Воздух в прихожей был густым и немного печальным, как это всегда бывает перед долгой разлукой. Игорь, мой муж, в последний раз проверял карманы, хлопая себя по бокам, словно искал что-то, что могло бы отменить неизбежное. Его командировка на Север – целых два месяца. Два месяца пустого дома, одиноких ужинов и разговоров по видеосвязи, где картинка всегда немного отстает от звука.
– Так, телефон, документы, билеты… – бормотал он себе под нос, а я стояла, обняв себя за плечи, и старалась улыбаться. – Мариша, ты только не скучай тут. Я звонить буду каждый день.
– Я знаю, любимый. Все будет хорошо.
Он подошел и крепко обнял меня. От него пахло кофе и его любимым парфюмом – терпким, древесным, запахом спокойствия и надежности. Именно этого мне и будет не хватать больше всего.
– И вот еще что, – он отодвинулся и указал на крошечную точку над дверью. – Я вчера камеры поставил. Одну здесь, вторую на кухне. Чисто для безопасности, понимаешь? Уезжаю надолго, а район у нас… всякое бывает. Приложение в твоем телефоне, вот, смотри. Можешь в любой момент посмотреть, что дома происходит. Да и я буду спокоен.
Я кивнула. В тот момент это показалось мне милой заботой, не более. Мало ли что. Пусть будут. Мы жили в этом доме всего год, и я до сих пор иногда вздрагивала от скрипа старых половиц по ночам.
Прощание было скомканным и быстрым, как срывают пластырь. Поцелуй, еще одно «береги себя» – и вот я уже смотрю в окно, как его такси растворяется в утреннем тумане. Дом мгновенно опустел. Тишина звенела в ушах, давила на плечи. Я вздохнула, собираясь сварить себе кофе и как-то начать этот первый день одиночества, как вдруг телефонный звонок разорвал тишину. Галина Петровна. Моя свекровь.
– Мариночка, деточка, ну что, проводила нашего орла? – ее голос был бодрым, даже слишком.
– Да, Галина Петровна, только что уехал.
– Ох, бедная моя девочка! Как же ты там одна-то будешь куковать два месяца? Нет-нет-нет, я этого так не оставлю. Сын мне строжайше наказал за тобой присмотреть. Так что жди, я уже вещички собрала, через часик буду. Нельзя же тебя одну в таком большом доме бросать!
Земля ушла у меня из-под ног. Что?! Какие вещички? Какой присмотр? Мы с Игорем ничего такого не обсуждали. Я попыталась вежливо возразить, сказать, что справлюсь сама, что я взрослый человек, в конце концов. Но Галина Петровна была как танк.
– Мариночка, не спорь со старшими. Игорек волнуется, а я не могу ослушаться сына. Все, жди, целую!
Короткие гудки. Я опустила телефон, чувствуя, как внутри все холодеет. Галина Петровна – женщина… специфическая. Она вырастила Игоря одна, вложив в него всю свою нерастраченную энергию, и до сих пор считала его своей собственностью. Меня она терпела. Снисходительно, свысока, как терпят милую, но непутевую зверушку, которую притащил в дом любимый сын. Все мои попытки наладить отношения разбивались о стену вежливой критики и непрошеных советов.
И вот теперь… она переезжает ко мне. На два месяца.
Ровно через час у калитки остановилось такси. Я вышла на крыльцо, наблюдая, как Галина Петровна сноровисто выгружает из багажника два внушительных чемодана. Словно не в гости приехала, а на ПМЖ.
– Ну, здравствуй, дочка! – она обняла меня, впиваясь в плечи костлявыми пальцами. – Ох, ну и вид у тебя. Расстроилась, да? Ничего-ничего, мы с тобой тут время зря терять не будем. Приведем и дом в порядок, и тебя заодно.
Она вошла в дом, как хозяйка. Окинула прихожую хозяйским взглядом, провела пальцем по раме зеркала.
– Пыльновато, – вынесла она вердикт. – Ну да ладно, это мы поправим. Где моя комната?
