Ещё одна интересная личность, выведенная А.Н.Толстым в романе, - князь Василий Голицын. В.О.Ключевский писал, что Голицын «был ближайшим его [Петра] предшественником и мог бы быть хорошим его сотрудником, если не лучшим». И тут же раскрывает свою мысль: «Несомненно, широкие преобразовательные планы роились в его голове. Жаль, что мы знаем только их обрывки или неясные очерки, записанные иностранцем Нёвиллем [я упоминала о нём в предыдущей статье], польским посланцем, приехавшим в Москву в 1689 г. незадолго до падения Софьи и Голицына. Нёвилль видался с князем, говорил с ним по-латыни о современных политических событиях, особенно об английской революции, мог от него кое-что слышать о положении дел в Москве и тщательно собирал о нём московские слухи и сведения».
Толстой, во время работы над романом о Петре проработавший множество источников, воссоздаёт одну из бесед Голицына с Нёвиллем, и мы слышим от князя о его планах: «Многие миллионы десятин лежат в пустошах. Те земли надлежало бы вспахать и засеять. Скот умножить…» Невозможно из-за её объёма привести цитату полностью, упоминаю об основном: «людей приохотить» «ко всяким промыслам и рудному делу», при этом заменив барщину и другие подати «единым поголовным, умеренным налогом», что будет возможно, если «всю землю у помещиков взять и посадить на ней крестьян вольных», помещики вместо земли будут получать жалованье, а «войска будут набираться из одних дворян». Необходимо просвещение: «Дворянских детей, недорослей, дабы изучали воинское дело, надобно посылать в Польшу, во Францию и Швецию. Надобно завести академии и науки. Мы украсим себя искусствами». И – прекрасные мечты: «Дикий народ превратим в грамотеев, грязные шалаши — в каменные палаты». Нёвилль (уже реальный), записывая свои впечатления от беседы с Голицыным, подводит итог: «Я думал, что нахожусь при дворе какого-нибудь италиянского государя».
Я думаю, все видят, что помыслы Голицына во многом очень похожи на то, что будет делать Пётр, но он хочет идти даже дальше…
Однако все эти мечты так и остаются мечтами. С горькой усмешкой скажет ему царевна: «Книги ты читать горазд и писать горазд, мысли светлые, — знаю сама... А вчера после вечерни дядюшка Иван Михайлович про тебя говорил: "Читал, мол, мне Василий Васильевич из тетради про смердов, про мужиков, — подивился я: уж здоров ли головкой князюшка-то?" И бояре смеялись...» И более чем интересна реакция князя: «Как девушка, вспыхнул Василий Васильевич, из-под длинных ресниц метнул лазоревыми глазами:
— Не для их ума писано!» По-настоящему доказать свою правоту не в силах, да и не пытается… Может лишь прошептать: «Живём среди монстров».
Может показаться, что Голицын предвосхищает Петра и манерой одеваться: «Василий Васильевич был без парика, но также во французском — в чулках и красных башмачках, в коротких бархатных штанах с лентами, — на животе и с боков из-под бархатной куртки выбивалось тонкое бельё в кружевах. Бороду он брил, но усы оставил». Да, «немецкое платье», против которого будут выступать многие, князь носит. Однако же напомню: одевающийся на иноземный манер сам и приказывающий подобным образом одеваться другим Пётр предпочитает такую одежду потому, что считает её более удобной для дел. Здесь же недаром Софья, глядя на своего «огненнокрылого погубителя», про себя вздохнёт: «В кружева вырядился...» - а вслух скажет: «Что же это на тебе — французское? Кабы не штаны, так совсем бабье платье... Смеяться будут...» И только ли мне вспомнилось процитированное совсем недавно «Опять вырядился, словно девка? Офицер ты есть али обезьяна заморская?» Голицын, конечно, не офицер, но ведь тут же будет распоряжение правительницы: «Вот что тебе скажу, батюшка... Сними-ка ты кружева, чулочки, да надень епанчу походную, возьми в руки сабельку. Покажи великие дела».
