Ранее:
Пробуждение.
Тишина, хлынувшая в модуль после внезапной остановки бура, была живой и враждебной. Это была не пустота, а густая, тягучая субстанция, ворвавшаяся в тесное пространство и вытеснившая собой воздух, свет и саму возможность мыслить здраво. Она давила на барабанные перепонки, заставляя их ловить несуществующие шумы, сжимала виски стальным обручем, в котором пульсировала кровь. Шесть человек застыли в немом оцепенении, их тела сковала невидимая ледяная рука. Они уставились на главный экран, и их отражения в затемнённом стекле были бледными масками с расширенными от ужаса и непонимания зрачками-безднами.
На мониторе, залитая холодным, безжизненным сиянием, была та самая стена. Абсолютно гладкая, без единой трещины, поры или шероховатости, она уходила вправо и влево, теряясь за пределами обзора камеры. Её поверхность отливала перламутром и казалась одновременно металлической, живой и стеклянно-хрупкой. Это была не скала, не лёд и не руда. Это было воплощение невозможного, физический парадокс, впившийся в реальность, как нож.
Первым опомнился Лёха. Его практичный, заземлённый ум, воспитанный на чертежах и технических мануалах, отчаянно сопротивлялся, отказывался принять происходящее. Его пальцы, привыкшие к точным, выверенным движениям, дрогнули, совершив непроизвольный спазматический жест.
- Глюк датчиков, - его голос прозвучал хрипло и неестественно громко в гробовой тишине, обращаясь к микрофону внутренней связи. Он говорил больше для себя, пытаясь зацепиться за знакомое объяснение. - Контактная группа окислилась от перепада, или… Или кабель повредился. Надо вытаскивать колонну, перебирать головку. Немедленно.
- Алексей, нет! - резко, почти истерично обернулась к нему Катя. Её глаза, обычно спокойные и сосредоточенные, теперь горели лихорадочным огнем одержимости.
- Вытаскивать? Мы только что совершили открытие, которое перечеркнет все учебники по геологии, физике, всему! Смотри на телеметрию! Все показания в норме! Это не глюк. Это… Это реальность. Та, о которой мы только и мечтали!
- Какая к чёрту реальность, Кать?! - взорвался Горшков, с силой ударив ладонью по столу. От удара вздрогнула кружка с остывшим чаем, и коричневая жидкость пролилась на схему. - Ты сама видишь! Какой известный нам материал может выдержать давление в пять тысяч атмосфер и не деформироваться? Какой черт может светиться в полной, абсолютной темноте на четырёхкилометровой глубине? Это сбой системы, я тебе говорю! Глюк!
- И «сбой системы» тоже прочертил вот этот идеальный, божественный узор? - парировала Катя, тыча пальцем в экран, где на фоне голубого свечения угадывался сложный, симметричный рельеф, напоминающий то ли кристаллическую решётку, то ли неизвестные письмена, то ли схему нейронной сети непостижимого разума.
- Ребята… - тихо, но очень чётко, почти отрешенно произнёс Бен. Американский гляциолог не отрывал взгляда от экрана, его лицо было бледным, почти прозрачным.
- А вам не кажется, что этот свет… он пульсирует?
Все снова, как по команде, уставились на монитор. Бен был прав. Холодное голубое свечение было не постоянным. Оно медленно, почти гипнотически, нарастало и ослабевало. Ровно и ритмично, с неумолимой точностью метронома.
- Как пульс, - прошептала врач Мария, впервые оторвавшись от старого потрёпанного томика Достоевского. Она подошла ближе, с чисто профессиональным, но уже смешанным с суеверным, первобытным страхом интересом рассматривая ритм.
- Я пробую аварийный отстрел. Отсоединяю буровую головку и поднимаю колонну. Сейчас всё починим.
Её пальцы привычно взлетели над клавиатурой, но замерли в сантиметре от клавиши подтверждения. С центрального пульта донесся негромкий, мелодичный, леденящий душу звук. Похожий на падение идеально круглой капли воды в металлическую чашу. Звук был неестественно чистым, кристальным. Он повторился трижды, складываясь в зловещую, неземную мелодию, которая резала слух своей чужеродной гармонией.