Я молча проводила ее в гостевую спальню, чувствуя себя чужой в собственном доме. Она поставила чемоданы, огляделась и удовлетворенно кивнула.
– Хорошо. Просторненько. Теперь пойдем на кухню, я голодная с дороги. Посмотрим, чем ты моего сына кормишь.
Вечер прошел в тумане. Свекровь раскритиковала мой ужин («слишком жирно»), переставила банки со специями («все должно быть по алфавиту, это же элементарно!») и рассказала мне с десяток историй о том, каким Игорь был замечательным ребенком и как он всегда-всегда слушал маму.
Перед сном, когда я уже была в своей спальне, она заглянула ко мне. На ней был строгий ситцевый халат, волосы убраны под сеточку. Она походила на надзирательницу.
– Значит, так, Марина, – начала она без предисловий, и ее голос утратил всю дневную сладость. – Пока Игорь в отъезде, у нас с тобой есть прекрасная возможность.
– Какая возможность? – тихо спросила я.
– Возможность сделать из тебя идеальную жену для моего сына. Я вижу все твои недостатки. Твою лень, твою неорганизованность, твое это… современное легкомыслие. Но ничего. У нас есть два месяца. Я тебя перевоспитаю. К приезду Игоря ты будешь как шелковая. Он мне еще спасибо скажет. Спокойной ночи.
Она закрыла дверь, оставив меня одну в темноте. Я сидела на кровати, и по щекам катились слезы бессилия и страха. Два месяца. Это не гостевой визит. Это была оккупация. И я понятия не имела, как мне пережить эту войну.
Глава 2
Первое утро моего «перевоспитания» началось в шесть ноль-ноль. Я проснулась не от будильника, а от того, что дверь в мою спальню без стука распахнулась. На пороге стояла Галина Петровна в том же боевом халате.
– Подъем! – скомандовала она. – Кто спит до обеда, тот не жена, а недоразумение. У настоящей хозяйки день начинается с рассветом. Зарядка, потом завтрак. У тебя пятнадцать минут.
Я что-то промычала в подушку, но она уже ушла, оставив дверь открытой. Пришлось вставать. На кухне меня ждал стакан воды с лимоном и овсянка на воде. Без сахара и соли.
– Это – правильный завтрак, – назидательно сообщила свекровь, наблюдая, как я с трудом проглатываю клейкую массу. – А не твои эти бутерброды с кофе. От них только целлюлит и плохой цвет лица.
Так начался мой персональный ад. Галина Петровна разработала для меня четкий график, который повесила на холодильник. Подъем в 6:00. Зарядка. Завтрак. С 7:00 до 9:00 – генеральная уборка. Каждый день. Неважно, что вчера все было вылизано до блеска. «Пыль не дремлет», – говорила она. Потом готовка обеда из трех блюд. Обязательно с первым. И не дай бог я решу сварить простой куриный суп! «Игорь любит борщ! Ты что, не знаешь, что любит твой муж?!»
Моя работа дизайнером интерьеров, которую я так любила, была объявлена «баловством» и «сидением за компьютером». Мне разрешалось работать строго с двух до пяти, после чего я должна была заниматься «женскими делами»: глажкой, штопкой или, например, перебиранием гречки.
Самым страшным было ее вторжение в мое личное пространство. Однажды я вернулась из магазина и застала ее в нашем с Игорем шкафу. Она методично перебирала мои вещи.
– Вот это, – она брезгливо держала двумя пальцами мое любимое шелковое платье, – это куда годится? Слишком откровенно. Прилипнет к телу, все твои недостатки наружу вылезут. Выбросить.
– Галина Петровна, это мое платье! – взмолилась я.
– Теперь это мусор, – отрезала она и швырнула платье в мешок, который уже был наполовину полон моей одеждой, книгами и даже парой картин, которые я сама написала. – Я освобождаю дом от хлама. Игорь вернется – здесь будет идеальный порядок, а не склад твоего барахла.