**********
Толстой изображает Голицына как человека, бесспорно, умного, но с откровенно слабой волей. Он понимает ненужность в данный момент войны («Пойми, Софья Алексеевна, нельзя нам воевать... На иное нужны деньги...») – но идёт в поход, при этом поначалу никак не может собрать ополчение, терпит откровенные насмешки пытающихся уклониться от службы дворян, а получив желаемый указ («учинить бы им строгости такой образец, чтоб все задрожали»), «простил озорников, со слезами просивших милости».
Итоги походов историки рассматривают по-разному, хотя удачей их не считает никто. Толстой пишет совершенно определённо: «Так без славы окончился крымский поход». Он нарисует – факт исторический – торжественную встречу и чтение указа Софьи, насмешливо встреченное народом: «Это, где это мы татар победили, когда?» — «Мы их и в лицо-то не видали в Крыму». — «Видели, как бежали от них без памяти...»
Слабость и нерешительность Голицына подчёркиваются автором с самого начала. Уже при подготовке первого стрелецкого бунта Софья замечает, что у него «слабая, жалкая морщинка скользнула в углу рта… За эту морщинку сожгла бы Москву она сейчас...»
По возвращении же из походов Голицын будет показан ещё более растерявшимся, отказывающимся от участия в деле физического устранения Петра («Нет, — проговорил он после долгого ожидания, — не могу я слушать эти речи... Бог дал жизнь, один Бог у него и отнимет»), но в то же время и не возражающим против него: «Я вам руки не связываю».
Сейчас Василий Васильевич не знает, что ему делать. «Отказаться от великих замыслов, уехать в вотчины? Пусть минует смута, пусть без него перегрызутся, перебесятся... Ну, а срам, а бесчестье?», «Убить! Не его, так — он? А ну как не одолеем? Тёмное дело, неизвестное дело, неверное дело...»
Он то читает письма двоюродного брата Бориса, вставшего на сторону Петра («Князь Василий, ещё не поздно, спасти тебя могу, — завтра будет поздно»), то готов идти за советом к доморощенному колдуну Ваське Силину, которого потом, из-за страхов, что услышат его «пророчества» («не сомневайся, отец родной, всё, всё тебе будет, и – царский венец»), узнают княжеские планы, прикажет сжечь в бане.
Софья мечтала, утвердившись во власти, открыто посадить Голицына рядом с собой: «Вернёшься победителем, — кто тогда слово скажет? Перестанем скрываться от стыда...» Сейчас, всё ещё ни на что не решаясь, он вспомнит о семье, прикажет «сыну Алексею и жене Авдотье (жившей давно уже в забросе и забвении) выехать, не мешкая, в подмосковное имение Медведково». А сам всё будет тяжело размышлять. И увидим мы его отношение к царевне… «Кто виноват в сём? Ах, Софья, Софья!.. Теперь он не скрывался от себя, — из запретных тайников вставало тяжёлое, нелюбимое лицо неприкрашенной женщины, жадной любовницы, — властная, грубая, страшная... Лицо его славы!»
И, явившись наконец к царю, дождётся лишь приказа: «За все его вышеупомянутые вины великие государи Петр Алексеевич и Иван Алексеевич указали лишить тебя, князя Василия Голицына, чести и боярства и послать тебя с женой и детями на вечную ссылку в Каргополь». «Взяли. Повели. За церковным двором посадили отца и сына на телегу, на рогожи, сзади прыгнули пристав и драгун. Возчик, в рваном армяке, в лаптях, закрутил вожжами, и плохая лошадёнка потащила шагом телегу из лавры в поле». Фраза «Не дрожи коленкой, княжич» взята из романа, хоть там и была произнесена несколько раньше.
Так бесславно завершается путь Василия Голицына. Ключевский подводит итоги: «Личные отношения кн. Голицына не дали ему возможности даже начать практическую разработку своих преобразовательных замыслов: связав свою судьбу с царевной Софьей, он пал вместе с нею и не принимал участия в преобразовательной деятельности Петра».
Так ли было на самом деле? Трудно судить…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
