысль была самой страшной. Он сейчас в командировке, вернётся только завтра. Он всегда старался быть буфером между ней и матерью. Его любимые фразы: «Мариш, ну не обращай внимания, ты же знаешь маму», «Мам, не надо, Марина старается». Он гасил пожары, но никогда не пытался устранить причину возгорания. Он любил их обеих и отчаянно не хотел выбирать. Но теперь… теперь ему придётся.

Весь следующий день прошёл как в тумане. Марина пыталась помочь Ольге по хозяйству, играла с Никитой, но мысли её были далеко, в том большом и холодном доме. Она ждала звонка. Боялась его. И ждала.

Телефон зазвонил вечером. На экране высветилось «Андрей». Сердце пропустило удар.

– Алло, – сказала она так тихо, что сама едва расслышала.

– Мариш, привет! – голос мужа в трубке звучал бодро и… обыденно. Слишком обыденно для рухнувшего мира. – Ты где? Я приехал, а дома никого. Мама сказала, ты к Ольге ушла. Что-то случилось?

Марина молчала, подбирая слова. Мама сказала… Значит, она уже преподнесла ему свою версию событий.

– Андрей, – начала она, стараясь говорить ровно. – Твоя мама меня выгнала.

В трубке на несколько секунд повисла тишина.
– Как выгнала? – растерянно переспросил он. – Мариш, давай не будем. Мама сказала, вы просто поссорились из-за ремонта. Она была на взводе, ты тоже, наверное, что-то резкое сказала…

Кровь бросилась в лицо. Значит, вот как. «Просто поссорились». «Ты тоже что-то сказала». Виноваты, как всегда, обе.

– Нет, Андрей. Я ничего резкого не говорила. Я сказала, что у меня нет денег на ремонт. А она сказала, что я ни копейки не вложила в этот дом и не имею на него прав. И велела убираться.

– Ну, Марин, ты же знаешь маму, она вспыльчивая, но отходчивая. Просто погорячилась. Давай, не дуйся, собирай Никиту и возвращайтесь домой. Я с ней поговорю, всё уладим.

Он говорил так, будто речь шла о разбитой чашке, а не о разбитой жизни. Он хотел всё «уладить». Замазать трещину, сделать вид, что ничего не было. Как и всегда.

И в этот момент внутри Марины что-то щёлкнуло. Что-то твёрдое и холодное, похожее на стальной стержень, вдруг выпрямилось вдоль её позвоночника. Впервые за пятнадцать лет.

– Нет, – сказала она отчётливо. – Мы не вернёмся.

– В смысле? – в голосе Андрея прозвучало искреннее недоумение. Он не привык к отказам.
– В прямом смысле, Андрей. Я не вернусь в дом, где меня не уважают. Где меня считают пустым местом. Где мой многолетний труд оценивают в ноль копеек.

– Марина, прекрати! Не надо драматизировать!
– Драматизировать? – она почти рассмеялась, но смех получился горьким, сдавленным. – Хорошо, давай без драм. Давай посчитаем. Как твоя мама любит, в копейках. Скажи мне, Андрей, сколько стоит работа сиделки с проживанием для тяжелобольного человека? Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Без выходных и праздников. Умножь это на три года. Сколько это будет в копейках? А сколько стоит работа повара, уборщицы, прачки? А работа воспитателя для нашего сына? Посчитай, пожалуйста. А потом скажи мне, что я ничего не вложила.

Она говорила, и с каждым словом к ней возвращались силы. Обида никуда не делась, но она перестала быть парализующей. Она превращалась в холодную, трезвую ярость. Ярость человека, у которого отняли всё, а потом обвинили в том, что у него ничего и не было.

В трубке снова воцарилось молчание. Но теперь оно было другим. Оглушённым. Растерянным.

– Мариш… я… я не думал об этом…
– Вот именно, Андрей. Ты никогда об этом не думал. Ты воспринимал это как должное. Как воздух, которым дышишь. А теперь подумай. Подумай хорошо. И реши, что для тебя важнее: стены, в которые я «не вложила ни копейки», или семья, в которую я вложила всю себя.

Она нажала на кнопку отбоя, не дожидаясь ответа. Руки дрожали, но на душе было странное, почти забытое чувство. Чувство собственного достоинства. Она больше не была «просто женой». Она была Мариной. И она больше не позволит вытирать об себя ноги. Никому.

Дом встретил Андрея тишиной. Но это была не та умиротворяющая тишина, которую он любил после шумных командировок. Это была звенящая, давящая пустота. Не пахло ужином. Не слышался смех Никиты из детской. Даже телевизор в комнате матери не работал.