Я чувствовала себя раздавленной. Она хозяйничала в моем доме, в моей жизни, выбрасывала мои воспоминания, критиковала каждый мой шаг. Я стала дерганой, похудела, под глазами залегли тени. Разговоры с Игорем превратились в пытку. Свекровь всегда садилась рядом, когда он звонил.
– Ну как вы там, мои девочки? – весело спрашивал он с экрана ноутбука.
– Ох, сыночек, крутимся потихоньку, – щебетала Галина Петровна, бросая на меня предупреждающий взгляд. – Мариночка, правда, ленится немного. Но я ее гоняю. Устает, бедняжка. Не привыкла к настоящему хозяйству.
Я молчала. Что я могла сказать? Пожаловаться? Она бы тут же выставила меня капризной неблагодарной девчонкой, которая обижает его святую маму. Игорь, который ненавидел конфликты, просто попросил бы нас «постараться ужиться». Я знала это. И молчала, проглатывая обиду.
Она специально подстраивала мне ловушки. Могла вымыть пол и «случайно» оставить ведро с грязной водой посреди гостиной, чтобы потом, при мне, картинно ахнуть: «Мариночка, ну что же ты такая неряха! Я уже и полы за тебя мою, а ты даже убрать за мной не можешь!» Или нарочно прятала нужные продукты, а потом укоризненно качала головой, когда я не могла найти соль: «Совсем у тебя голова дырявая стала. Как ты без меня справлялась, ума не приложу».
Я чувствовала, как превращаюсь в тень, в забитое существо, которое боится сделать лишний шаг в собственном доме. Я начала сомневаться в себе. Может, я и правда плохая хозяйка? Может, я действительно ленивая и неорганизованная? Ее слова, как яд, проникали под кожу, отравляя сознание.
Иногда по ночам я плакала в подушку, вспоминая нашу с Игорем тихую, уютную жизнь. Как мы смеялись на этой самой кухне, готовя вместе пиццу. Как валялись на диване в гостиной, обнявшись, и смотрели старые фильмы. Теперь гостиная была стерильно чистой и пустой, а на диване вечером сидела Галина Петровна и смотрела свои бесконечные сериалы про несчастную любовь, периодически комментируя: «Вот видишь, как мужики хороших баб бросают? Потому что те за собой не следят и борщ варить не умеют!»
Этот дом перестал быть моим. Это была ее территория, ее плацдарм для моего перевоспитания. И я с каждым днем все отчетливее понимала, что проигрываю эту битву.
Глава 3
Прошел почти месяц. Месяц серого, беспросветного существования под неусыпным контролем. Я научилась ходить на цыпочках, говорить шепотом и вздрагивать от каждого шага свекрови. Я превратилась в идеальную исполнительницу ее приказов, но внутри меня копилась глухая, черная ярость.
Точкой кипения стала обычная чашка. Моя любимая чашка – большая, голубая, с забавным енотом, которую мне подарила лучшая подруга. Я вымыла ее после завтрака и поставила на полку. Через час Галина Петровна вошла в кухню, взяла эту чашку, поднесла к свету и цокнула языком.
– Это что такое? – ее голос был ледяным. – Ты считаешь, это чисто?
Она провела пальцем по внутренней стенке.
– Жирная пленка! Ты вообще мыть посуду умеешь? Или мне и этому тебя учить? Двадцать первый век на дворе, посудомойка есть, а ты элементарную чашку отмыть не можешь! Ты никогда не будешь достойна моего сына, пока я тебя не переделаю! Неряха!
Она с силой поставила чашку на стол. Что-то во мне сломалось. Не щелкнуло, а именно с треском, с грохотом сломалось. Все это время я терпела. Я молчала. Я пыталась быть хорошей. Но сейчас, глядя на эту несчастную чашку, на искаженное злобой лицо свекрови, я поняла, что больше не могу. Ни одной секунды.
– Хватит, – сказала я. Голос был тихим, но твердым.
– Что-о? – она вытянула лицо. – Ты мне смеешь указывать?
