Солнце заливало Хабаровск щедрым, почти летним золотом, обманывая календарь. Осенний воздух, прозрачный и звенящий, пах прелой листвой с амурских сопок и едва уловимым дымком с дачных участков. Татьяна стояла у панорамного окна своей студии на последнем этаже сталинки, глядя на просыпающийся город. Коврик для йоги был аккуратно свернут в углу. Утренняя практика подарила телу гибкость, а разуму — ту хрупкую, драгоценную тишину, которую она научилась ценить больше всего на свете. В свои пятьдесят восемь она достигла гармонии, о которой в юности и не мечтала: любимый муж, успешное дело, уважение в профессиональных кругах. Она была лучшим стилистом города, и это не было пустым бахвальством. Это был факт, выстроенный десятилетиями труда, интуиции и безупречного вкуса.
Дверной звонок прозвучал коротко и нетерпеливо. Татьяна знала этот почерк. Алевтина. Дочь всегда спешила, даже когда просто нажимала на кнопку звонка.
Татьяна открыла дверь. На пороге стоял ее восьмилетний внук Игорь, сжимая в руке лямку рюкзака с динозавром. За его спиной мелькнула и тут же исчезла фигура Алевтины в кричаще-ярком плаще. Она даже не поднялась на этаж, просто высадила сына у подъезда.
– Привет, золотко, – Татьяна присела, обнимая внука. От него пахло яблочным соком и утренней прохладой.
– Привет, бабуль, – Игорь шмыгнул носом и протянул ей телефон. – Мама просила передать. Сказала, у нее встреча с клиенткой, заберет вечером.
Татьяна взяла холодный смартфон. На экране было короткое сообщение: «Занятнейший денек предстоит. Пусть Игорь у тебя посидит. Целую». Ни одного знака препинания. Фирменный стиль Алевтины.
– Хорошо, проходи, мой руки. Я как раз сырники приготовила.
Игорь сбросил рюкзак и побежал в ванную. Татьяна прошла на кухню, где в воздухе витал аромат ванили и топленого масла. Она положила телефон на столешницу рядом с вазой с астрами. Спокойствие, добытое часовой асаной, начало таять, уступая место привычной тревоге. «Занятнейший денек». Татьяна знала, что это значит. Сегодня комиссия при мэрии принимала решение, кто будет отвечать за стиль первых лиц города на предстоящем Восточном экономическом форуме. Главных претендентов было двое: ее студия «Гармония» и крикливый, агрессивный салон Алевтины «Аля-шик». Дочь превратила их профессиональное различие в личную войну.
Игорь выскочил из ванной, вытирая руки о джинсы. Он уселся за стол и впился взглядом в горку румяных сырников.
– Со сгущенкой будешь? Или со сметаной?
– С маминым вареньем! – выпалил он.
Татьяна улыбнулась. «Мамино варенье» – так он называл ее фирменное, из жимолости. Она поставила перед ним тарелку и розетку с темно-фиолетовым, почти черным лакомством.
Мальчик сосредоточенно ел, смешно морща нос. Солнечный луч упал на его светлые волосы, сделав их почти белыми. Он был так похож на Михаила в детстве. Ее Мишу.
– Бабушка, – вдруг сказал Игорь, не отрываясь от тарелки. Голос его был ровным и будничным, каким дети передают самые невероятные вещи. – А мама сказала, что дедушка вас бросил из-за другой женщины.
Вилка в руке Татьяны замерла на полпути ко рту. Тишина на кухне стала плотной, как вата. Было слышно только, как тикают старые часы в гостиной и как где-то внизу, на улице, сигналит машина. Солнечный свет показался вдруг резким и неуместным.
– Что, милый? – переспросила она, хотя расслышала все до последнего слова.
– Мама сказала, – повторил Игорь, теперь уже глядя на нее ясными, честными глазами. – Что дедушка Миша от вас ушел. К другой тете. Давно. А потом вернулся, потому что вы его простили. Это правда?
Мир качнулся. Коврик для йоги в углу, казалось, насмешливо смотрел на нее. Где твоя гармония, Татьяна? Где твоя выстроенная годами невозмутимость? Слова ребенка, бездумно брошенные, как камень в гладкую воду, всколыхнули со дна такой густой и темный ил, что дышать стало трудно. Это была не просто ложь. Это была диверсия. Точечный удар в самое сердце, нанесенный руками собственного ребенка.