Тамара Игоревна сидела в гостиной, в своём любимом кресле, прямая и строгая, как статуя.
– Звонил? – спросила она вместо приветствия.
– Звонил, – глухо ответил Андрей, бросая сумку у порога. – Мам, что здесь произошло?

– А что произошло? – она пожала плечами. – Я сказала ей правду. Что она живёт на всём готовом и палец о палец не ударила, чтобы помочь с ремонтом. Она обиделась и ушла. Истеричка.

Андрей смотрел на мать и впервые видел не просто маму, а чужого, жёсткого человека. Её слова, её уверенность в собственной правоте были настолько непробиваемы, что спорить казалось бессмысленным. Но слова Марины… «Сколько стоит год жизни, Андрей?»… они впились в его сознание, как занозы.

– Она три года ухаживала за отцом, – тихо сказал он.
– И что? Это её долг! Я тоже всю жизнь за ним ухаживала, и работала при этом! А она сидела дома!

Он не стал спорить. Он просто пошёл в спальню отца. Она стояла нетронутой с его смерти. Мать считала, что «пусть всё будет как при нём». Андрей редко сюда заходил, было слишком больно. Но сейчас он вошёл и сел на край кровати.

И воспоминания нахлынули. Не те светлые, из детства, где отец подбрасывает его к потолку. А тяжёлые, последние.

Вот он, отец, беспомощно лежит на этой самой кровати. А рядом – Марина. Она терпеливо, с ложечки, кормит его бульоном, вытирая салфеткой уголки его рта. Она рассказывает ему новости, читает газету вслух, хотя врачи сказали, что он уже вряд ли что-то понимает. «Надо, чтобы он слышал родной голос», – говорила она.

Вот глубокая ночь. Андрей просыпается от тихого стона. Выходит в коридор и видит свет в комнате отца. Марина меняет постельное бельё, переворачивает тяжёлое, обмякшее тело. На её лице – ни капли брезгливости, только бесконечная усталость и сострадание. Он тогда пробормотал: «Мариш, может, я помогу?», а она только мотнула головой: «Иди спи, тебе завтра рано вставать. Я справлюсь». И он уходил спать. Потому что так было проще.

Вот день, когда отца не стало. Мать плакала громко, надрывно. А Марина… Марина просто сидела рядом с кроватью, держала уже холодную руку и молчала. Её лицо было серым, а под глазами залегли такие тени, что она за одну ночь постарела на десять лет. Она не проронила ни слезинки. Все слёзы она, кажется, выплакала за те три года, по капле, в подушку, пока никто не видел.

Он, Андрей, был рядом. Но как бы со стороны. Он приносил деньги, покупал лекарства, договаривался с врачами. Он решал проблемы. А Марина… она жила в этом горе. Каждый день, каждый час. Она взяла на себя всю чёрную, неблагодарную, физически и морально изматывающую работу. А он, её муж, воспринимал это как должное. Как и его мать.

Он встал и подошёл к старому комоду. Открыл верхний ящик. Там лежали лекарства, бинты, ампулы. И маленькая, потрёпанная иконка, которую Марина клала отцу под подушку. Он взял её в руки. Холодный металл обжёг пальцы.

В этот момент он всё понял. Понял, о чём говорила его жена. Её вклад нельзя было измерить в квадратных метрах или рублях. Она вложила то, что не купишь ни за какие деньги. Своё время. Свои силы. Свою душу. Она держала на плаву их семью, пока он строил карьеру, а его мать – оплакивала прошлое.

Он вышел из комнаты. Тамара Игоревна всё так же сидела в кресле.
– Мам, ты неправа, – сказал он твёрдо. – Ты очень сильно неправа. То, что делала Марина для отца… это бесценно. Мы должны извиниться перед ней.

Свекровь медленно повернула голову. В её глазах плескался холодный огонь.
– Извиняться? Я? Перед этой приживалкой? Да никогда! Я хозяйка в этом доме! И я не потерплю, чтобы мне указывали! Андрей, ты должен выбрать. Или я, твоя мать, которая всю жизнь тебе посвятила. Или она.

Она произнесла это. Те самые слова, которых он боялся всю свою сознательную жизнь. Ультиматум. Или-или.

Андрей смотрел на неё, на её гордое, непреклонное лицо. Он смотрел на стены этой гостиной, на дорогие обои, из-за которых всё началось. На хрусталь в серванте. Всё это было красивым, добротным, материальным. Но мёртвым.

