Дом… Для кого-то это просто стены, крыша над головой. А для меня он был живым. Я знала каждую его трещинку, каждую скрипучую половицу, каждый лучик солнца, который по утрам заглядывал в мое окно. Я помнила, как папа, еще молодой и сильный, строил эту веранду, а мы с сестрой, совсем девчонки, путались у него под ногами. Помнила, как мама сажала под окнами эти пионы, которые теперь разрослись пышным, благоухающим ковром. Каждый гвоздь, вбитый в стену, каждая поклеенная полоска обоев хранили тепло моих рук.
Я вложила в этот дом не только все свои сбережения, накопленные за годы работы скромным бухгалтером, но и всю свою душу. Пока моя старшая сестра Ирина порхала по жизни, меняя ухажеров и наряды, я латала крышу, меняла прогнившие оконные рамы, сама перекладывала плитку в ванной. Родители принимали это как должное. «Оля у нас домовитая, вся в бабушку», — с какой-то ленивой гордостью говорила мама, Валентина, размешивая сахар в чае. Отец, Пётр, обычно молча кивал, не отрываясь от газеты. Они привыкли, что я всегда рядом, всегда готова помочь, подставить плечо, решить любую бытовую проблему. А Иринка… Иринка была их гордостью. Яркая, звонкая, она умела очаровывать, и родители таяли от ее улыбки, прощая ей все на свете. Меня они тоже любили, конечно. Своей тихой, привычной любовью. Как любят старое, удобное кресло.
Все изменилось, когда в жизни Ирины появился Станислав.
Он возник будто из ниоткуда. Высокий, обаятельный, с модной стрижкой и белозубой улыбкой, которая, казалось, могла растопить айсберг. Он говорил красиво, сыпал комплиментами, дарил маме цветы, а отцу — дорогой коньяк. Родители были сражены наповал. Наконец-то их Ирочка нашла достойного мужчину! Солидный, представительный, «свой бизнес», как он туманно намекал.
Я же с первой встречи почувствовала что-то неладное. В его глазах, когда он думал, что на него никто не смотрит, мелькал холодный, оценивающий блеск. Он осматривал наш дом не как будущее семейное гнездо, а как риелтор осматривает объект недвижимости. Его комплименты были слишком заученными, его жесты — слишком выверенными. Но мои тихие сомнения тонули в восторженном хоре родителей и сестры.
— Оленька, ну что ты как сыч, — щебетала Ира, примеряя очередное платье, подаренное Стасом. — Он же идеальный! Ты просто завидуешь, потому что сама сидишь в девках.
Эти слова больно ранили. Да, у меня не было бурных романов. Моя жизнь была тихой и размеренной. Работа, дом, сад. Я не считала это чем-то зазорным. Мне было хорошо в моем маленьком, уютном мире. Но под натиском их общего счастья я чувствовала себя чужой, какой-то неправильной.
Свадьбу сыграли быстро. Пышную, шумную, конечно же, за счет родительских сбережений, к которым Станислав «пока не хотел притрагиваться, чтобы не разменивать крупный капитал». А после свадьбы он стал полноправным хозяином в доме. Его зычный голос заполнил все пространство, его дорогие ботинки топтали мои любимые половики, а его одеколон вытеснил привычный запах маминой выпечки.
Разговор состоялся через месяц после свадьбы, в воскресенье. Я возилась в саду, пересаживала розы, когда мама подошла ко мне с таким виноватым видом, что у меня сразу екнуло сердце.
— Оленька, дочка… тут поговорить надо.
Мы сели на веранде. Подошли отец, Ира и, конечно, Станислав, который тут же обнял сестру за плечи, выступая в роли главы семьи.
— Оля, ты же понимаешь, — начал отец, старательно глядя куда-то в сторону. — Ирочке и Станиславу нужно свое гнездо. Семья молодая… им пространство нужно.
Я молчала, чувствуя, как ледяной комок подкатывает к горлу.
— Мы тут подумали, — подхватила мама, теребя край фартука. — Тебе уже тридцать пять. Пора и свою жизнь устраивать. Самостоятельной быть. Ты же у нас умница, не пропадешь.
