Два города под одним небом
С подачи тогдашнего британского правительства, которое работало в полном согласии с прессой, в истории закрепился глянцевый образ «Духа Блица». Картинка была простой и трогательной: жизнерадостные кокни, эдакие лондонские пролетарии с вечной ухмылкой, посмеиваются над потугами Люфтваффе превратить их дома в труху. В перерывах между бомбежками они, дескать, дружными толпами сидят в метро, обнимаются и горланят бравурные песенки. Само собой, всё это было первостатейной чушью. Никакого «Духа Блица» в его лубочном понимании не существовало. Вместо воображаемого братства и взаимовыручки царил закон джунглей, где каждый выживал как мог, и зачастую — за счет соседа. Лондон времен бомбежек был местом, где человек человеку стал волком, а то и гиеной.
Если уж пытаться втиснуть такое растянутое по времени событие в конкретные рамки, то принято считать, что Блиц продолжался с 7 сентября 1940 года по 19 мая 1941 года. За эти восемь с половиной месяцев уровень преступности в британской столице не просто вырос — он пробил потолок. Убийства, посягательства на личность, грабежи и, конечно же, мародерство стали обыденностью. Причем с самого начала это была еще и самая настоящая классовая война. Пока основная масса населения была брошена на произвол судьбы, те, кто мог себе это позволить, каждый вечер драпали из города в свои загородные поместья, подальше от воющих сирен и разрывающихся бомб. По данным исследования историка Джошуа Левина, к концу сентября 1940 года из Лондона уехало около полутора миллионов человек, то есть почти каждый шестой житель. Это были не только богачи, но и все, у кого имелись хоть какие-то сбережения и родственники в провинции. Оставались те, кому бежать было некуда и не на что.
Богатые и привилегированные, которые все же предпочитали оставаться в городе, пережидали налеты не в общих убежищах, а в так называемых «бархатных бункерах». Элитные отели вроде «Савоя» или «Дорчестера» оборудовали для своих постояльцев роскошные подземные апартаменты с ресторанами и шампанским. В подземном бальном зале «Кафе де Пари» на Пикадилли продолжали танцевать фокстрот, пока над головой рвались немецкие фугасы. Контраст был чудовищным. В то время как рабочий из Ист-Энда давился с семьей в сыром подвале или на загаженной платформе метро, джентльмен в смокинге потягивал коктейль в безопасности и комфорте. Но иногда реальность врывалась и в этот мир иллюзий. В ночь на 15 сентября 1940 года обезумевшая толпа из более чем сотни человек, спасаясь от особенно сильной бомбежки, ворвалась в отель «Савой», требуя убежища. Администрация, вместо того чтобы проявить милосердие, тут же позвонила в полицию. К счастью для перепуганных людей, копы не торопились и прибыли только после отбоя воздушной тревоги, так что обошлось без арестов.
А вот завсегдатаям «Кафе де Пари» повезло куда меньше. В ночь на 8 марта 1941 года две 50-килограммовые бомбы нашли дорогу через крышу театра «Риальто» и рухнули прямо на подземный танцпол. Эффект замкнутого пространства многократно усилил взрыв. Баллард Беркли, британский актер, тогда служивший специальным констеблем, был одним из первых на месте трагедии. Картина, которую он застал, была сюрреалистичной. Кен «Змеиные бедра» Джонсон, первый чернокожий руководитель джаз-оркестра в Британии, застыл на сцене, но его жизнь оборвалась мгновенно и страшно. Другие, чьи сердца остановила лишь взрывная волна, сидели за столиками без единой царапины, будто просто уснули посреди вечеринки. Но самым шокирующим, по свидетельству Беркли, которое до сих пор хранится в Имперском военном музее, были даже не погибшие, а мародеры. Пока спасатели пытались извлечь раненых, шустрые дельцы сноровисто обшаривали карманы тех, кто уже не мог за себя постоять. Бумажники, продуктовые карточки и документы, которые можно было толкнуть на черном рынке, исчезали мгновенно. Те, кто был особенно циничен, не останавливались ни перед чем, чтобы завладеть драгоценностями усопших. Так выглядела изнанка хваленого британского единства.