А там, в маленькой квартирке подруги, была его жизнь. Его жена, которую он незаслуженно обидел своим бездействием. Его сын, который сейчас напуган и растерян. Его настоящая семья.

И страх выбора, который парализовал его столько лет, вдруг исчез. Всё стало предельно ясным.

Глава 4. Выбор

– Хорошо, мама.

Голос Андрея прозвучал в оглушительной тишине гостиной спокойно и твёрдо. Тамара Игоревна даже слегка подалась вперёд, ожидая, что сейчас сын начнёт уговаривать, просить, искать компромисс, как он делал это всегда.

Но он не стал.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде больше не было привычной мягкости и желания всем угодить. Там была холодная, стальная решимость.

– Ты права, – продолжил он, и от этого согласия Тамара Игоревна растерялась ещё больше. – Марина ни копейки не вложила в эти стены. Она не покупала кирпичи, не клеила эти обои. Всё это – ваше с отцом. Твоя заслуга.

Он обвёл взглядом комнату. Каждая вещь здесь кричала о достатке, о годах упорного труда. Но сейчас всё это казалось ему бездушной декорацией.

– Она вложила в другое. Она вложила в нас. В отца, когда ему было хуже всех, и никто, кроме неё, не мог быть рядом круглосуточно. Она вложила в нашего сына, который знает, что такое материнская забота. Она вложила в меня, потому что я мог спокойно работать и ездить в командировки, зная, что дома всё в порядке. Она вложила в эту семью свою жизнь, мама. Свою жизнь. А это, оказывается, не конвертируется в рубли.

Он замолчал, давая словам впитаться в воздух. Тамара Игоревна смотрела на него, её лицо окаменело. Она не ожидала такого отпора от своего мягкого, податливого сына.

– Я выбираю свою семью, – закончил Андрей. – Я выбираю жену и сына.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и пошёл в их с Мариной спальню. Он открыл шкаф и достал ту же дорожную сумку, с которой недавно вернулся. Он не стал собирать всё. Он бросал внутрь только самое необходимое: смену белья, ноутбук, документы. Каждый его жест был чётким и выверенным. Суета ушла. Осталось только осознание правильности того, что он делает.

Тамара Игоревна вскочила с кресла и подбежала к дверям спальни.
– Что ты делаешь?! – её голос сорвался на визг. – Ты куда собрался? Андрей!

– Я ухожу, мама. К своей семье.

– Ты бросаешь родную мать?! Из-за неё?!
– Я не бросаю тебя, – он остановился на секунду, не поворачиваясь. – Я просто перестаю позволять тебе разрушать мою жизнь. Ты построила этот дом, и ты вправе им гордиться. Но мой дом там, где моя жена и мой сын. Даже если это будет съёмная комната в коммуналке.

Он застегнул молнию на сумке и вышел из спальни, не глядя на мать. Он прошёл через гостиную, мимо всех этих символов её правоты – хрусталя, ковров, дорогих портьер.

У самой двери он остановился.
– Я люблю тебя, мама. Но Марину я люблю тоже. И я не позволю больше её унижать. Никогда.

Дверь за ним захлопнулась. Звук получился сухим и окончательным, как точка в конце длинного, мучительного предложения.

Тамара Игоревна осталась одна посреди своей идеальной гостиной. Она стояла неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам сына на лестнице. Потом к звуку заводящегося двигателя машины. А потом… потом наступила тишина.

Та самая, которую она так ценила, когда хотела «отдохнуть от шума». Но сейчас эта тишина не успокаивала. Она давила, сжимала виски, заполняла собой всё пространство. Дом, её крепость, её гордость, вдруг показался огромным, гулким и невыносимо пустым. Она медленно опустилась обратно в кресло. Впервые за много лет ей стало страшно.

Андрей ехал по ночному городу, и ему дышалось легко, как никогда. Груз, который он носил на плечах годами – груз вины, долга, необходимости лавировать между двумя любимыми женщинами – этот груз исчез. Он сделал выбор. Возможно, самый главный и самый трудный выбор в своей жизни.

Он остановился у подъезда Ольгиной пятиэтажки. Поднялся на третий этаж и позвонил в дверь.
Ему открыла Марина. Она была в простом домашнем халате, без косметики, с уставшими, заплаканными глазами. Она смотрела на него, на сумку в его руке, и в её глазах плескалась смесь страха и надежды.