Она смотрела на внука, на его невинное лицо, и видела за ним усмехающееся лицо Алевтины. И прошлое, которое она считала давно пережитым и погребенным под толщей лет, вдруг обрушилось на нее со всей своей первозданной болью.
Это случилось не вчера и не год назад. Это случилось семь лет назад, тоже осенью, такой же солнечной и обманчиво-ласковой. Алевтине тогда был двадцать один год. Она только что закончила колледж технологии и сервиса и пришла работать к Татьяне в студию. Вся горела, вся светилась. Талантливая, быстрая, с врожденным чутьем на цвет и форму. Татьяна была безмерно горда. Она видела в дочери свое продолжение, свою улучшенную версию. Она давала ей лучших клиентов, доверяла самые сложные задачи, мечтая однажды передать ей «Гармонию» как драгоценность по наследству.
Алевтина впитывала все как губка. Она копировала материнскую манеру общения с клиентами, ее жесты, даже интонации. Но Татьяна, ослепленная любовью, не замечала главного: Алевтина копировала форму, не вникая в содержание. Она хотела славы, денег, признания – всего и сразу. Ей была скучна кропотливая работа по подбору фактур, многочасовые примерки, психологическая работа с клиенткой, которая часто была важнее выбора платья. Ей нужен был фейерверк, быстрый результат.
– Мам, ну зачем мы возимся с этой Марьей Ивановной? – капризно тянула она после ухода очередной клиентки, жены местного чиновника. – У нее же фигура – холодильник «Бирюса». Что на нее ни надень, все равно будет холодильник. Давай просто оденем ее в темный балахон и все.
– Аля, – терпеливо объясняла Татьяна, раскладывая эскизы. – Наша задача не спрятать, а подчеркнуть. У Марьи Ивановны красивые запястья и длинная шея. Мы сделаем акцент на этом. Мы подарим ей уверенность в себе, а не просто скроем недостатки. В этом суть нашей работы.
– Ой, мам, философия пошла, – отмахивалась Алевтина и утыкалась в телефон, листая ленту с московскими блогерами.
Тревожный звонок прозвенел, когда Татьяна взяла на работу Полину. Тихую, застенчивую девочку из Комсомольска-на-Амуре, выпускницу их же колледжа. В ее портфолио не было лоска, но был нерв, была смелость, которой так не хватало Алевтине. Полина не боялась асимметрии, сложных цветов, она мыслила образами, а не трендами. Татьяна увидела в ней тот самый подлинный талант, который не нуждается в огранке, а лишь в поддержке.
Она стала заниматься с Полиной после работы. Разбирала ее эскизы, учила чувствовать ткань, возила на закрытые показы приезжих дизайнеров. Она делала это открыто, не видя в этом ничего предосудительного. Она растила кадры для своей же студии.
Но Алевтина увидела в этом предательство.
– Ты с ней возишься больше, чем со мной! – однажды взорвалась она, когда Татьяна похвалила Полину за удачно подобранный образ для сложной клиентки.
– Аля, я твой руководитель, а не только мама. И я вижу, что Полина работает, а ты половину времени сидишь в соцсетях. У нее есть голод, стремление. А у тебя что?
– У меня есть ты! – крикнула Алевтина. – Я твоя дочь! «Гармония» должна была стать моей! А ты притащила эту… провинциалку! И смотришь на нее так, как на меня никогда не смотрела!
Это была неправда. Татьяна смотрела на дочь с обожанием и надеждой. Но теперь в ее взгляде все чаще проскальзывало разочарование, и Алевтина это чувствовала. Она начала делать мелкие пакости. «Случайно» проливала кофе на эскизы Полины. «Забывала» передать ей важную информацию от клиента. Татьяна списывала это на усталость, на ревность, на сложный характер. Она говорила с Михаилом, и он, как всегда, был спокоен и мудр.
– Таня, она борется за твое внимание, – говорил он вечерами на кухне, помешивая чай в своей любимой кружке с якорем. – Как ребенок. Она не видит в тебе начальника, она видит маму, которая нашла новую любимую игрушку. Будь с ней помягче. Но и не потакай.