Тёмный промысел в тени руин
Мародерство во время Блица было не просто серией отдельных инцидентов, а настоящей пандемией, охватившей все слои общества. Любой дом, в который попадала бомба, немедленно обчищался. Причем делали это не какие-то пришлые банды, а зачастую соседи. Те самые люди, с которыми ты вчера пил пиво в пабе, сегодня выносили из твоих руин все, что имело хоть какую-то ценность: мебель, одежду, посуду, детские игрушки. Работали быстро, пока не прибыли службы спасения. Под покровом обязательной светомаскировки по улицам рыскали целые шайки, которые специализировались на разграблении разрушенных зданий. Иногда они даже опережали пожарных и полицию. Официальная статистика Скотленд-Ярда зафиксировала резкий скачок преступлений: если в 1939 году было зарегистрировано около 3000 случаев грабежей, то к 1941 году эта цифра выросла в несколько раз, хотя многие случаи просто не фиксировались — было не до того.
Власти поначалу пытались делать вид, что проблемы не существует. Признать, что твои добропорядочные граждане массово превратились в стервятников, было как-то неловко. Нацистская Германия, к примеру, с подобными проявлениями боролась куда решительнее. Там за мародерство полагалась смертная казнь, причем приговор часто приводили в исполнение на месте, без всяких судебных проволочек. В Советском Союзе, особенно в условиях блокады Ленинграда, борьба с мародерством также была беспощадной — трибунал и расстрел. Британская же Фемида проявила удивительный либерализм. Первые мародеры предстали перед центральным уголовным судом Олд-Бейли только 9 ноября 1940 года. Из той первой партии в двадцать подсудимых десять оказались членами Вспомогательной пожарной службы (AFS) — той самой организации героев, чей образ так лелеяла пропаганда. Эти «бравые ребята» совмещали спасение людей с опустошением их карманов.
Надо сказать, что ряды AFS были сверх всякой меры переполнены мелкими жуликами и спекулянтами, которые увидели в службе идеальное прикрытие для своих темных дел. Форма пожарного давала доступ к местам разрушений и вызывала доверие. Пока одни героически тушили пожары, другие набивали карманы. Историк Эдвард Смит в своей книге «Миф о Блице» приводит многочисленные свидетельства того, как пожарные и спасатели первыми оказывались на месте трагедии и первыми же ее «зачищали» от ценностей. Это стало настолько распространенным явлением, что в народе появилась горькая шутка: «Бойся не столько бомбы, сколько спасателя».
Грабили не только частные дома, но и магазины, склады, даже церкви. Разбитые витрины становились приглашением к действию. Особенно ценились алкоголь, табак, продукты и одежда — все то, что можно было выгодно продать на черном рынке. Иногда мародерство приобретало совершенно дикие формы. В одном из эпизодов, описанных в архивах полиции, банда подростков устроила на развалинах паба кощунственное пиршество, используя в качестве топлива для костра мебель из соседнего разбомбленного дома. Они глумились над трагедией, пока вокруг горел город. Это был не протест и не отчаяние, а просто животный срыв всех моральных тормозов. И это не было единичным случаем. Социальный работник и писательница Барбара Никсон, работавшая в Ист-Энде, писала в своем дневнике: «Ночи бомбежек — это время не только страха, но и вседозволенности. Тьма скрывает все. Люди, которые днем кажутся приличными, ночью превращаются в зверей». Ее записи полны историй о том, как их добычей становилось имущество не только погибших, но и тех, кто еще ожидал помощи, лежа на тротуаре. Это была жестокая, неудобная реальность, которую официальная пропаганда предпочитала не замечать, продолжая рассказывать сказки о несгибаемом духе и всеобщем единении перед лицом врага.