Он не сказал ни слова. Просто шагнул вперёд, поставил сумку на пол, притянул жену к себе и крепко обнял. Он уткнулся лицом в её волосы, пахнущие домом и спокойствием, и прошептал всего два слова:
– Прости меня.

И по тому, как она вздрогнула и крепче обняла его в ответ, он понял, что они со всем справятся. Их настоящий дом теперь был здесь, в этих объятиях.

Глава 5. Новый фундамент

Первые недели были похожи на выживание на необитаемом острове после кораблекрушения. Они сняли крошечную «однушку» на окраине города с мебелью из прошлого века. Скрипучий диван, старенький холодион, который гудел по ночам, как трактор, и обшарпанный стол на кухне. После просторного, добротного дома Тамары Игоревны это было… тесно. И бедно.

Но странное дело – никто из них не чувствовал себя несчастным. Наоборот. В этой маленькой квартирке было больше воздуха и света, чем в огромном доме свекрови. Они впервые за много лет были предоставлены сами себе. Им не нужно было оглядываться, говорить тише, подбирать слова. Они были просто семьёй: папа, мама и сын.

Андрей взял на себя часть домашних дел. Он научился готовить простенькие ужины, мыть посуду, проверять у Никиты уроки. Он с удивлением обнаружил, что всё это – не тяжкая повинность, а просто часть жизни. Он видел, как уставала Марина за день, и ему хотелось ей помочь. Раньше он этого не замечал, слепо веря, что «стиралка стирает, мультиварка варит».

Марина расцвела. Ушла тревожная складка между бровями, в глазах появился блеск. Она вспомнила о своём дипломе переводчика, зарегистрировалась на бирже фриланса и вскоре взяла первый небольшой заказ – перевести техническую инструкцию. Деньги были смешные, но она светилась от гордости. Это были её деньги. Первая «копейка», которую она вложила в их новый, собственный дом.

Никита тоже изменился. Он стал спокойнее, перестал вздрагивать от каждого громкого звука. Он с восторгом помогал отцу собирать новый стеллаж для книг, а маме – лепить пельмени. Вечерами они все вместе смотрели фильмы, укрывшись одним пледом на старом диване, и это было настоящее счастье.

Тамара Игоревна не звонила. Ни разу. Андрей сам набрал ей через неделю. Разговор был коротким и холодным. Она не спрашивала, как они устроились. Она сухо сообщила, что у неё всё в порядке, и повесила трубку. Андрей больше не пытался. Он понял, что ей нужно время. Или, может быть, она никогда не простит ему его выбор. Он принял и это.

Прошло несколько месяцев. Наступила зима, засыпав город снегом. Их жизнь потихоньку налаживалась. Андрей получил повышение на работе. Марина набрала базу постоянных заказчиков, и её доход стал ощутимым вкладом в семейный бюджет. Они даже начали подумывать о том, чтобы взять ипотеку и купить своё, пусть и небольшое, жильё.

Однажды вечером, когда они ужинали, зазвонил телефон Андрея. Незнакомый номер. Он нахмурился, но ответил.
– Слушаю.
– Андрей? – голос в трубке был тихим и каким-то… надломленным. Он не сразу узнал его. – Это мама.

Андрей замер с вилкой в руке. Марина подняла на него встревоженные глаза.
– Мам? Что-то случилось? С тобой всё в порядке?

– Да… всё нормально, – в голосе слышалась непривычная неуверенность. – Я… я просто хотела спросить… как вы там? Как Никита?

– У нас всё хорошо, мам. Все здоровы.
Наступила пауза. Андрей слышал, как тяжело она дышит в трубку.
– Ты знаешь… в доме так тихо, – вдруг сказала она. – Слишком тихо. Мне… мне одиноко. Может, привезёшь внука на выходные? Я пирогов напеку. Его любимых, с яблоками.

Андрей посмотрел на Марину. В её глазах он прочёл всё: и старую боль, и удивление, и сочувствие. Она едва заметно кивнула.

Это не было извинением. Не было признанием неправоты. Это была лишь маленькая трещинка в ледяной броне гордыни. Маленький шажок навстречу. Тамара Игоревна осталась одна в своём большом, пустом доме, который оказался ей дороже людей. И теперь она пожинает плоды своего выбора.

– Хорошо, мам, – спокойно ответил Андрей. – Мы приедем. В воскресенье. Все вместе.

Он положил трубку и накрыл своей ладонью руку Марины. Конфликт не был исчерпан до конца. Шрамы остались. Но они построили свой мир на новом, прочном фундаменте – на взаимном уважении, поддержке и любви. И в этом мире им больше не было страшно. Они были дома.