Вечер опустился на город тихо, почти незаметно, укутав панельные девятиэтажки в сиреневую дымку. В нашей квартире пахло жареной картошкой и спокойствием. Тем самым вязким, привычным спокойствием, от которого порой хотелось выть на луну. Михаил, мой муж, тяжело вздохнув после ужина, опустился в свое любимое, продавленное годами кресло. Щелкнул пульт, и комнату наполнили бодрые крики футбольного комментатора. Всё как всегда. Десятки лет – как один длинный, бесконечный вечер.
А я сидела на диване, поджав под себя ноги, и смотрела не на экран телевизора, а в другой, маленький экранчик, светящийся в моих руках. В экран смартфона. А оттуда на меня смотрела Ленка. Счастливая, румяная, с огромным букетом каких-то экзотических цветов, похожих на райских птиц. А за её спиной – не наши унылые обои в цветочек, а бирюзовый океан, белый песок и пальмы. Мальдивы. Подпись под фото гласила: «Муж знает, как сделать меня счастливой! Люблю!»
Что-то внутри меня оборвалось. Струна, которая и так уже давно звенела от натяжения, лопнула с глухим, болезненным звуком. Я подняла глаза на своего мужа. Михаил, откинув голову на спинку кресла, прикрыв глаза, слушал свой футбол. Его лицо, такое родное и знакомое до последней морщинки, сейчас казалось мне чужим. Лицо человека из другого мира, где нет ни Мальдив, ни цветов, похожих на райских птиц. Есть только диван, телевизор и жареная картошка.
– Вот у Ленки муж и цветы дарит, и на Мальдивы возит, – слова вырвались сами, тихие, но полные яда, который копился во мне месяцами, а может, и годами. – А ты что?
Миша приоткрыл один глаз. Посмотрел на меня, потом на телевизор, будто не понял, кому адресован вопрос.
– Что «я»? – пробурчал он, не отрываясь от игры. – Картошка вкусная. Спасибо.
Спасибо. Боже, как же меня взбесило это его «спасибо»! Словно я – кухонный комбайн, который исправно выполняет свои функции. Я встала, подошла и встала прямо между ним и телевизором.
– Миша, ты меня слышишь? Я говорю, люди живут! Радуются, путешествуют. Ленка на Мальдивах! А мы где? В лучшем случае – на даче, с тяпкой.
Он наконец-то сел ровно, посмотрел на меня с усталым недоумением. В его глазах не было ни вины, ни злости. Только… пустота. Словно я говорила с ним на иностранном языке.
– Света, ну что ты опять начинаешь? Какие Мальдивы? У нас крыша на даче течет. Какие цветы? У тебя вся лоджия в герани, сама же сажала. Ленка… У её мужа бизнес, деньги другие. Что ты нас с ними сравниваешь?
– Я не с деньгами сравниваю! – голос мой предательски задрожал. – Я со вниманием сравниваю! С желанием порадовать! Когда ты мне последний раз просто так, без повода, цветок подарил? Не на Восьмое марта, не на день рождения, а просто так?
Он нахмурился, потёр лоб. Было видно, что он судорожно пытается что-то вспомнить. И не может. Эта его растерянность ранила сильнее любой ссоры.
– Не те годы, Света, чтобы глупостями заниматься, – наконец выдал он, и это стало последней каплей.
– Глупостями? – прошептала я. – Значит, желание женщины быть любимой – это глупости? Значит, я для тебя – просто бесплатное приложение к дивану и телевизору? Функция по приготовлению картошки?
Я не стала дожидаться ответа. Развернулась и, глотая слезы обиды и бессилия, пошла в спальню. Хлопнула дверью так, что в серванте зазвенела посуда. Наша посуда, купленная тридцать лет назад на первую зарплату. Она до сих пор цела. А вот мы, кажется, разбились вдребезги.
Я упала на кровать и зарылась лицом в подушку. За дверью стих футбол. Наступила тишина. Тяжелая, оглушающая. В этой тишине я поняла, что дело не в Ленке и не в Мальдивах. Дело в том, что моя жизнь, мои мечты, моя женская суть оказались заперты в этой квартире, в этом дне сурка, и названы были одним страшным словом – *глупости*.