Все обернулись на пульт управления буровой установки. На индикаторе давления, который уже несколько минут показывал стабильные, невозможные значения, вдруг проступила алая, будто кровяная цифра «0». Она мигнула раз, другой, и затем сменилась на символ, которого не было ни в одном руководстве по эксплуатации. Это был сложный, отвратительно-геометричный иероглиф, отдалённо напоминающий три сцепленных между собой кольца, одно из которых было прорвано изнутри острым, хищным клином. Символ казался одновременно древним и вневременным.
- Что это? - растерянно, почти по-детски, потерянно спросил Лёха. - Кать? Ты видишь это? Что это за хрень?
Катя молчала. Она смотрела на символ, и по её спине медленно, позвонок за позвонком, пробежал ледяной холод, несмотря на тёплый свитер. Она знала каждую микросхему, каждую строчку кода этой системы. Этого просто не могло быть. Этого не существовало в природе. Это было письмо.
- Это…- она попыталась говорить, но голос сорвался. - Этого не может быть.
И в этот миг погас свет.
Не полностью. Аварийное освещение, тусклое, кроваво-красное, выхватило из внезапно нахлынувшего мрака испуганные, искажённые, почти нечеловеческие лица. Завыли сирены, но их звук казался неестественно приглушённым, подавленным, словно его всасывала в себя та самая давящая тишина. Загудели компьютеры, пытаясь перезагрузиться, и их гул звучал как предсмертные хрипы утопающего.
- Генератор! - крикнул Лёха, и его голос сорвался на фальцет, выдавая животный страх. - Иван, беги, проверь генератор! Немедленно! Быстро!
Повар, молчавший до этого в углу, застывший как статуя, кивнул, с трудом отлипая от стула, натянул меховую шапку и выскочил в шлюз. Хлопок тяжелой гермодвери прозвучал как выстрел, возвещающий начало конца.
- Резервное питание должно было включиться мгновенно, - сказала Катя, её пальцы с бешеной скоростью забегали по клавиатуре, отбрасывая багровые, пляшущие тени, которые жили своей собственной жизнью.
- Сбой в сети. Но… источник сбоя не локализован. Система его не видит. Его нет в логике контроллеров. Как будто… как будто кто-то взял и просто высосал энергию. Высосал всё до капли. Как вампир.
Через пять минут, которые показались вечностью, Иван вернулся, весь запорошенный снегом, его лицо посерело, а глаза были круглыми от ужаса.
- Генератор в порядке, - просипел он, с трудом отдышавшись. - Топливо есть, масло есть. Он работает, тарахтит, как зверь. Но… электричество... Как будто… - он замялся, ища слово, его взгляд был пустым, - как будто проводку перегрызли. Перерубили. Перепилили.
- Как перерубили? - не понял Лёха, и в его голосе впервые прозвучала не злость, а полная, абсолютная растерянность. - Там же бронированные кабели в двойной изоляции! Их нельзя перегрызть!
- Я не знаю! - раздражённо, почти испуганно, на грани истерики отмахнулся повар. - Иди сам посмотри! Там всё цело, но электричества нет! Его нет! Его съели!
В это время замигал главный монитор, и система с тяжёлым, больным, предсмертным скрежетом начала загружаться. Свет мерцал, мигал и с трудом вернулся, но уже не такой яркий, как прежде. Лампы горели вполнакала, отбрасывая длинные, пляшущие, уродливые тени, которые казались живее, реальнее и опаснее их самих.
- Мощности не хватает, - констатировала Катя, глядя на показания, её лицо было маской ужаса.
- Что-то съедает почти всю энергию. Оставляя нам лишь крохи на поддержание необходимых функций.
- Буровая, - тихо, безразличным тоном сказал Виктор Семёнов. Он все это время сидел на своем привычном месте у заиндевевшего иллюминатора и курил трубку, не обращая внимания на суету, будто наблюдая за спектаклем, конец которого ему давно известен. - Оно питается от нас.
- Что питается, Витя? Прекрати нести чушь! - Лёха был на грани срыва, его нервы были натянуты до предела, как струны, готовые лопнуть. - Хватит этих сказок!
- То, что мы разбудили, - невозмутимо, выдержав паузу, ответил геолог и выпустил струйку едкого дыма, которая закрутилась в красном свете в причудливый, зловещий узор.
- Оно попробовало на вкус наше электричество. Наше тепло. Нашу жизнь. И ему понравилось. Оно голодное.