— Что вы хотите сказать? — мой голос прозвучал глухо, незнакомо.
И тут вперед выступил Станислав. Он улыбнулся своей фирменной обезоруживающей улыбкой.
— Оленька, не обижайся на стариков. Они просто не знают, как подойти к вопросу. Все просто. Нам с Иришкой здесь тесновато. Мы хотим и ремонт затеять, и детскую планировать… А ты, как бы это сказать… немного мешаешь.
Мешаю. В доме, который я считала своим. В который вложила все, что у меня было.
— То есть… вы меня выгоняете? — прошептала я, глядя в глаза матери.
Она отвела взгляд. Ира фыркнула:
— Ну что за трагедия! Не выгоняем, а просим пожить отдельно. Снимешь себе квартирку, будешь хозяйкой. Мы даже поможем на первый месяц!
Станислав великодушно кивнул.
Я смотрела на их лица. На отца, который спрятался за своей газетой, словно она могла защитить его от моего взгляда. На мать, чьи губы дрожали, но она упрямо сжимала их, боясь перечить новому зятю. На сестру, в глазах которой светилось нетерпеливое раздражение. Они уже все решили. Без меня. Я была лишней деталью в их новой, красивой картине мира, которую нарисовал Станислав.
Предательство было таким оглушающим, таким всепоглощающим, что я даже не нашла в себе сил спорить или кричать. Боль была физической. Казалось, из меня вырвали сердце и бросили под ноги этому лощеному проходимцу.
— Хорошо, — сказала я тихо, поднимаясь. Ноги были ватными. — Я уеду.
В тот вечер я собирала свои вещи в старый чемодан. Несколько платьев, пара книг, старый фотоальбом. Я смотрела на свою комнату, на обои в мелкий цветочек, которые мы клеили вместе с мамой десять лет назад, на вышитую мной салфетку на комоде… и понимала, что ухожу не просто из дома. У меня отнимали мое прошлое, мое настоящее и мое будущее.
Никто не помог мне. Ира и Стас уехали «по делам», родители заперлись в своей спальне. Когда я выходила за порог, сгибаясь под тяжестью чемодана, мама все же выглянула в коридор.
— Ты хоть позвони, как устроишься, — пробормотала она, не решаясь подойти.
Я ничего не ответила. Просто закрыла за собой дверь. Дверь в мой мир, который в одночасье стал чужим. Ночь приняла меня в свои холодные объятия. Я стояла на улице, смотрела на светящиеся окна родного дома и впервые в жизни чувствовала себя абсолютно, беспросветно одинокой. И в этой звенящей пустоте родилась не злость, не обида, а какая-то холодная, звенящая решимость. Я не пропаду. Я им докажу.
## Глава 2. Пепел и ростки
Первые недели были похожи на вязкий, мутный сон. Я сняла крохотную комнатку на окраине города у ворчливой старушки. Из окна открывался вид на глухую стену соседнего дома. Серость за окном идеально рифмовалась с серостью в моей душе. Днем я механически ходила на свою скучную бухгалтерскую работу, вечером возвращалась в свою каморку и часами лежала, глядя в потолок.
Боль от предательства не утихала. Она была живой, она дышала мне в затылок, сжимала горло ледяными пальцами. Иногда я брала в руки телефон, чтобы позвонить маме. Просто услышать ее голос. Но палец замирал над кнопкой вызова. Что я ей скажу? Что мне плохо и одиноко? Что я плачу по ночам, обняв подушку? Нет. Этого удовольствия я им не доставлю.
Отчаяние — странная штука. Когда достигаешь самого дна, у тебя остается только один путь — наверх. Этот момент наступил для меня одним дождливым вечером. Я сидела, завернувшись в плед, и ела безвкусный магазинный кекс. Он был сухим, приторным, с химическим привкусом. И вдруг я вспомнила. Вспомнила, как пекла свой фирменный медовик на каждое семейное торжество. Как отец, хмуря брови, просил второй кусок. Как мама говорила: «Оленька, у тебя дар от Бога».