Глава 2
Наступила ледниковая эпоха. Мы жили в одной квартире, спали в одной кровати, но между нами пролегла невидимая трещина, холодная и глубокая, как в арктических льдах. Разговаривали мы исключительно по делу: «Хлеб купить?», «Квитанции оплатил?», «Врач завтра в десять». Никаких «как дела?», никаких «доброе утро». Слова замерзали на губах, превращаясь в пар и растворяясь в морозном воздухе нашего молчания.
Михаил, кажется, решил, что я просто «дуюсь» и скоро отойду. Он не понимал всей глубины моей обиды. На третий день этого молчаливого противостояния он предпринял попытку примирения. Неуклюжую, жалкую и оттого еще более оскорбительную.
Он пришел с работы, шурша в коридоре целлофановым пакетом. Я была на кухне, демонстративно громко гремя кастрюлями. Он вошел, держа в руке букет. Три бордовые розы, туго замотанные в хрустящую, блестящую упаковку, как в саван. Цветы были… уставшими. Слегка подвядшие по краям лепестки, словно они уже отстояли свою смену в цветочном ларьке у метро и мечтали только об одном – умереть спокойно.
– Это тебе, – буркнул он, протягивая мне этот веник.
Я взяла цветы. Холодные, безжизненные стебли. Я не сказала ни слова. Молча достала с антресолей вазу – огромную, хрустальную, подаренную нам на свадьбу, которую доставали по большим праздникам. Налила в неё воды и поставила эти три сиротливые розы. В огромной вазе они смотрелись еще более жалко. Как три статиста на пустой сцене Большого театра.
– Спасибо, – выдавила я из себя, не глядя на него, и вернулась к плите.
Он постоял еще минуту, ожидая, видимо, другой реакции. Радости? Поцелуя? Вопросов? Но я молчала. И он, тяжело вздохнув, ушел в свою крепость – к креслу и телевизору. Он не понял. Он думал, что дело было в *цветах*. Что нужно было просто выполнить формальность, поставить галочку в списке «чего хочет женщина». А я смотрела на эти розы и видела в них не знак внимания, а отмазку. Дешевую попытку откупиться от моего плохого настроения.
Вечером была вторая попытка.
– Может, на дачу на выходные съездим? – предложил он, когда мы молча ужинали. – Погода хорошая будет. Картошку надо окучить.
Я медленно подняла на него глаза. Дача. Место, где я проводила все лето в позе буквы «зю», сражаясь с сорняками и колорадским жуком. Место, где он лежал в гамаке с газетой, пока я таскала лейки с водой. Дача для него была отдыхом. Для меня – второй работой.
– На Мальдивы, значит, денег нет, а на рабский труд на грядках – пожалуйста? – съязвила я.
Он сжал губы.
– Света, прекрати. Я же как лучше хочу. Свежий воздух...
– *Лучше* для кого, Миша? Для тебя? Для картошки? – я отложила вилку. Аппетит пропал окончательно. – Я не хочу на дачу. Я ничего не хочу.
Остаток недели прошел в том же духе. Я чувствовала себя одинокой, как никогда. Даже когда дети были маленькими, и я валилась с ног от усталости, я не была так одинока. Тогда у нас была общая цель, общая жизнь. А сейчас? Сейчас у каждого была своя колея, и они катились параллельно, больше не пересекаясь.
Однажды вечером, когда Михаил ушел в магазин, я достала из шкафа наш старый фотоальбом. Толстый, в бархатной обложке. Села на диван и начала перелистывать черно-белые и выцветшие цветные страницы.
Вот мы. Молодые, смешные. Мне двадцать, ему двадцать два. Студенты. Мы на какой-то демонстрации, я держу в руках веточку мимозы, а он смотрит на меня так… Так, как не смотрел уже лет двадцать. С обожанием, с нежностью, с восторгом.
Вот наша свадьба. Простое платье, скромный стол. Но мы счастливы. Мы смотрим друг на друга, и кажется, что весь мир – только для нас.
Вот мы с коляской.