Наступила тягостная, неловкая, давящая пауза. Безумная, параноидальная теория Виктора странным, пугающим, неопровержимым образом ложилась на голые, необъяснимые факты. Сбой, совпавший с касанием стены. Потеря энергии. Необъяснимый символ на экране. Эта мысль была как червоточина, проникающая в сознание, точащая его изнутри.
- Ладно, хватит, - Лёха с силой тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение, вернуть контроль. - Все на точку кипения. Иван, поставь чайник, завари самый крепкий, чёрный как смоль чай. Бен, помоги Кате проверить все системы. Мария, проверь аптечку, приготовь успокоительное, если что. Витя… иди отсюда, кури в жилом модуле. Все успокоимся и всё починим. Это техника. Она ломается. Такое бывало. Просто совпадение. - Он говорил это слишком быстро, слишком уверенно, пытаясь убедить себя.
Все засуетились, ухватившись за приказы Лёхи, как за соломинку, за единственную нить, ведущую назад, в знакомый, логичный мир. Рациональное объяснение было куда комфортнее мистических бредней. Через полчаса чай был готов, системы частично перезапущены, но связь с внешним миром по-прежнему молчала, антенны, похоже, тоже пали жертвой загадочного скачка, стали первой жертвой.
Катя и Бен сидели за своими терминалами, пытаясь вытащить данные с буровой камеры, записанные в момент «контакта». Лёха и Иван копались в электрощитовой. Мария разложила на столе бинты, антисептики и шприцы с транквилизаторами, на всякий случай, её руки чуть заметно дрожали. Виктор ушел к себе.
Казалось, кризис миновал. Напряжение немного спало, сменившись вымученной, неестественной, бутафорской рутиной. Но воздух оставался густым от непередаваемого страха.
Первым это почувствовал Бен. Он откинулся на спинку стула, потирая переносицу. От долгого вглядывания в мерцающий монитор у него разболелась голова, боль сосредоточилась глубоко в глазницах. Он закрыл глаза, ощущая, как за веками пляшут багровые, пульсирующие круги. И в гулкой, звенящей тишине модуля, под неровный, с перебоями, хриплый гул вентиляторов, он услышал это снова.
Тот самый низкочастотный гул. Теперь он был гораздо тише, почти на грани слуха, на самой нижней ноте, которую способно уловить человеческое ухо. Ровный, монотонный, навязчивый, как будто звук работающего трансформатора, доносящийся откуда то из далека, или, может быть… как гигантское существо, тяжело и медленно дышащее прямо под ногами, под многокилометровой толщей льда. Или как чей-то сердечный ритм.
- Вы слышите? - не открывая глаз, спросил Бен, и его собственный голос показался ему чужим и далеким.
- Что? - отозвалась Катя, не отрываясь от работы, её голос был напряжённым, натянутым как струна.
- Этот гул. Он не прекратился. Он… продолжается. - Бен помедлил. - Более того, он стал громче. И… ближе.
Катя прислушалась, замерши на секунду, у нее перехватило дыхание.
- Я ничего не слышу, Бен. У тебя, может, от напряжения в ушах звенит? Слуховые галлюцинации - обычное дело в условиях стресса и изоляции. - Но в её голосе не было уверенности, она не хотела бы ошибаться.
- Нет, - он открыл глаза и посмотрел на нее. В его взгляде была не просьба, а уверенность, которая испугала её ещё больше.
- Это не звон. Это именно гул. Тот самый. Он идёт снизу. Из скважины.
В это время из своего модуля вышел Виктор. Он выглядел уставшим, изможденным, но его глаза внимательно, почти хищно блестели в полумраке.
- Кто-нибудь еще хочет чаю? - спросил он своим обычным, нарочито спокойным, отрешенным тоном.
- Виктор, вы слышите этот звук? - сразу, с отчаянной надеждой в голосе, спросил его Бен.
Геолог остановился и замер, прислушиваясь. Он стоял так с минуту, его лицо было каменной маской невозмутимости.
- Нет,- наконец сказал он, медленно выдыхая. - Ничего не слышу. Но это ничего не значит. Он может быть на такой частоте, что не каждый способен его уловить. Сначала, лишь самые чуткие. Как собачий свисток. Потом… почувствуют все. Всем телом. - Он посмотрел на Бена, и в его взгляде было нечто похожее на жалость.