Изобретательность мошенников в эпоху дефицита
Пока одни промышляли на руинах, другие находили способы поживиться за счет государства более тонкими методами. Система работала с колоссальными перегрузками, и бюрократическая машина просто не успевала проверять все и вся. Это создало идеальную почву для мошенников всех мастей. Национальное бюро помощи, отвечавшее за выплату компенсаций тем, кто лишился жилья, было завалено заявлениями. Сотрудники физически не могли проверить подлинность каждой истории. Первым «жизнерадостным кокни», который сел в тюрьму за злоупотребление этой системой, стал некий Уолтер Хэнди. Этот предприимчивый джентльмен умудрился за пять месяцев девятнадцать раз заявить, что его дом «разбомбили». Каждый раз он получал пособие и временное жилье, после чего перебирался в другой район и повторял аферу. В итоге его поймали и впаяли три года тюрьмы, но сколько таких «хэнди» так и не попались, можно только гадать.
Обязательная светомаскировка, погрузившая Лондон в непроглядную тьму, стала настоящим подарком для уголовников. Она не только облегчала работу мародерам, но и давала прикрытие для более серьезных преступлений. Появились целые банды, которые специализировались на налетах на военные склады. Воровали оружие, боеприпасы, обмундирование — все, что плохо лежало. А поскольку охрана объектов была зачастую чисто символической, лежало плохо очень многое. Украденные пистолеты и автоматы тут же шли в дело — начиналась волна вооруженных ограблений. В темных переулках грабили не только припозднившихся прохожих, но и магазины, и даже почтовые фургоны. Полиция, занятая разбором завалов и патрулированием во время налетов, просто не справлялась с этим валом насилия.
В деревне, вдали от бомбежек, тоже не сидели сложа руки. Туда хлынул поток эвакуированных, и правительство выплачивало пособия тем, кто их у себя размещал. Тут же нашлись умельцы, которые стали заявлять о несуществующих постояльцах. Они получали деньги и продуктовые карточки на «мертвые души», обкрадывая и без того истощенный бюджет. Богатые беженцы из Лондона, отсиживавшиеся в своих загородных домах, тоже не считали зазорным немного «пощипать» государство. Они рассматривали как свое законное право обзавестись двумя, а то и тремя комплектами продуктовых карточек, чтобы не отказывать себе в привычных деликатесах и устраивать пышные званые обеды, пока простые лондонцы делили одну банку консервов на всю семью.
Верхушка общества тоже не отставала. Одним из самых громких дел стала история Айвора Новелло, популярного композитора, актера и кумира светского общества. Этот персонаж получил срок в тюрьме Уормвуд-Скрабс за махинации с бензиновыми талонами. В то время как использование личного автотранспорта было строжайше ограничено, Новелло хотел без проблем кататься на своем «Роллс-Ройсе» из своего убежища в Мейденхеде в Лондон и обратно. Для этого он скупал талоны на черном рынке. Когда его прижали, он, будучи до конца высокомерным, сперва попытался дать взятку чиновнику, вручавшему ему повестку в суд, а затем, несмотря на очевидность улик, вину не признал. Такое поведение взбесило судью, который в противном случае мог бы отделаться простым порицанием. В итоге, под крики «Какой позор!» из зала, где сидели его дружки-аристократы, Новелло отправился на восемь недель в тюрьму. Там его соседом по камере стал молодой парень по имени Фрэнки Фрейзер, который позже прославится как Безумный Фрэнки Фрейзер, главный силовик у знаменитых гангстеров братьев Крэй. Так причудливо переплелись судьбы элитного мошенника и будущего короля преступного мира. Эти самые братья Крэй, к слову, тоже оставили свой след в истории, став последними заключенными лондонского Тауэра. В 1952 году, будучи призванными на службу, они избили своего сержанта и дезертировали, за что и были пойманы и водворены в камеры в блоке Ватерлоо.