– Хватит, – повторила я, глядя ей прямо в глаза. – Это мой дом. И моя чашка. И я больше не позволю вам так со мной разговаривать.
Ее глаза сузились. Она явно не ожидала бунта.
– Ах ты… неблагодарная! Я на тебя лучшие недели своей жизни трачу, пытаюсь из тебя человека сделать, а ты… Да я Игорю все расскажу! Расскажу, как ты меня изводишь, как не уважаешь! Он тебе слова не поверит! Он всегда выберет мать, а не какую-то девчонку с улицы!
Она выскочила из кухни, хлопнув дверью. Я осталась одна, дрожа всем телом. Сердце колотилось где-то в горле. Что я наделала? Теперь она точно настроит Игоря против меня. Он приедет, и… Что «и»? Выгонит меня? Разведется?
Я села за стол и обхватила голову руками. Отчаяние было таким густым, что его, казалось, можно было потрогать. Я проиграла. Она победила. И в этот самый момент, на самом дне этого черного колодца безысходности, в мозгу вспыхнула мысль. Короткая, яркая, как молния.
Камеры.
Я замерла. Камеры! Которые Игорь установил перед отъездом. Я про них совсем забыла! Меня так захлестнул этот бытовой террор, что я ни разу даже не открыла то приложение.
Дрожащими пальцами я нашла в телефоне иконку. Пароль… Игорь записал его на стикере и приклеил к холодильнику. Свекровь, конечно же, сорвала его в первый день «генеральной уборки», но я помнила цифры. Я ввела их. Приложение открылось. Две маленькие иконки: «Прихожая» и «Кухня». И кнопка «Просмотреть архив».
Сердце замерло. Я нажала на «Кухню». На экране появилась картинка – та самая кухня, в которой я сейчас сидела. Я отмотала запись на час назад. И увидела.
Вот я мою чашку и ставлю ее на полку. Ухожу. Через несколько минут входит Галина Петровна. Оглядывается. Берет с плиты сковородку, на которой утром жарились сырники. Набирает пальцем оставшийся жир и тщательно, методично размазывает его по внутренней поверхности моей голубой чашки. А потом ставит ее на стол и ждет. Ждет меня, чтобы устроить скандал.
Я смотрела на это, и у меня перехватило дыхание. Это была не просто придирка. Это была спланированная, холодная, расчетливая провокация.
Я начала просматривать архив день за днем. И картина открывалась чудовищная. Вот Галина Петровна выбрасывает в мусорное ведро мои книги, которые я еще даже не дочитала. Вот она вытаскивает из холодильника кастрюлю с супом, который я сварила, выливает половину в раковину, а потом звонит Игорю и жалуется, что я готовлю «на один раз», как эгоистка. Вот она сама разбрасывает подушки в гостиной, а потом фотографирует этот «беспорядок» на свой телефон.
И самое страшное. Ее монологи, когда она думала, что одна. Она ходила по кухне и бормотала себе под нос: «Ничего, ничего… я из тебя всю эту дурь выбью. Будешь у меня по струнке ходить. Не для такой профурсетки я своего мальчика растила… Я сделаю так, что он сам от тебя сбежит. Поймет, что только мать его по-настояшему любит».
Слезы высохли. На их место пришел ледяной, спокойный гнев. Я больше не была жертвой. У меня было оружие. И я знала, как им воспользоваться.
Оставшийся до приезда Игоря месяц я играла свою роль. Я снова стала тихой и покорной. Я сносила все ее нападки, кивала, извинялась. А сама каждый вечер сохраняла на облако самые «яркие» фрагменты из архива записей. Я собирала доказательства. Я готовилась к главному сражению. Галина Петровна, упиваясь своей властью, не замечала ничего. Она была уверена в своей полной и безоговорочной победе. Она не знала, что ее триумф уже записан. И ждет своего зрителя.