Татьяна старалась. Она дала Алевтине отдельный, очень важный проект – подготовка к юбилею крупного хабаровского застройщика. Нужно было одеть всю его семью: жену, двух взрослых дочерей и свекровь. Это был шанс для Али проявить себя.
Алевтина с головой ушла в работу. Она впервые за долгое время не сидела в телефоне, а рисовала, подбирала ткани, ездила на примерки. Татьяна радовалась, видя это преображение. Ей казалось, что кризис миновал.
За неделю до юбилея в студию привезли заказанные из Италии ткани. Роскошный шелк цвета ночного неба для жены, нежный кашемир оттенка пыльной розы для дочерей, тяжелый бархат глубокого винного цвета для свекрови. Это была кульминация проекта.
Алевтина порхала вокруг коробок, щебетала, строила планы. А на следующий день… ткани исчезли. Весь рулон шелка. Самый дорогой и важный. Без него рушилась вся концепция. Заказать новый не успевали.
– Я не знаю, как это вышло! – рыдала Алевтина в кабинете Татьяны. – Я вчера все проверила, все было на месте! Это Полина! Это она украла! Она мне завидует, она хочет меня подставить!
Татьяна смотрела на дочь, на ее заплаканное лицо, на дрожащие губы, и впервые за много лет материнский инстинкт не сработал. Вместо сочувствия она ощутила холод. Что-то в этой истерике было фальшивым, отрепетированным.
– Зачем Полине это делать? – спокойно спросила она.
– Чтобы занять мое место! Чтобы ты ее похвалила, а меня выгнала!
В этот момент в кабинет заглянула администратор.
– Татьяна Андреевна, там курьер приехал. Говорит, от Алевтины Михайловны. Забрал вчера вечером какой-то рулон, а сегодня привез обратно. Сказал, что она звонила, сказала, что перепутала.
Время остановилось. Татьяна перевела взгляд на дочь. Алевтина замерла, и на ее лице проступило нечто уродливое – смесь страха, злости и паники. Она поняла, что попалась.
– Это не то, что ты думаешь! – залепетала она. – Я просто… я хотела его отвезти к другому портному, нашему, проверенному…
Но ложь уже не работала. План был прост и жесток: спрятать ткань, обвинить Полину, а потом, когда ту уволят, «чудесным образом» найти пропажу.
Это был конец. Не конец их отношений матери и дочери, нет. Это был конец их профессионального союза. Татьяна не кричала. Она говорила тихо, и от этого ее слова звучали еще страшнее.
– Я не могу с тобой работать, Аля. Дело не в ткани. Дело в том, что ты готова была уничтожить человека ради своей выгоды. Я этому тебя не учила.
– Значит, ты выбираешь ее? – прошипела Алевтина, и в ее глазах больше не было слез, только сухая, холодная ярость.
– Я выбираю порядочность. Ты можешь остаться моей дочерью. Но моим партнером ты быть не можешь.
Через неделю Алевтина уволилась. Она забрала с собой двух мастеров и базу данных клиентов, которую тайком скопировала. Через месяц в центре города открылся салон «Аля-шик» с демпинговыми ценами и агрессивной рекламой. Алевтина начала войну. Она поливала «Гармонию» грязью в соцсетях, распускала слухи, переманивала клиентов.
И вот теперь, семь лет спустя, эта война вышла на новый уровень. Она втянула в нее ребенка и покусилась на самое святое – на ее брак с Михаилом, который был ее опорой, ее тихой гаванью все эти сорок лет. «Дедушка вас бросил из-за другой женщины». Какой дьявольский ум нужно было иметь, чтобы так перевернуть историю о профессиональном предательстве, о «другой женщине»-коллеге, в грязную семейную интригу? Алевтина знала, куда бить. Она знала, что репутация и семья – два столпа, на которых держится мир Татьяны.
– Бабушка? Ты чего? – голос Игоря вернул ее в реальность. Он доел сырники и смотрел на нее с беспокойством.
Татьяна моргнула, сбрасывая оцепенение. Она взяла себя в руки. Дыхание. Вдох через нос, выдох через рот. Как на йоге. Не позволяй гневу управлять тобой. Гнев – плохой советчик.
– Нет, солнышко. Это неправда, – сказала она ровным, спокойным голосом. – Мама что-то перепутала. Мы с дедушкой никогда не расставались.
– А-а, – протянул Игорь, явно удовлетворенный ответом, и тут же переключился. – А можно мне мультики посмотреть?