Этот кекс… он стал последней каплей. Я вскочила, сгребла крошки со стола и со злостью выбросила его в ведро. «Дар от Бога», — пронеслось в голове. Раньше этот дар я щедро раздавала тем, кто меня не ценил. А что, если… что, если попробовать использовать его для себя?
Эта мысль, поначалу слабая и робкая, начала расти, крепнуть. Она была похожа на первый росток, пробивающийся сквозь толщу асфальта.
На следующий день, после работы, я потратила почти все оставшиеся деньги на хорошие продукты: натуральный мед, деревенские яйца, качественное сливочное масло. Моя кухонька была крошечной, духовка — старой и капризной. Но когда я начала замешивать тесто, мои руки вспомнили все сами. Пропала тревога, ушла боль. Осталась только магия процесса: аромат меда и специй, нежное тепло теста под пальцами, ожидание чуда.
Первый медовик получился идеальным. Нежным, пропитанным, тающим во рту. Я отрезала кусок и заплакала. Но это были уже другие слезы. Не слезы обиды, а слезы освобождения. Я поняла, что у меня есть что-то свое. Что-то, что никто не сможет у меня отнять.
Я сфотографировала торт на свой старенький телефон и, набравшись смелости, выложила фото на своей страничке в социальной сети с простой подписью: «Домашний медовик по бабушкиному рецепту. Пеку на заказ. С душой».
Я не ждала ничего особенного. Но уже через час мне написала коллега с работы: «Оля, это божественно выглядит! Можно мне такой на юбилей мужа?»
Это был первый заказ. Я пекла его всю ночь, волнуясь, как школьница на экзамене. Когда я отдавала торт, у меня дрожали руки. А на следующий день коллега позвонила мне, захлебываясь от восторга. Гости были в восторге, все просили рецепт, а она всем давала мой номер телефона.
И понеслось. Сработало «сарафанное радио». Заказы посыпались один за другим. Медовики, «Наполеоны», бисквитные торты с ягодным муссом, капкейки, имбирные пряники… Моя крохотная комнатка превратилась в филиал кондитерской. Я спала по четыре часа в сутки, но впервые за долгие месяцы чувствовала себя не просто живой, а по-настоящему *счастливой*.
Каждый торт, который я создавала, был моим маленьким произведением искусства, моим ответом на предательство. Я вкладывала в них всю свою нерастраченную любовь, всю свою боль, превращая ее в нечто прекрасное. Мои десерты не были просто едой. Они были историей. Историей о возрождении.
Через полгода я смогла уволиться с постылой работы и снять небольшую однокомнатную квартиру с кухней побольше. Я завела рабочий аккаунт в интернете, научилась делать красивые фотографии, и заказов стало еще больше. Я купила себе профессиональный миксер, о котором раньше и мечтать не могла. Я была сама себе хозяйка. Уставшая, измученная, но свободная и гордая.
Иногда звонила мама. Ее голос был напряженным, она говорила общими фразами: «У нас все хорошо. Стасик таким делом занялся, скоро озолотимся. Ирочка счастлива». Она ни разу не спросила, как живу я, на что я живу. Словно боялась услышать ответ. Иногда в трубке слышался голос Станислава на заднем плане, что-то властно приказывающий.
Однажды мама позвонила и попросила в долг. Немного, «до пенсии отца». Я вежливо, но твердо отказала.
— Оля, как тебе не стыдно! — запричитала она. — Мы же семья!
— Семья? — горько усмехнулась я. — Когда вы выставляли меня за дверь, вы помнили, что мы семья?
В трубке повисла тишина. Я положила трубку. Мне было больно, но я знала, что поступила правильно. Я больше не была их удобным креслом. Я строила свою жизнь сама, кирпичик за кирпичиком, торт за тортом.
Иногда, проезжая мимо на автобусе, я смотрела на свой старый дом. Пионы цвели так же пышно. Но что-то изменилось. На веранде валялся какой-то хлам, забор покосился. Дом выглядел неухоженным, покинутым. Словно из него ушла душа. Моя душа.
И я знала, что однажды я вернусь. Не проситься назад. Не мстить. А чтобы забрать то, что принадлежит мне по праву.