Первая наша машина – старенький «Москвич». Мы на нем ездили за город, в лес. Я рисовала в блокноте, а он сидел рядом и молча курил, глядя, как я вывожу карандашом контуры деревьев. Он тогда говорил: «У тебя талант, Светка. Ты станешь настоящим художником». Я смеялась, отмахивалась, но в душе мне было так приятно. Я и правда верила. Верила, что когда-нибудь у меня будет своя мастерская, мольберт, настоящие масляные краски…
А потом… Потом родился сын, потом дочь. Пеленки, бессонные ночи, работа. Я была бухгалтером, цифры и отчеты вытеснили из головы образы и краски. Блокнот для рисования затерялся где-то на антресолях. Жизнь пошла по накатанной колее, практичной и понятной. Нужно было поднимать детей, платить за кооператив, копить на «Жигули». О каком рисовании могла идти речь? Это были глупости. Те самые *глупости*, о которых он сказал мне вчера.
Я дотронулась пальцем до своего лица на фотографии. Молодая девушка с горящими глазами, сжимающая в руках карандаш, как волшебную палочку. Куда она делась? Когда она превратилась в эту уставшую женщину, единственной радостью которой стала удачно взошедшая на лоджии герань? И он… Он ведь тоже был другим. Восторженный мальчишка, который видел во мне не просто жену и хозяйку, а музу. Когда он перестал видеть? А может… может, это я перестала ему показывать?
Слезы капали на глянцевые страницы, оставляя мутные разводы на прошлом. Я плакала не от обиды на мужа. Я плакала о нас. О тех двоих, которые так и остались жить в этом бархатном альбоме, уступив место двум чужим, уставшим людям, делящим одну жилплощадь.
Входная дверь щелкнула. Вернулся Михаил. Я быстро смахнула слезы и закрыла альбом, но он, видимо, успел заметить. Он вошел в комнату, держа в руках пакет с кефиром и хлебом. Он не прошел мимо, как обычно. Остановился в дверях. Посмотрел на меня, на альбом в моих руках, на мое заплаканное лицо.
И в его глазах я впервые за долгое время увидела не усталость и не раздражение. Я увидела растерянность. И что-то еще… Что-то похожее на боль. Он смотрел так, словно тоже только что увидел в этой комнате двух незнакомцев и не понимал, как они здесь оказались. Он ничего не сказал. Просто постоял так с минуту, а потом тихо прошел на кухню.
Вечером он не включил футбол. В квартире стояла непривычная, звенящая тишина. И эта тишина была уже не холодной и враждебной. Она была… выжидательной. Словно мы оба стояли на берегу замерзшей реки и ждали, когда же тронется лед.
### Глава 3
Следующие несколько дней прошли в странном затишье. Ледник между нами не растаял, но перестал разрастаться. Мы по-прежнему почти не разговаривали, но из нашего молчания ушла враждебность. Теперь оно было наполнено скорее недоумением, попыткой заглянуть друг в друга через эту толщу льда.
Михаил стал каким-то другим. Задумчивым, отсутствующим. Я ловила на себе его взгляды – быстрые, изучающие. Он будто пытался разглядеть во мне что-то, что давно упустил из виду. Он начал делать странные вещи. Однажды утром я нашла на кухонном столе чашку с заваренным чаем – именно таким, как я люблю, с двумя ложками сахара и долькой лимона. Без слов. Просто чашка. В другой раз он пришел с прогулки и молча положил на стол ветку рябины с яркими гроздьями ягод. Это было так не похоже на него, практичного и приземленного. Словно в нем просыпался тот самый мальчишка из фотоальбома.
Я принимала эти знаки, но не знала, как на них реагировать. Стена обиды была еще слишком высока. Я боялась поверить, что это не очередная неуклюжая попытка «загладить вину», а нечто большее.
Однажды днем он ушел, сказав лишь, что ему нужно «по делам». Вернулся только к вечеру, необычно взбудораженный и с большим свертком в руках, который быстро спрятал в шкаф. Я сделала вид, что не заметила, но любопытство укололо меня, как иголка.
В субботу утром я проснулась от запаха кофе. Михаил стоял у плиты и пек блины. Он не делал этого уже много лет.