Глава 4
День возвращения Игоря был солнечным и напряженным. Я с самого утра чувствовала, как нервы натянуты до предела. Галина Петровна, наоборот, порхала по дому, как именинница. Она напекла его любимых пирогов, надела свое лучшее платье и то и дело смотрелась в зеркало, репетируя скорбное, но мужественное выражение лица.
Когда машина Игоря остановилась у ворот, она бросилась к нему первой.
– Сыночек! Родной мой! Наконец-то ты вернулся! – она повисла у него на шее, изображая бурную радость, смешанную с материнской тревогой.
Игорь обнял ее, потом подошел ко мне. Его лицо было уставшим, но счастливым. Он крепко прижал меня к себе, и на одно короткое мгновение я почувствовала, что все будет хорошо.
– Я так скучал, Мариша, – прошептал он мне на ухо.
Но это мгновение было прервано трагическим вздохом свекрови.
– Ох, сынок, если бы ты знал, как нам тут было… – начала она, едва мы вошли в дом.
Игорь поставил сумку и растерянно посмотрел на нее, потом на меня. Я молчала, давая ей возможность высказаться. И она начала свое представление.
Она жаловалась. Она рассказывала, какой неблагодарной и ленивой я оказалась. Как она, бедная пожилая женщина, надрывалась, чтобы поддерживать порядок в этом «огромном» доме. Как я ее не слушалась, грубила, хлопала дверьми. В качестве доказательств она демонстрировала фотографии «беспорядка» в своем телефоне, пересказывала обрывки фраз, вырванных из контекста, и даже пустила слезу, говоря о том, как я «довела ее до давления».
Игорь слушал, и его лицо становилось все более хмурым. Он смотрел на меня, на свою мать, на идеальный порядок в доме и не мог ничего понять. Он видел уставшую, издерганную меня и свою мать, которая выглядела обиженной и оскорбленной.
– Марина, это правда? – спросил он наконец. В его голосе звучало разочарование.
Галина Петровна победно улыбнулась. Это был ее звездный час.
И тогда я спокойно сказала:
– Игорь, я думаю, тебе стоит посмотреть полную версию того, что здесь происходило. Без купюр и режиссерских правок. Ты же сам установил камеры, помнишь?
Лицо свекрови изменилось. На нем промелькнуло недоумение, потом страх.
– Какие камеры? – пролепетала она. – Что ты выдумываешь?
– Те самые, Галина Петровна, – я указала на потолок. – Одна в прихожей, другая на кухне. Для безопасности.
Игорь нахмурился, а потом его глаза расширились от понимания. Он молча достал ноутбук, сел на диван и открыл приложение. Я села рядом. Галина Петровна застыла посреди комнаты, как соляной столп.
Я включила первую запись. Ту самую, с чашкой. На экране было отчетливо видно, как его мать, оглянувшись, деловито пачкает посуду, чтобы через несколько минут обвинить в этом меня. Игорь наклонился к экрану, не веря своим глазам.
Потом я включила другую запись. Вот Галина Петровна выбрасывает мое шелковое платье и мои книги. Вот она подсыпает гору соли в суп, который я варю, чтобы потом сказать, что я не умею готовить. Вот она намеренно оставляет на видном месте ножницы, а потом обвиняет меня в том, что я хочу ее «порезать».
Лицо Игоря каменело с каждой минутой. От недоверия не осталось и следа. Его сменил шок, потом – глубокая, горькая боль. Он смотрел, как его мать, его святая, идеальная мама, методично и хладнокровно издевается над его женой.
Кульминацией стал ее монолог на кухне. Когда из динамиков ноутбука раздался ее шипящий голос: «Я сделаю так, что он сам от тебя сбежит. Поймет, что только мать его по-настоящему любит».
В этот момент Игорь сжал кулаки так, что побелели костяшки. Он медленно поднял голову и посмотрел на свою мать. В его глазах стояли слезы. Слезы разочарования и стыда.
– Мама… – прошептал он.
Галина Петровна стояла белая как полотно. Представление было окончено. Занавес.