## Глава 3. Тревожные звонки
Прошел почти год с того дня, как я закрыла за собой дверь родного дома. Мой маленький кондитерский бизнес, «Ольгины сладости», процветал. Я уже не справлялась одна и наняла помощницу, такую же увлеченную девушку, как и я. Мы сняли небольшое помещение на первом этаже жилого дома — это была уже настоящая мини-кондитерская. Запах ванили и свежей выпечки стал запахом моей новой жизни. Я сменила гардероб, сделала новую стрижку, начала улыбаться своему отражению в зеркале. Обида не ушла совсем, она просто съежилась, превратилась в маленький рубец на сердце, который уже не болел, а лишь изредка напоминал о прошлом.
Звонки от матери стали другими. Они были короткими, нервными. Исчезла хвастливая беззаботность, на смену ей пришла плохо скрываемая тревога.
— Оленька, здравствуй, — начинала она неестественно бодрым голосом. — Как твои дела? Все хорошо? У нас… у нас тоже все нормально.
Но я слышала в ее голосе фальшь. Слышала, как на заднем плане гремит посудой или ругается отец. Слышала напряжение, которое буквально звенело в телефонной трубке.
— Стасик все работает, в делах, — продолжала она свою заученную мантру. — Бизнес — дело такое… то густо, то пусто.
Потом начались странные просьбы. «Оля, у тебя нет знакомого юриста? Просто так, проконсультироваться», «Оля, ты не знаешь, как работают ломбарды? Подруга интересуется». Каждый такой звонок был для меня маленьким уколом. Я понимала, что их блестящий мыльный пузырь под названием «Станислав» вот-вот лопнет. Часть меня злорадствовала. *Так вам и надо!* — шептал мстительный голосок внутри. Но другая часть, та, что все еще помнила мамины колыбельные и папины сильные руки, сжималась от боли и жалости.
Однажды мне позвонила наша старая соседка, тетя Маша. Божий одуванчик, которая знала меня с пеленок.
— Оленька, деточка, нехорошо у вас там творится, — зашептала она в трубку. — Этот… Иркин-то… совсем твоих стариков извел. Все из дома тащит. То телевизор продали, то ковер персидский. Говорят, долги у него огромные. Кредит какой-то взял, а отдавать нечем. Твои ходят чернее тучи. Валя постарела лет на десять, а Петр твой совсем сдал, на улицу носа не кажет.
Сердце пропустило удар. Одно дело — мои догадки, и совсем другое — страшное подтверждение. Они продают вещи… Значит, все совсем плохо.
— А Ира что? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— А что Ира? — вздохнула тетя Маша. — Любовь у нее слепая. Он ей лапши на уши навешает, она и верит. Говорит, это временные трудности, скоро они на Канары улетят. Жалко мне твоих, Оленька. Глупые они, конечно, что тебя тогда обидели, но ведь родные…
После этого разговора я долго не могла прийти в себя. Картины рисовались одна страшнее другой: мои родители, оставшиеся ни с чем, на улице… Ира, обманутая и брошенная. И этот проходимец Станислав, который выйдет сухим из воды. Злость и жалость боролись во мне с новой силой.
Апогей наступил через неделю. Я сидела в своей уютной кондитерской, просматривала в ноутбуке заказы на свадебные торты, и что-то дернуло меня зайти на сайт судебных приставов. Просто так, из какого-то жуткого любопытства. Я вбила в поисковую строку фамилию отца. Секунда ожидания показалась вечностью.
И вот оно. Строчка на экране, от которой у меня потемнело в глазах.
*«Исполнительное производство о взыскании задолженности по кредитному договору. Должник: Петр… Обращение взыскания на заложенное имущество: жилой дом и земельный участок по адресу…»*
Мой адрес. Мой дом.
Дальше — больше. Я нашла сайт, где публикуются сведения о торгах по арестованному имуществу. И увидела его. Мой дом. Фотография, сделанная наспех, с неудачного ракурса. Кривой забор, облупившаяся краска на веранде, заросший сорняками газон. И подпись: «Открытый аукцион. Начальная цена… Дата проведения…»
Дата была через две недели.
