Университеты вынуждены перестраиваться под все более коммерчески и карьерно мотивированные запросы студентов. Это делает высшее образование более гибким и динамичным, однако гонка студентов за модулями и сертификатами разрушает университетскую среду интеллектуального общения и препятствует формированию сообществ. Как совместить требования рынка и интересы общества?
Павел Быков, исследователь Глобального университета Рыбакова
Университет – одна из самых долгоживущих форм сообществ. Старейшие университеты существуют сотни лет, Болонскому университету уже почти тысяча. Ещё недавно казалось, что университеты существуют в пространстве почти неизменных правил. Престижная эмблема, место в мировом рейтинге, традиции — всё это создавало ореол, который работал сам по себе. Студенты шли в Оксфорд или Стэнфорд не только за знаниями, но и за престижем, за историей, которая началась задолго до них. Но в последние годы что-то изменилось..
В начале XXI века появились глобальные рейтинги университетов. Казалось бы, совсем недавно бренд университета почти целиком строился на позиции в QS или THE. (QS и THE — это два из самых влиятельных глобальных рейтинга университетов. QS основан в 2004 году, THE – в 2010 году, после распада партнерства с QS.) Но сегодня позиции в этих рейтингах недостаточно: студенты и родители всё чаще ориентируются на осязаемую отдачу. Исследование Gallup/Lumina (2023) показало, что для 88% абитуриентов ключевым фактором выбора стала карьерная перспектива и ROI образования, а не репутация как таковая.
Мир становится слишком быстрым и требовательным, чтобы идти в университет только за статусом — нужна измеримая ценность.
Это не означает, что престиж умер, но он перестал быть самодостаточным. Университеты, которые хотят оставаться привлекательными, учатся доказывать, что их программы — это инвестиция с понятной отдачей. А отдача измеряется: кто куда трудоустроился, с какой зарплатой, через сколько месяцев. Эти цифры перестали быть внутренней статистикой и стали частью маркетинга.
В этой логике особенно выделяются университеты, которые сделали результат своей визитной карточкой. Бостонский Northeastern University кропотливо выстраивает модель co-op — чередование учебы и оплачиваемых стажировок на полный рабочий день. Для студента это значит, что к выпуску у него в резюме не только диплом, но и до полутора лет реального опыта работы. И когда университет заявляет, что 95% его выпускников находят работу или продолжают учёбу в течение 9 месяцев, это не пустая цифра — она подкреплена тысячами конкретных биографий.
С 2015 года Министерство образования США ведёт College Scorecard — базу данных с доходами выпускников и их долговой нагрузкой. В Великобритании с 2019 года портал Discover Uni показывает, сколько зарабатывают выпускники конкретной программы через 3 и 5 лет. В Австралии с 2015 года портала QILT (Quality Indicators for Learning and Teaching) публикует долю трудоустроенных через 4-6 месяцев после окончания вуза. В Сингапуре связь между образованием и карьерой формализована ещё сильнее. Университеты NUS, NTU и SMU обязаны публиковать результаты Graduate Employment Survey: процент занятых, медианную зарплату, распределение по секторам.
Систематическое раскрытие таких данных помогает студенту выбрать вуз и создает новое поле конкуренции. Теперь университеты соперничают не за позицию в рейтинге, а за качество собственной “карьерной статистики”.
Одним из проявлений тренда на “получение ценности” стала система micro-credentials. По-русски их иногда называют микроквалификациями или микросертификатами.
Это короткие, сфокусированные программы — от пары недель до семестра — которые дают конкретный навык и оформляются в виде зачетных единиц (кредитов). Их особенность в том, что они суммируются или «стекуются»: несколько micro-credentials можно сложить в диплом, а диплом — в степень.
В Европе эта система измеряется в ECTS: один кредит — примерно 25–30 часов работы, полный учебный год — 60 кредитов (см. схему). Micro-credential обычно весит от 1 до 15 ECTS. В США и Канаде — другая шкала, но принцип тот же: курсы на 3–6 кредитов, которые можно засчитывать в более крупную квалификацию.
На практике это выглядит так. MITx MicroMasters по управлению цепями поставок состоит из пяти онлайн-курсов и финального экзамена. Пройдя его, студент может поступить в магистратуру MIT в сокращенном формате или в десятки партнерских вузов по всему миру. Он экономит время, деньги и получает диплом топового университета, начав учиться из любой точки планеты.
