Маленькая османская эскадра – три новых, быстрых, как ястребы, боевых корабля – шла по водам Эгейского моря. На палубе флагмана, глядя на приближающийся скалистый силуэт острова Калолимнос, стоял шехзаде Орхан.
Это был уже не тот горячий, безрассудный юноша, что несколько месяцев назад бросился в свою первую самоубийственную атаку. Поражение и шрам на плече стали его лучшими учителями.
Он повзрослел. Теперь на его лице лежала тень ответственности за пятьсот отборных воинов, которых доверил ему отец для этой, казалось бы, невыполнимой миссии.
Он часами стоял на палубе, вглядываясь в очертания вражеской крепости. Он чувствовал на себе взгляды своих людей. Они верили в него. И он не имел права их подвести.
Он вспоминал последние слова отца перед отплытием: «Храбрость без ума – это просто ярость зверя, бьющегося о прутья клетки. А храбрость, направленная умом, – это ключ, который открывает любую клетку. Найди этот ключ, сын мой».
– Они ждут нас с моря, шехзаде, – сказал подошедший к нему Самса Чавуш, указывая на мощные башни, охранявшие вход в гавань. – Их стены там самые крепкие, а на утесах стоят катапульты.
– Да, учитель Самса, – ответил Орхан, и в его глазах появился холодный, расчетливый блеск, которого старый пират раньше в нем не видел. – Они смотрят на море. И поэтому мы придем к ним не с моря. Мы придем к ним с неба. Со скал. Как горные козлы, а не как морские волки.
План Орхана был дерзким до безумия. Он заключался в том, чтобы обойти остров и высадиться под покровом ночи на его северной стороне, которая представляла собой отвесные, почти двухсотметровые скалы, считавшиеся абсолютно неприступными.
***
Ночь была безлунной и черной, как смоль. Три османских корабля, подойдя к скалам на веслах, обмотанных тряпками, замерли на воде, как призраки. Началась самая опасная часть операции.
Сотни воинов, цепляясь за малейшие выступы, рискуя каждую секунду сорваться в кипящую внизу черную воду, начали свой молчаливый, отчаянный подъем. Это были не моряки. Это были горцы, выросшие в горах Анатолии. Скалы были их стихией.
Орхан лез одним из первых. Он не мог прятаться за спинами своих людей. Он чувствовал, как режет руки острый камень, как свистит ветер, как соленые брызги бьют в лицо.
Он видел, как в нескольких метрах под ним сорвался один из воинов, и его короткий, оборвавшийся крик утонул в реве прибоя. Сердце шехзаде сжалось, но он лез дальше, вверх, в темноту.
Он понимал, что ведет своих людей на верную смерть. Или на великую славу.
К рассвету они были наверху. Уставшие, исцарапанные, но несломленные. Они вышли прямо в тыл спящей крепости. Рыцари-госпитальеры, уверенные в неприступности своих скал, даже не выставили здесь дозорных. Это была их роковая ошибка.
– АЛЛАХ! ЗА СУЛТАНА! ЗА НАШИХ УБИТЫХ БРАТЬЕВ! – рев Орхана разорвал утреннюю тишину, став сигналом к атаке.
Пятьсот османских воинов, как горная лавина, обрушились на спящий гарнизон. Началась резня. Застигнутые врасплох рыцари, полуголые, выскакивали из казарм и тут же падали под ударами ятаганов.
Их хваленая дисциплина и тяжелые доспехи были бесполезны в этом внезапном, хаотичном бою в узких улочках крепости.
Орхан был в самом пекле. Он сражался с яростью льва, но с холодным расчетом охотника. Он больше не искал личной славы в поединках. Он руководил боем.
Он направлял своих воинов, затыкал прорывы, своим примером вселяя в них отвагу. Он видел, как его люди, мстя за сожженную деревню, дерутся с невиданной жестокостью.
Последние уцелевшие рыцари, около полусотни, во главе со своим комендантом, заперлись в центральной башне, в донжоне. Это был их последний оплот.
– Тащите таран! – крикнул Орхан. – Мы выкурим их оттуда!
Осада донжона была короткой, но кровавой. Под градом стрел и кипящей смолы, которые лились на них со стен, воины Орхана били в массивные дубовые ворота. Наконец, ворота поддались.
Бой в башне был окончен. Когда Орхан, весь в крови – своей и чужой – вошел в главный зал, он увидел горстку оставшихся в живых рыцарей. Их комендант, пожилой, седобородый рыцарь из Прованса, стоял, прислонившись к стене, тяжело раненый, но не сломленный.
Он протянул Орхану свой меч рукоятью вперед. Он сдался.
Османские воины, пьяные от победы и крови, окружили пленных.
– Смерть псам! Смерть! – кричали они, требуя немедленной расправы.
Орхан посмотрел на побежденного врага. Он видел перед собой не монстра, а храброго воина, который с честью сражался за свою веру и свой флаг. Он вспомнил свое собственное унижение после поражения. Он вспомнил мудрые слова отца.
– Нет, – сказал он, и его голос, молодой, но уже властный, заставил всех замолчать. – Мы не такие, как они. Мы не убиваем пленных воинов. Он сражался с честью. Он будет жить.
Воины недоуменно замолчали.
Орхан подошел к старому рыцарю.
– Ты и твои уцелевшие братья будете с почетом отправлены на Родос, – сказал он. – Но ты передашь своему Великому Магистру послание от Орхана, сына Османа. Скажи ему, что мы взяли его неприступную крепость. Скажи ему, что мы отпустили его воинов с честью, потому что мы воюем, как воины, а не как мясники. И скажи ему, что это – только начало. Мы пришли в это море. И мы пришли надолго.
Он повернулся и вышел на стену захваченной крепости. Под ним расстилалось бескрайнее Эгейское море. Он одержал свою первую великую победу. Но что важнее, он одержал победу над самим собой.
Над своей собственной яростью и безрассудством. В этот день, на стенах этой маленькой крепости, родился не просто полководец. Родился будущий Государь.