Подземелья Лондона: убежище и западня
Пока элита пряталась в комфортабельных бункерах, а мошенники наживались на всеобщем хаосе, рабочий класс умирал в массовом порядке из-за катастрофической нехватки нормальных убежищ. Правительство, проявив поразительную недальновидность, поначалу категорически запретило использовать станции лондонского метро в качестве бомбоубежищ. Официальное объяснение было верхом абсурда: чиновники опасались, что люди, необходимые для «военных усилий», спустятся под землю и откажутся выходить на поверхность до самого конца войны. То есть, по логике властей, пусть лучше их убьет бомбой на улице, чем они будут отсиживаться в безопасности, подрывая экономику. Этот идиотизм продолжался недолго. Когда 14 октября 1940 года прямое попадание бомбы в убежище на станции Бэлэм привело к гибели более 60 человек, а в другие убежища люди просто перестали помещаться, общественное давление заставило правительство уступить.
Метрополитен превратился в огромное подземное царство, где по ночам спали, по разным оценкам, от 150 до 180 тысяч человек. Но это не было той идиллической картиной всеобщего братства, которую рисовала пропаганда. Условия были чудовищными. Люди спали вповалку на холодных бетонных платформах, в грязи и сырости. Не хватало туалетов, воды, воздуха. Вонь стояла невыносимая. Поезда продолжали ходить до позднего вечера, проносясь в нескольких сантиметрах от спящих детей. Но даже за такое сомнительное убежище развернулась настоящая война. Возник черный рынок билетов на вход и «бронирования» мест. Более предприимчивые граждане захватывали лучшие куски платформы и сдавали их в аренду за деньги или еду. Те же дельцы, о которых уже шла речь, контролировали доступ к импровизированным кроватям и простейшим удобствам, превратив общественное пространство в источник личной наживы.
В этой тесноте и темноте процветала преступность. Пока одни пытались уснуть под грохот бомб и поездов, другие занимались своим промыслом. Орудовали карманники, обчищая спящих. Воровали еду, одеяла, любые оставленные без присмотра вещи. Но хуже всего было то, что давка и мрак создавали идеальные условия для самого низменного насилия. Беззащитные люди становились жертвами хищников, а всеобщий хаос и мрак служили им надежным прикрытием. Документальных свидетельств таких случаев немного, так как жертвы редко обращались в полицию — было стыдно и бессмысленно. Однако в отчетах социальных служб и личных дневниках того времени сохранились глухие упоминания об этой темной стороне подземной жизни. Историк Энгас Колдер в своей фундаментальной работе «Народная война» писал, что метро стало «сценой для всех человеческих пороков, обостренных страхом и отчаянием».
Правительство, в конце концов осознав масштабы проблемы, попыталось навести порядок. Были организованы пункты первой помощи, стали раздавать горячий чай и суп, установили дополнительные туалеты. На платформах появились двухъярусные нары, что позволило разместить больше людей и хоть как-то упорядочить пространство. Но это не решало главной проблемы — психологической. Длительное пребывание под землей в атмосфере постоянного страха и напряжения ломало людей. Наружу выходили измотанные, нервные, озлобленные толпы, готовые вцепиться друг другу в глотку из-за любой мелочи. Миф о «веселых кокни», поющих песни в метро, был лишь ширмой, скрывавшей суровую реальность массовой психологической травмы и социального распада.
Война в небесах и на газетных полосах
В отчаянной и, как оказалось, довольно неуклюжей попытке поднять стремительно падающий боевой дух, правительство запустило пропагандистскую машину на полную мощность. Кинотеатры крутили короткометражки, где улыбающиеся люди устраивали вечеринки и как ни в чем не бывало занимались своими делами, совершенно не обращая внимания на бомбежки. Это должно было показать миру и собственному народу несгибаемость британского характера. Верхом этой кампании стала плохо продуманная поездка короля Георга VI и его супруги Елизаветы по разбомбленным кварталам лондонского Ист-Энда. Вместо ожидаемых восторгов и слез умиления монаршая чета нарвалась на свист, улюлюканье и град мусора. Люди, потерявшие свои дома и близких, не желали видеть этих холеных аристократов, которые, как все знали, каждую ночь отбывали в безопасный Виндзорский замок.