Выглядит это все крайне привлекательно и перспективно, но невольно возникает вопрос: а не убивает ли такой до предела рационализированный, ориентированный на финансовый и карьерный результат подход, саму сердцевину образования, которое столетиями играло роль формирования личности и социума?
Конец индустриального подхода
То, что мы наблюдаем в образовании – это распад индустриального подхода и это для России серьезный вызов. Индустриальная модель подготовки кадров строилась на предположении, что мир относительно стабилен, профессии живут десятилетиями, а специалист — это результат «раз и навсегда» завершенного обучения.
Университет в этой логике был чем-то вроде фабрики: на входе абитуриент, на выходе — готовый «продукт» для рынка труда. Всё между этими двумя точками сводилось к стандартизированному циклу: набор знаний, определённый набор навыков, аттестация, диплом.
Сегодня эта модель рассыпается по нескольким причинам.
Во-первых, скорость изменения профессий — технологии и экономика перестраиваются так быстро, что половина компетенций, полученных на первом курсе, к выпуску уже теряют актуальность.
Во-вторых, размывание границ профессий — всё чаще востребованы гибридные роли (инженер с навыками дизайна, юрист с пониманием data science, медик с опытом управления продуктом).
В-третьих, длина карьеры и многократные переобучения — люди будут менять карьерные траектории 3–5 раз за жизнь, и каждый раз им нужно неполное образование с нуля, а модульное, адаптивное, интегрированное с практикой.
Наконец, в-четвертых, глобальная мобильность — образование перестает быть привязано к одной стране или даже к одному университету, и теперь речь идёт о «маршруте» через несколько образовательных экосистем.
В этом смысле парадоксальным выглядят процессы происходящие в России. Например, отказ с 1 сентября 2026 года от бакалавриата и магистратуры. Аргумент – для освоения ряда специальностей 4 лет бакалавриата недостаточно. (Для понимания скорости процессов, ChatGPT-4 был открыт для широкого доступа в ноябре 2022 года, т.е. три года назад.) Такой отказ от двухуровневой системы выглядит как возврат к индустриальной схеме с “готовым специалистом” на выходе из вуза.
Другая сторона: в последние пару лет было предпринято много усилий, чтобы навести порядок в интернет-образовании, которое со всеми известными рисками и издержками пыталось восполнить недостаток гибкого модульного образования. Проблема однако в том, что существующая в России вузовская система не способна обеспечить гибкое модульное образование, особенно в ситуации, когда в приоритет вновь поставлена подготовка “готового специалиста”.
Это происходит, когда вместо индустриальной модели начинает вырисовываться сетевая, процессуальная. Университет становится платформой, а не только местом — он связывает партнеров, модули, наставников, исследовательские группы в разных точках мира. Образование становится непрерывным и стекуемым — люди «дособирают» квалификацию кусками, иногда через несколько лет после начала. Важным KPI становится возврат выпускников: не только на донорство или вечер встречи, а на программы повышения квалификации, совместные проекты, менторство. Уход от «массового среднего» в сторону индивидуализированных траекторий — при этом массовость сохраняется за счет цифровой инфраструктуры, а не одинаковости содержания. “Готовому специалисту” в этих тенденциях просто нет места.
Теряем общественную составляющую?
Опасность здесь в том, что университет может потерять «общественную» составляющую, общественную миссию, став просто сервисом для индивидуальных карьер. Если он перестанет быть местом, где рождаются и обсуждаются общие смыслы, он утратит то, что делало его ядром общественной жизни.
Тут возможны два сценария:
- Рынок съедает миссию — образование становится чисто транзакционным: заплатил, получил навык, ушёл.
- Миссия перестраивается под новую форму — университет остаётся центром совместного мышления, но перестаёт быть фабрикой, становясь оператором сетей и биографий.
Это не противоречащие в прямом смысле тенденции, но взаимодополняющие. Человеку и обществу нужно и то, и другое одновременно. Даже индустриальный трек сам по себе не исчезает, но лишь теряет монолитность и мимикрирует под новые типы образования, потому что сохраняется целый ряд индустрий, где передача большого массива твердых знаний имеет большое значение.
Но в основном индустриальный трек перестаёт быть «единым коридором» и раскалывается на два потока, каждый из которых живёт по своим законам.