Глава 5
Тишина в комнате была оглушительной. Казалось, было слышно, как пылинки оседают на мебель. Галина Петровна пыталась что-то сказать, ее губы шевелились, но не издавали ни звука. Она смотрела на сына с отчаянной мольбой, надеясь на чудо. Но чуда не произошло.
Игорь медленно закрыл ноутбук. Движение было окончательным, как удар молотка судьи. Он глубоко вздохнул, собираясь с силами, и повернулся к ней.
– Мама, я все видел. Своими глазами. Как ты могла? – его голос был тихим, но в этой тишине звенела сталь. – Как ты могла так поступить с Мариной? С моей женой? С нашим домом?
– Сыночек, это не то, что ты думаешь! – наконец прорвало ее. – Она меня спровоцировала! Она все подстроила! Эти камеры… это все она! Она ведьма!
Она перешла на крик, но это была уже агония. Ее ложь была настолько очевидной, настолько жалкой на фоне неопровержимых видеодоказательств, что Игорю стало невыносимо стыдно.
– Нет, мама. Хватит, – он твердо остановил ее, подняв руку. – Ты перешла все границы. Все мыслимые и немыслимые границы. Этот дом – наш с Мариной. И она здесь хозяйка. А ты… ты вела себя как враг.
Он встал. Подошел ко мне и взял мою руку. Его ладонь была теплой и сильной.
– Я требую, чтобы ты извинилась. Прямо сейчас. Извинись перед Мариной. А потом поезжай домой.
– Что?! – взвизгнула Галина Петровна. – Ты выгоняешь родную мать ради этой…
– Да, – перебил ее Игорь. – Я выгоняю. Потому что моя семья – это Марина. А ты пыталась ее разрушить. Поезжай домой, мама. И пока ты не поймешь, что такое уважение к чужой семье, к чужой жизни… лучше нам не видеться.
Это был сокрушительный удар. Она смотрела на него, и в ее глазах была ненависть. Не ко мне – к нему. За то, что посмел вырасти. За то, что посмел выбрать не ее.
Не сказав больше ни слова, она развернулась и, чеканя шаг, промаршировала в гостевую комнату. Через десять минут она вышла оттуда со своими чемоданами. Проходя мимо, она бросила на меня взгляд, полный яда, и прошипела: «Ты еще пожалеешь об этом».
Потом она ушла. Хлопнула входная дверь. Мы с Игорем остались одни.
Он повернулся ко мне. В его глазах стояла такая боль, что у меня сжалось сердце. Он только что, по сути, лишился матери.
– Прости меня, – сказал он тихо. – Прости, что оставил тебя с ней. Прости, что сразу не понял. Я должен был тебя защитить. Я был слепым идиотом.
Я подошла и просто обняла его. Крепко-крепко.
– Все хорошо, – прошептала я. – Теперь все хорошо. Главное, что ты дома.
Мы долго стояли так, посреди нашей гостиной. И я чувствовала, как с каждой секундой напряжение, копившееся во мне два долгих месяца, уходит. Уходит страх, уходит обида. Оставалась только тихая усталость и огромное, безграничное облегчение.
Этот ужасный опыт не сломал нас. Наоборот. Он заставил Игоря повзрослеть, научил его расставлять приоритеты и защищать то, что ему дорого. Он наконец-то перерезал пуповину, которая так долго связывала его с матерью, мешая стать настоящим главой своей собственной семьи.
Вечером мы сидели на кухне, пили чай с пирогами, которые остались от «торжественной встречи». Дом снова стал нашим. Тихим, уютным, наполненным не тревогой, а спокойной любовью.
Игорь взял мою руку.
– Знаешь, а я ведь благодарен этим камерам, – сказал он. – Они показали мне правду. Горькую, но необходимую.
Я кивнула. Да, правда иногда бывает жестокой. Но только она способна по-настоящему освободить. Мы прошли через это испытание. И наш брак, закаленный в огне этой маленькой домашней войны, стал только крепче. Мы доказали – и в первую очередь самим себе – что наша семья – это наша крепость. И никаким «перевоспитателям» ее не взять.