Позже королева-мать допустила еще одну фатальную оплошность. После того как шальная бомба слегка зацепила стену Букингемского дворца, она наивно заявила в интервью, что теперь-то «может смело смотреть в глаза жителям Ист-Энда». Эффект был прямо противоположным. Для людей, чьи дома были стерты с лица земли, царапина на дворце выглядела как издевательство. Это лишь усилило ощущение пропасти между народом и властью. Но главный вопрос, который британская пропаганда тщательно обходила стороной, был другим: а кто, собственно, начал эту войну против мирного населения?
Само собой, британской публике не оставили никаких сомнений: преднамеренные бомбардировки гражданских объектов были ничем не спровоцированным актом бессовестного врага. Эта точка зрения до сих пор является преобладающей на Западе. Однако факты говорят о другом. Британцы начали бомбить гражданские цели в Германии еще в ночь с 15 на 16 мая 1940 года, нанеся удары по городам Рурской области. Это было почти за четыре месяца до начала немецких налетов на Лондон. Влиятельный британский историк Дж. Ф. П. Вил писал: «Это один из величайших триумфов современной эмоциональной инженерии, что, несмотря на очевидные факты, которые невозможно было скрыть или даже существенно исказить, британская общественность на протяжении всего периода Блица (1940–1941) оставалась убежденной, что вся ответственность за их страдания лежит на немецких лидерах».
Шотландский историк Ангус Колдер в своей книге «Народная война» (1969) высказался еще более определенно: «Возможно, это неудобная история, но именно Англия, а не Германия, инициировала кровопролитную бойню бомбардировок гражданского населения, тем самым вызвав ответные меры. Чемберлен признавал, что это было “абсолютно против международного права”. Это началось в 1940 году, и Черчилль верил, что в этом кроется секрет победы. Он был убежден, что рейд достаточной интенсивности может уничтожить моральный дух Германии, и поэтому его Военный кабинет спланировал кампанию, которая отказалась от принятой практики нападения на вооруженные силы противника и вместо этого сделала гражданское население основной целью. Ночь за ночью бомбардировщики Королевских ВВС во все возрастающем количестве наносили удары по всей Германии, обычно по рабочим кварталам, потому что они были более плотно застроены».
И, наконец, Дж. М. Спейт, главный помощник секретаря Министерства авиации в то время и ведущий авторитет в области воздушной мощи, выразился предельно ясно: «Мы начали бомбить гражданские объекты на территории Германии до того, как немцы начали бомбить гражданские объекты на территории Британии… Поскольку мы сомневались в психологическом эффекте пропагандистского искажения правды о том, что именно мы начали стратегическое бомбовое наступление, мы уклонились от того, чтобы придать нашему великому решению от 11 мая 1940 года ту огласку, которой оно заслуживает».
Впрочем, есть один предполагаемый акт жестокости, который теперь можно с уверенностью назвать чистым вымыслом — это обстрел с воздуха мирных жителей, спасавшихся от огненного смерча в Дрездене в феврале 1945 года. Необходимость тотальной бомбардировки этого города, полного беженцев, всего за двенадцать недель до капитуляции Германии до сих пор является предметом ожесточенных споров. Однако рассказы о том, как британские «Москито» и американские «Мустанги» расстреливали из пулеметов женщин и детей на улицах, — это стойкий миф. Британские самолеты-разведчики лишь сбрасывали маркеры для бомбардировщиков и улетали. Американских истребителей в радиусе досягаемости Дрездена в тот момент просто не было. Да и полеты на сверхмалой высоте, необходимые для штурмовки, были бы самоубийством в условиях бушующей огненной бури. Разумеется, это слабое утешение для десятков тысяч жизней, унесенных огненным вихрем, но этого конкретного военного преступления не было.
Понравилось - поставь лайк! Это поможет продвижению статьи!
Подписывайся на премиум и читай статьи без цензуры Дзена!
Тематические подборки статей - ищи интересные тебе темы!
Поддержать автора и посодействовать покупке нового компьютера