– Конечно, можно. Иди в гостиную.
Когда мальчик убежал, Татьяна взяла свой телефон. Пальцы слегка дрожали. Она набрала номер Михаила. Он ответил после первого гудка.
– Да, Танюш. Что-то случилось? Ты редко звонишь утром.
Его спокойный, низкий голос подействовал как бальзам.
– Миша… Игорь у нас. Алевтина привезла.
– Я понял. Опять бой за контракт?
– Да. Но не только. Миш, она сказала Игорю… она сказала ему, что ты меня бросал. Уходил к другой женщине.
На том конце провода повисла тишина. Татьяна слышала, как гудит ветер в проводах за окном.
– Вот как, – наконец произнес Михаил. Голос его стал жестким, как сталь. – Значит, вход пошли резервы главного командования. Я сейчас приеду.
– Не надо, у тебя же совещание на заводе.
– Совещание подождет. Мою жену обливают грязью. Это важнее. Буду через полчаса.
Пока она ждала Михаила, Татьяна ходила по квартире, механически поправляя подушки на диване, смахивая несуществующую пыль. Она подошла к окну. Солнце стояло уже высоко. Внизу, во дворе, играли дети. Мирная картина, которая совершенно не вязалась с бурей у нее внутри. Она пыталась применить техники, которым училась годами. Наблюдать за эмоцией, не вовлекаясь. Дать ей имя. Гнев. Обида. Разочарование. Но они были слишком сильны. Это касалось не ее, а ее семьи. Ее Миши. Честнейшего, преданнейшего человека, который всю жизнь был ее каменной стеной.
Михаил приехал даже раньше. Он вошел, как всегда, основательно и спокойно. Снял куртку, прошел на кухню. Обнял Татьяну за плечи и заглянул в глаза.
– Ну что, боец? Порох в пороховницах еще есть?
– Уже почти нет, – честно призналась она. – Я устала, Миш. Я не хочу с ней воевать. Она моя дочь.
– Она уже не маленькая девочка, Таня. Она взрослый человек, который совершает подлые поступки. И иногда подлости нужно давать отпор. Не ради мести. Ради справедливости. И чтобы защитить то, что нам дорого. Например, вот этого шпиона. – Он кивнул в сторону гостиной, откуда доносились звуки мультфильма.
Они сидели на кухне и молчали. Михаил заварил крепкий чай. Татьяна смотрела на его руки – большие, сильные, со следами мазута под ногтями, которые не отмывались до конца никогда. Руки инженера, создающие что-то настоящее, материальное. Не то что ее эфемерный мир стиля и красоты.
– Что будем делать? – спросила она.
– То, что должны. Позвони ей. Скажи, чтобы зашла, когда поедет за Игорем. Нам надо поговорить. Втроем.
– Она не приедет. Она поймет, что Игорь все рассказал, и не сунется.
– Приедет, – уверенно сказал Михаил. – Она слишком самоуверенна. Она подумает, что ты проглотила наживку и сейчас будешь плакать и умолять ее не разрушать семью. Она приедет насладиться своей победой.
Он оказался прав. Татьяна написала дочери сообщение: «Аля, зайди вечером. Нужно серьезно поговорить». Ответ пришел через час: «Ок, буду около 7. Надеюсь, ничего страшного?» Лицемерие высшей пробы.
Весь день прошел как в тумане. Татьяна пыталась работать – отвечала на звонки, просматривала эскизы к новому проекту, но мысли постоянно возвращались к вечернему разговору. Она играла с Игорем в конструктор, читала ему книгу, но чувствовала себя автоматом. Ложь дочери отравила все вокруг.
В половине седьмого вернулся с работы Михаил. Он молча переоделся, прошел в гостиную и включил Игорю на планшете новую игру, надев на него наушники.
– Пусть не слышит разборки взрослых, – коротко пояснил он.
Ровно в семь раздался знакомый нетерпеливый звонок. Татьяна открыла дверь. Алевтина стояла на пороге, одетая в модный брючный костюм цвета фуксии. Она окинула мать быстрым оценивающим взглядом.
– Привет. Что случилось? У тебя вид, как будто Амур из берегов вышел. Игорь готов?
– Проходи, – тихо сказала Татьяна.