Прикладной–частный поток обслуживает индивидуальные цели и задачи: быстрое получение навыка, гибкость, минимальная идеология. Это micro-credentials, онлайн-курсы, корпоративные академии, любые формы «образование по запросу». Здесь образование всё больше становится транзакцией — но именно эта транзакционность делает его быстрым и эффективным для конкретного человека или компании.
Ценностный–общественный поток работает на коллективное мышление, формирование идентичности, воспроизводство культурных кодов, воспитание чувства принадлежности к сообществу. Здесь образование — это не только и не столько про компетенции, сколько про социальный и культурный капитал: как жить вместе, как обсуждать общее, как договариваться о будущем.
По сути, задача университетов нового типа могла бы быть именно в том, чтобы не дать этим потокам окончательно разойтись, а встроить механизмы их пересечения. Например, в прикладных программах нужны обязательные модули, связанные с социальным контекстом профессии, а в ценностных программах — реальные прикладные проекты с измеримым результатом. Плюс обмен аудиторией между потоками через менторство, проектные группы, гибридные курсы.
Если индустриальная модель была про массовое единообразие, то новая конфигурация про связанный дуализм: два типа образования, которые по идее должны «подкармливать» друг друга, а не жить в параллельных мирах.
Университет как узел публичности
Университет — это не просто здание с лекционными залами, лабораториями и библиотекой. Это пространство критического мышления, и арена борьбы за доступ к знанию, здесь сосредоточены точки пересечения потоков знания и социальных отношений.
Особенно это касается социальных науки, истоки которых как научных дисциплин не в закрытых академических залах, а в общественном диалоге и даже конфликте. Дисциплины вроде социологии, политологии или антропологии рождались не за закрытыми дверями кафедр, а в гуще общественных дискуссий. Джон Локк, Жан-Жак Руссо, Адам Смит, ранние чикагские социологи — все они писали не только для коллег, но и для широкой публики.
Сегодня ситуация изменилась: научные, университетские сообщества часто оправдывают свою замкнутость ссылками на «профессиональные стандарты», но в результате теряют связь с теми, ради кого, по сути, и были созданы. Отсюда одна из задача университетов на новом этапе – вернуть социальным наукам миссию участия в публичных разговорах и политике, не боясь утраты академического престижа.
В современном мире приватизация — будь то приватизация университетов, знаний, медиа или даже общественных пространств — размывает границы публичного. Это не только ограничивает обмен идеями, но и сокращает число мест, где разные социальные группы могут встретиться и вступить в разговор.
Здесь университет выступает в двойной роли: он и есть одно из последних оставшихся физических пространств для таких встреч, и одновременно — производитель знаний, которые могут поддерживать или разрушать общественную сферу. Если университеты уступают публичность корпорациям или государственным бюрократиям, они теряют свою идентичность как институты свободы и вольнодумства.
Ошибкой будет воспринимать университет лишь как «производителя кадров», пусть даже и в более гибких и динамичных современных форматах. Подготовка специалистов важна, но она — лишь часть миссии.
Университет не может быть редуцирован до сервиса для рынка труда, потому что его функция глубже — поддерживать способность общества к саморазговору и самоизменению.
Университет не просто выпускает человека в мир, но сопровождает его в длительном процессе — академическом, профессиональном, гражданском.
Университет – это еще и “оператор биографий”. Сегодня мы говорим о том, что выпускники должны оставаться в орбите альма-матер, возвращаться за новым образованием, участвовать в менторских программах, совместных проектах. Это не только прагматический инструмент удержания лояльности, но и способ расширять саму публичную сферу: выпускники становятся носителями университета в разных частях мира, в разных социальных контекстах.
А потому университеты должны перестать мыслить себя как автономные миры. Их устойчивость зависит от способности быть «инфраструктурой публичности» — соединять исследователей и граждан, предпринимателей и активистов, политиков и студентов. Конечно, это сложнее, чем может показаться. На этом пути университет сталкивается с противоречием между академической независимостью и необходимостью откликаться на общественные запросы. Но именно баланс между этими полюсами и определяет качество общественного вклада, определяет успешность университета, как производителя “общественного блага”.
А потому публичность — это не только внешняя коммуникация, но и внутренняя культура. Университет должен быть местом, где студенты учатся спорить без ненависти, анализировать без догматизма, работать с разными точками зрения. Это умение переносится потом в профессиональные и гражданские роли.
Таким образом, публичная миссия университета — не только в том, чтобы «говорить с обществом», но и в том, чтобы формировать у выпускников способность быть полноценными участниками публичной сферы.