- Отлично, - мрачно, без тени юмора усмехнулся Лёха, появляясь из щитовой с разводным ключом в руках. - Значит, американец у нас теперь специалист по собакам.
Никто не улыбнулся. Шутка повисла в воздухе мёртвым грузом и разбилась о каменные, испуганные лица. Напряжение не разрядилось, оно лишь сменило форму, стало более тихим, глубоким, вязким.
Вечер прошел в гнетущем, неестественном, тяжелом молчании. Они поужинали почти не разговаривая, давясь пищей, которая казалась безвкусной, как пепел. Лёха составил подробный, дотошный, бессмысленный план работ на завтра по диагностике энергосистемы. Катя снова и снова, с почти маниакальным упорством, пыталась восстановить связь. Безрезультатно. Эфир был мёртв. Антарктида молчала, поглотив их крик о помощи, как в глубокой, холодной могиле.
Ночью проснулась Мария. Ей показалось, что кто-то зовет ее по имени. Шепотом. Негромко, но очень отчетливо, с чёткой, холодной артикуляцией. Шёпот был без эмоций, холодный и влажный, как прикосновение слизистой оболочки, как щупальце. Она села на койке, сердце бешено заколотилось, пытаясь выскочить из груди. В жилом модуле было тихо. Слышалось лишь тяжёлое, прерывистое дыхание спящего Ивана за тонкой перегородкой.
«Показалось, убеждала она себя, сжимая ладонями виски. Нервное истощение. Гипнопомпические галлюцинации. Нужно принять седативное». Она уже хотела лечь, как услышала эти звуки снова. Теперь ближе, чище.
«Мария…»
Шепот был прямо у нее в ухе. Лёгкий, холодный, как дуновение ветра из щели, пахнущий озоном, древней, вечной мерзлотой и чем-то металлическим. Она вздрогнула и резко обернулась, ожидая увидеть кого-то за спиной. Никого. Только её собственная тень, уродливо растянутая по стене аварийным светильником. Врач, она была человеком науки, скептиком, не верила в призраков. Скорее, это был симптом. Переутомление. Кислородное голодание. Она встала, чтобы налить себе воды, ноги были ватными, подкашивались.
Проходя по холодному коридору мимо лабораторного модуля, она заглянула туда. В тусклом, моргающем свете аварийных ламп никого не было. В воздухе пахло остывшим металлом, статикой и чем-то сладковатым, неприятным. Но её взгляд упал на ряд холодильников, где хранились стерильные образцы льда с разных глубин, добытые за месяцы работы.
Дверца одного из них, того, что был помечен маркером «Глубина 3764 м» была приоткрыта. Из чёрной щели струился слабый, голубоватый, мерцающий свет. Тот самый свет. Тот самый ритм.
Мария замерла, кровь стыла в жилах. Холодильники для образцов не светились. Никогда. В них была абсолютная тьма и холод. Она медленно, как во сне, против своей воли, подошла ближе. Свет был точно таким же, как на экране с камеры бура. Пульсирующим. Ритмичным. Живым. Гипнотизированным.
Она машинально, в трансе, протянула руку, чтобы захлопнуть дверцу, и вдруг почувствовала исходящий от неё холод. Не обычный сухой холод морозильной камеры, а пронизывающий, влажный, живой холод, который обжигал кожу, как кипяток и тут же сковывал мышцы ледяным оцепенением. Она отдёрнула руку, на пальцах выступили красные, яркие пятна, как от ожога или обморожения.
И в этот момент шепот прозвучал снова, уже громче, настойчивее, требовательнее. Он шёл не снаружи. Он звучал у неё прямо в голове, скобля по извилинам ледяной иглой, вороша мысли.
«Освободи…»
Голос был множественным. В нём звучали тысячи, миллионы шёпотов, слившихся в один жуткий, диссонирующий хор. Голос вечности. Голос льда. Голос того, что спало.
Мария отшатнулась, сердце бешено заколотилось, грозя выпрыгнуть из груди. Она больше не сомневалась. Это было не безумие. Это было нечто гораздо более страшное. Она побежала обратно в свой модуль, заперла дверь на задвижку и, дрожа крупной дрожью, залезла под одеяло, натянув его с головой. Она пролежала так до самого утра, не сомкнув глаз, прислушиваясь к тишине, которая была теперь наполнена пугающими, невидимыми вещами, и к навязчивому, монотонному гулу, который теперь слышала и она. Он был внутри ее головы.