– Завтракай, – сказал он, ставя передо мной тарелку с аккуратной стопкой золотистых блинчиков. – Я… в общем, я уеду на пару часов.
– На дачу? – безразлично спросила я.
– Нет. Просто… по делам.
Его таинственность начинала меня интриговать. Куда он мог ездить по субботам? Я проводила его взглядом и осталась одна в квартире, наполненной запахом блинов и недосказанности. Чтобы отвлечься, я снова достала старый альбом. Но на этот раз я смотрела на фотографии не со слезами, а с тихой грустью. Я пыталась понять, в какой момент наша общая дорога раздвоилась.
Мы ведь оба старались. Он работал на заводе, вкалывал в три смены, чтобы мы ни в чем не нуждались. Я вела дом, воспитывала детей, создавала уют. Мы оба вложили все свои силы в этот фундамент – в нашу семью. Но, строя стены, мы, кажется, забыли оставить в них окна, чтобы видеть друг друга. Мы так увлеклись процессом выживания, что разучились просто жить. И радоваться.
Я вспомнила, как однажды, лет десять назад, мы проходили мимо художественного магазина. Я остановилась у витрины, где был выставлен красивый деревянный мольберт и наборы масляных красок в элегантных коробках.
– Какая красота, – вырвалось у меня. – Я всегда о таком мечтала.
– Дорого, наверное, – практично заметил Миша, легонько потянув меня за руку. – И куда тебе его ставить? Пойдем, нам еще картошку на рынке купить надо.
И я пошла. И мы купили картошку. А мечта так и осталась стоять за стеклом витрины. Я даже не обиделась тогда. Это казалось таким естественным, таким правильным. Картошка была важнее. Она всегда была важнее.
Мои размышления прервал звук открывающейся двери. Вернулся Михаил. Он вошел в комнату, и я увидела, что он что-то прячет за спиной. Лицо у него было такое… виноватое и одновременно торжественное, как у первоклассника, который приготовил маме подарок, сделанный своими руками.
### Глава 4
Он остановился посреди комнаты. Молчал, не решаясь подойти ближе. Я отложила фотоальбом и посмотрела на него во все глаза. Сердце почему-то забилось быстрее, как в юности перед свиданием.
– Света… – начал он, и голос его слегка дрогнул. – Я, в общем…
Он сделал шаг вперед и вынес из-за спины то, что прятал. Это был большой деревянный ящик. Этюдник. Точно такой, какие я видела у настоящих художников. Он неловко поставил его на пол, открыл. Внутри, в специальных ячейках, лежали тюбики с красками, пахнущие льняным маслом, набор новых кистей из беличьего волоса, палитра, масленка… Всё настоящее. Всё то, что я видела когда-то за стеклом витрины. А рядом он прислонил к стене настоящий мольберт, еще пахнущий свежим деревом.
Я смотрела на это сокровище, и у меня перехватило дыхание. Я не могла вымолвить ни слова.
– Я… я помню, ты всегда хотела, – сказал он тихо, не глядя мне в глаза, теребя пуговицу на своей рубашке. – Помнишь, мы мимо магазина проходили? Ты еще сказала… В общем, я подумал. Может, попробуешь снова? Это не Мальдивы, конечно, но… я подумал, что ты бы обрадовалась.
Мальдивы… Как же далеко и нелепо прозвучало это слово сейчас. Ленка, ее букеты, ее бирюзовый океан – все это съежилось, потеряло цвет и значение, превратилось в пыль. А передо мной стоял мой муж, мой Миша, который все эти годы, оказывается, *помнил*. Он помнил мой мимолетный взгляд, мой вздох у витрины магазина. Он пронес эту память через десять лет быта, ссор, молчания и усталости. Он не забыл ту девушку с горящими глазами из фотоальбома.
Слезы хлынули из моих глаз. Но это были не горькие слезы обиды, а горячие, очищающие слезы благодарности. Я встала. Подошла к нему вплотную. Он наконец-то поднял на меня глаза, и в них был испуг. Он, наверное, думал, что я снова рассержусь, скажу, что это глупости.