Алевтина вошла в прихожую, и ее улыбка стала чуть менее уверенной, когда она увидела Михаила, стоящего в дверях гостиной.
– О, и папа здесь. Семейный совет? – она попыталась съязвить, но в голосе прозвучала тревога.
– Проходи на кухню, Алевтина, – сказал Михаил. Тон его не предвещал ничего хорошего.
Они сели за тот же стол, за которым утром сидел Игорь. Алевтина вертела в руках свой телефон.
– Итак? Я слушаю. У меня мало времени, мне еще нужно заехать к поставщику.
Татьяна глубоко вздохнула, собираясь с силами. Она посмотрела прямо в глаза дочери.
– Сегодня утром Игорь сказал мне, что его дедушка меня бросал. Уходил к другой женщине.
Алевтина не дрогнула. Она лишь слегка приподняла идеально выщипанную бровь.
– И? Дети иногда такое выдумывают.
– Не выдумывают, Аля. Он сказал, что это сказала ему ты.
– Ну, сказала. И что? Это секрет? Всякое в жизни бывает. Я просто объясняла ребенку, что семьи бывают разными. Что даже если люди ссорятся, они могут потом помириться. Это был педагогический момент.
Татьяна смотрела на нее и не верила своим ушам. Какая изворотливость. Какой цинизм.
– Педагогический момент? – вмешался Михаил. Голос его был тихим, но в нем клокотал гнев. – Ты лжешь своему сыну. Ты лжешь про свою семью. Ты обливаешь грязью свою мать. Зачем, Алевтина?
– Я ничего не обливаю! – взвилась она. – Может, я что-то не так помню! Столько лет прошло! Помню только, что мама тогда была сама не своя, все время плакала. И какая-то девица у нее в студии вертелась. Полина, кажется. Мама с ней носилась, как с писаной торбой. Я и подумала…
– Ты не подумала, – отрезал Михаил. – Ты все прекрасно помнишь. Ты помнишь, как пыталась подставить девочку. Ты помнишь, как украла рулон ткани. Ты помнишь, как твоя мать не выгнала тебя с позором, а просто сказала, что не может с тобой работать. И ты перевернула эту историю, превратив ее в грязную сплетню. Ты использовала «другую женщину», профессионального конкурента, чтобы создать миф о неверности отца.
Алевтина вскочила. Ее лицо исказилось.
– Да что вы понимаете! Вы всегда были на ее стороне! Всегда! А я? Я ваша дочь! Это мне должна была достаться студия! Это меня она должна была учить! А она выбрала эту… мышь!
– Она выбрала профессионализм и порядочность, – сказала Татьяна. Ее голос снова стал спокойным. Вся утренняя боль, весь гнев перегорели, оставив после себя только холодную, горькую ясность. – То, чего у тебя нет. И, видимо, никогда не будет.
– Ах так! – закричала Алевтина. – Ну тогда пеняйте на себя! Контракт от мэрии будет моим! Я знаю, что предложить жене мэра. У меня есть то, чего нет у вас! Молодость и дерзость! А вы… вы застряли в прошлом веке со своей «гармонией» и «порядочностью»!
Она схватила свою сумочку и бросилась к выходу.
– Игорь! Собирайся! Мы уходим! – крикнула она в сторону гостиной.
– Он останется у нас, – твердо сказал Михаил, преграждая ей дорогу. – До завтра. Тебе нужно остыть. И подумать.
– Да кто вы такие, чтобы мне указывать?! – Алевтина попыталась его оттолкнуть, но он стоял как скала.
– Мы его бабушка и дедушка. И мы не позволим тебе калечить ему психику. Завтра утром приедешь и заберешь. А сейчас уходи.
Алевтина посмотрела на отца, потом на мать. В ее глазах была чистая ненависть. Она резко развернулась и, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в шкафу, ушла.
В квартире снова стало тихо. Только из гостиной доносился пиликающий звук планшета. Татьяна села на стул и закрыла лицо руками.
– Господи, Миша… что мы наделали?
Михаил подошел, сел рядом и взял ее руки в свои.
– Мы сказали правду, Танюша. Впервые за семь лет. Это было больно, но необходимо. Как операция.
– А контракт? Она же теперь все сделает, чтобы его получить.
– А вот это уже не семейное дело, – сказал Михаил. – Это твоя профессиональная территория. И я знаю, что здесь ты умеешь побеждать. Не интригами. А мастерством.