Утро не принесло облегчения, оно принесло лишь более пронзительный, жуткий холод. Лёха и Иван провозились с генератором полдня, но так и не нашли причину утечки энергии. Система работала на пределе, едва питая самые необходимые приборы. Отопление пришлось убавить до минимума, и в модулях стало заметно холоднее; иней причудливыми узорами заиграл по металлическим стенам. Дышать стало тяжелее, воздух был спёртым и обжигал лёгкие.
Бен ходил бледный, почти прозрачный, подавленный, на грани нервного срыва. Гул в его ушах не прекращался ни на секунду, доводя до исступления, не давая сосредоточиться. Он то и дело тряс головой, затыкал уши пальцами, пытаясь избавиться от навязчивого, проникающего прямо в мозг звука, но это было бесполезно.
Катя, обычно собранная и спокойная, стала раздражительной, её движения стали резкими, порывистыми. Она не могла восстановить связь и злилась на себя, на сломанное оборудование, на всех вокруг, на эту тихую, давящую страну Антарктиду.
А Виктор Семёнов всё чаще уходил в буровой модуль и подолгу сидел там один в полной темноте, глядя на замерзший, мёртвый экран монитора. Он почти ничего не ел и не разговаривал, а когда на него смотрели, казалось, он улыбается какой-то своей, страшной, неизбежной мысли.
К вечеру второго дня началась пурга. Ветер усилился до ураганного, завывая так, что заглушал любой разговор, любой звук, кроме того гула, который теперь жил внутри них, в их костях. Снег плотной, слепой, белой пеленой закрыл все иллюминаторы, отрезав их от внешнего мира окончательно. Они были теперь в своём ледяном коконе, в саркофаге, запертые с чем-то, что пробудилось под ними и теперь медленно просачивалось наружу, в их реальность, наполняя его своим присутствием.
Именно тогда к Бену подошёл Иван. Его большое, обычно добродушное лицо было серым и осунувшимся.
- Бен - хрипло, сипло, почти неслышно сказал повар, оглядываясь, чтобы никто не слышал, его глаза бегали по углам.
- А этот твой гул… Он на какой ноте? Низкий?
Бен устало кивнул, не находя сил говорить.
- Очень низкий. Как… как вибрация земли перед обвалом. Как...
Иван помрачнел ещё больше, его толстые, сильные пальцы сжались в кулаки, руки предательски дрожали.
- И я слышу, - признался он, и в его голосе был неподдельный, животный ужас. - С прошлой ночи. Сначала думал, голова болит от этой погоды. А теперь… - он понизил голос до едва слышного, параноидального шёпота, - а теперь мне кажется, он идёт не снаружи. Он идёт изнутри. Из-под пола. Из стен. И он… он зовёт. Он называет моё имя.
Они переглянулись. В глазах у обоих был один и тот же, нарастающий, неопровержимый ужас. Они были не просто отрезаны от мира. Они были в ловушке. И что-то в этой ловушке было вместе с ними. Что-то древнее, голодное и абсолютно чуждое. Что-то, что только начинало просыпаться и чей голодный ропот, чьи голоса они уже слышали в своих головах, и с каждым часом они становились громче, настойчивее, требовательнее.
А глубоко под ними, в кромешной, немыслимой тьме подледникового озера, голубая стена продолжала мерцать своим неземным, неумолимым пульсом. И с каждым ударом этого пульса, отзывавшегося эхом в проводке, в металле, в костях, в самой крови, «оно» становилось чуть сильнее. Чуть голоднее. И чуть-чуть ближе к поверхности. К ним
Продолжение следует... Глава 2. Изоляция и Первая Кровь
Другие мои произведения:
Версии. (Фантастическая повесть)
Пиксели реальности. (Фантастическая повесть)
Тридцать лет назад от завтра. (Фантастическая повесть)
Чужой ритм. (Фантастическая повесть)
Нить и Ножницы. (Фантастическая повесть)
127 Итераций До Рассвета. (Фантастическая повесть)
Дорогие читатели! Спасибо, что вы есть! Буду рад узнать ваше мнение в комментариях – что зацепило, что интересно? Рассказов у меня много! Если вам понравился рассказ и вы хотите помочь создавать дальше, ваша поддержка для меня очень важна. Каждая "чашечка кофе" 😊 приближает новые истории! Спасибо за компанию!