А я просто обняла его. Крепко-крепко, как не обнимала уже много лет. Уткнулась ему в плечо, пахнущее улицей и чем-то еще, родным и знакомым, и плакала.
– Дурак ты, Мишка, – прошептала я сквозь слезы. – Дурак…
Он неуклюже погладил меня по спине.
– Ну чего ты… Не нравится, что ли? Я сдать могу, там чек…
– Нравится, – я подняла на него заплаканное, но, наверное, очень счастливое лицо. – Очень нравится. Это… это лучше любых Мальдив. Спасибо.
Я смотрела в его глаза и видела в них не пустоту, а глубокую, тихую нежность. Он не умел говорить красивые слова, дарить экзотические цветы и возить на модные курорты. Его любовь была другой. Она была в этой чашке чая, в ветке рябины, в стопке горячих блинчиков. Она была в его памяти. Он любил меня по-своему, неуклюже, не по-журнальному. Но он любил. А я, ослепленная глянцевыми картинками чужой жизни, чуть все это не разрушила.
### Глава 5
Мы сидели на диване рядом, совсем близко. Я перебирала новые кисточки, вдыхала терпкий запах красок, а Михаил осторожно дотронулся до моей руки. Его ладонь, грубая, в мозолях от работы и дачи, показалась мне самой нежной на свете. Молчание вернулось, но теперь оно было уютным, согревающим. Нам не нужны были слова, чтобы понять друг друга.
– А помнишь, как мы в лесу… ты меня рисовала? – вдруг спросил он, нарушив тишину. – У меня тот рисунок до сих пор хранится. В гараже, в ящике с инструментами.
– Хранишь? – удивилась я. – Я думала, он давно потерялся. Я там тебя таким смешным нарисовала, ушастым…
– Нормальным, – пробурчал он, и я увидела, как в уголках его глаз собрались знакомые морщинки. Он улыбался. – Самый лучший портрет.
Мы сидели так, наверное, с час, вспоминая. Вспоминали смешные и трогательные моменты нашей молодости, о которых, как мне казалось, давно забыли. И с каждым воспоминанием ледяная стена между нами таяла, превращаясь в ручейки тепла, которые наполняли нашу маленькую квартиру.
– А может, мы вместе сходим… как это называется… на пленэр? – вдруг предложил Михаил.
Я рассмеялась.
– На пленэр? Миша, ты хоть знаешь, что это такое?
– Ну, это когда рисуют на природе, – с серьезным видом ответил он. – Я в интернете прочитал, когда про краски искал. Я бы посидел рядом, пока ты рисуешь. Термос с чаем возьмем, бутерброды. Как раньше.
Я посмотрела на него, и сердце мое замерло. Посидеть рядом. Просто так. Без газеты, без удочки, без необходимости что-то чинить или копать. Просто быть рядом со мной.
– И ты даже не будешь смотреть свой футбол? – с лукавой улыбкой спросила я.
Он на мгновение задумался, а потом решительно кивнул.
– Не буду. Футбол подождет.
И в этот момент я поняла, что это и есть мои личные, персональные Мальдивы. Не остров в океане, а готовность близкого человека отказаться от своей привычки ради тебя. Разделить с тобой то, что важно именно тебе. Вспомнить о твоей мечте и помочь ей ожить.
На следующий день на кухонном столе меня ждал букет. Не три уставшие розы в целлофане. А небольшой, растрепанный букетик полевых ромашек и васильков, перевязанный обычной травинкой.
– Это я с утренней прогулки, – смущенно сказал Михаил, наливая мне чай. – Они там у парка растут. Просто так.
Я взяла цветы. Они пахли летом, солнцем и беззаботной юностью. Я поставила их в простую стеклянную банку, и вся кухня наполнилась светом. Я посмотрела на своего мужа, на эти простые цветы, на новый мольберт, стоящий в углу комнаты, и поняла, что я – самая счастливая женщина на свете. Нам не нужны были чужие идеалы и глянцевые картинки. У нас была своя жизнь, своя любовь – тихая, неброская, но настоящая. И впереди у нас был наш первый пленэр. И, может быть, еще много-много счастливых дней, пахнущих не морским бризом, а льняным маслом и полевыми цветами.