Ночь была долгой. Татьяна почти не спала. Она прокручивала в голове слова дочери, ее искаженное злобой лицо. Но под утро, когда первые серые лучи заглянули в окно, она встала. Расстелила коврик. И начала свою практику. Дыхание. Асана. Концентрация. Она отпускала обиду, отпускала гнев. Она возвращала себе себя.
Утром, после того как Михаил отвез Игоря в школу (Алевтина написала сухое: «Пусть дед отвезет, я не успеваю»), Татьяна приехала в студию. Она была спокойна и сосредоточена. Она знала, что делать.
Комиссия собиралась в два часа дня. Времени было мало. Она позвонила своей лучшей швее. Затем – поставщику фурнитуры.
Ее концепция для первой леди города была построена на сдержанной элегантности. Костюм из тонкой шерсти сложного серо-голубого оттенка, напоминающего цвет осеннего амурского неба перед закатом. Главной деталью, «изюминкой», была брошь ручной работы – стилизованная ветка лотоса, символа чистоты и стойкости.
Татьяна знала, что Алевтина предложит что-то яркое, трендовое, скорее всего, скопированное с последних европейских показов. И она знала слабость жены мэра – любовь к уникальным, авторским вещам.
Но после вчерашнего разговора этого было мало. Нужен был ход, который показал бы не только ее вкус, но и ее принципы. Символический жест. Финальный аккорд.
В два часа дня она вошла в зал заседаний в мэрии. Алевтина уже была там. Она сидела, закинув ногу на ногу, и с победной усмешкой смотрела на мать. На ней был тот же костюм цвета фуксии.
Сначала выступала Алевтина. Она разложила на столе глянцевые мудборды, показала яркие эскизы. Платье-футляр кричащего красного цвета. Костюм с огромными плечами. Все было модно, но безлично. Это могло быть на ком угодно, в любом городе мира.
– …это подчеркнет статус Хабаровска как современной, динамичной столицы Дальнего Востока! – патетично закончила она.
Члены комиссии вежливо кивали.
Потом пришла очередь Татьяны. Она не стала показывать много эскизов. Она разложила на столе образцы ткани, положила рядом ту самую брошь в виде лотоса. И рассказала свою историю. Не про моду. А про женщину, которая представляет их город. Про ее силу, ее ум, ее внутреннее достоинство. Про то, как одежда должна не кричать, а говорить шепотом.
– …и главным акцентом образа станет вот эта брошь, – сказала она, беря в руки изящное украшение. – Она сделана здесь, в Хабаровске, нашим местным ювелиром. Но это не все.
Она сделала паузу и посмотрела на Алевтину.
– Я знаю, что моя конкурентка, Алевтина Михайловна, предложила яркие, смелые решения. И это прекрасно, городу нужна молодая энергия. Поэтому я хочу сделать беспрецедентное предложение. Если комиссия выберет мою концепцию, я предлагаю, чтобы один из образов для менее формальных мероприятий в рамках форума разработала студия «Аля-шик». Под моим общим руководством. Я считаю, что мы должны не воевать, а сотрудничать. Показывать пример единства, а не раздора. Ведь именно этому учит нас наш город и наш край.
В зале повисла тишина. Члены комиссии переглядывались. Жена мэра, женщина с умными глазами, смотрела на Татьяну с нескрываемым интересом.
Алевтина сидела с каменным лицом. Она не ожидала такого. Она ждала битвы, а получила предложение о мире. И это публичное предложение обезоруживало ее, выставляло ее в невыгодном свете в случае отказа. Это был не удар. Это был шах и мат, сделанный с обезоруживающей грацией. Это был ход не стилиста. Это был ход мастера йоги, который знает, что истинная сила не в нападении, а в умении обратить энергию противника в свою пользу.
Татьяна знала, что Алевтина не согласится. Ее гордость не позволит. Но это было уже неважно. Жест был сделан. Профессиональная истина, как и семейная, была произнесена вслух.
Она собрала свои материалы и, вежливо кивнув, вышла из зала. На улице все так же сияло солнце. Она вдохнула полной грудью холодный, чистый воздух. Она не знала, получит ли контракт. Но она знала, что выиграла нечто большее. Она вернула себе свою гармонию. И теперь никакая ложь не сможет ее разрушить.