Я сидела и смотрела на экран, не в силах пошевелиться. Воздуха не хватало. Значит, вот он, «крупный бизнес» Станислава. Он уговорил отца заложить дом! Взял под него кредит и, очевидно, испарился, оставив их разбираться с последствиями.
В голове царил хаос. Первая мысль, острая и пьянящая, как шампанское: *«Справедливость восторжествовала! Они получат по заслугам!»* Я представила себе, как их выселяют. Как они стоят на улице с узелками, растерянные и жалкие. Как они, возможно, придут ко мне. Просить о помощи. И я им откажу. Скажу те же слова, что они сказали мне год назад: «Пора устраивать свою жизнь. Вы же не пропадете».
Я упивалась этой мыслью несколько минут. Месть казалась такой сладкой.
Но потом… потом перед глазами встали другие картины. Мама, склонившаяся над моими детскими рисунками. Папа, который учил меня кататься на велосипеде и ловил, когда я падала. Дом, наполненный смехом и запахом елки на Новый год. И даже Ира, с которой мы в детстве делили все секреты и прятались под одним одеялом, когда было страшно.
Могла ли я позволить, чтобы все это было продано с молотка? Чтобы чужие люди ходили по комнатам, где прошло мое детство? Чтобы бульдозер снес мамины пионы?
Нет.
Я посмотрела на цифру — начальную цену лота. Потом открыла страницу своего банковского счета. За этот год я хорошо поработала. Я отказывала себе во многом, вкладывая каждую копейку в развитие дела. И сумма, которую я видела на экране, была у меня. Даже с небольшим запасом.
Это был знак. Судьба давала мне в руки все карты. И только мне решать, как сыграть эту партию. Отомстить, уничтожив их окончательно, или… спасти. Спасти то единственное место на земле, которое я все еще, вопреки всему, считала своим домом.
Решение пришло само. Холодное, ясное, как зимнее утро. Я не позволю им потерять все. Но я сделаю это не для них. Я сделаю это для себя.
Я встала и подошла к окну. На улице шел тихий снег. Он ложился на город белым, чистым покрывалом, будто предлагая начать все с нового листа.
«Хорошо, — подумала я, глядя на кружащиеся снежинки. — Играем по-крупному».
## Глава 4. Молот правосудия
День аукциона был серым и промозглым. Низкое небо давило на город, мелкий моросящий дождь превращал улицы в грязное месиво. Погода полностью соответствовала моему настроению. Всю ночь я не спала, прокручивая в голове возможные сценарии. А что, если не хватит денег? А что, если появится другой покупатель, готовый биться до последнего? А что я, черт возьми, скажу *им*, когда они меня увидят?
Я оделась нарочито просто, но дорого. Кашемировое пальто, строгие брюки, кожаные ботинки на невысоком каблуке. Никаких кричащих украшений, только тонкая золотая цепочка на шее. Я хотела выглядеть не жертвой, пришедшей поплакаться, а уверенной в себе женщиной, которая знает, чего хочет.
Зал торгов находился в унылом казенном здании. Несколько рядов стульев, потертая трибуна для аукциониста, тусклый свет люминесцентных ламп. Людей было немного. Несколько мужчин в костюмах, с цепкими взглядами профессиональных «перекупов», пара молодых семей, видимо, ищущих жилье подешевле. Я села в самом последнем ряду, стараясь остаться незамеченной. В руках я сжимала табличку с номером участника. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать.
И тут вошли они.
Я увидела их еще в дверях и инстинктивно вжалась в стул, натягивая воротник пальто повыше. Отец, ссутулившийся, постаревший, с серой, как пепел, кожей на лице. Мама, закутанная в старый платок, с красными, опухшими от слез глазами. И Ира. От ее былой яркости не осталось и следа. Дорогое, но уже поношенное пальто висело на ней мешком, лицо было бледным, осунувшимся. Станислава, разумеется, с ними не было.
Они сели в первом ряду, не оглядываясь. Они выглядели как люди, пришедшие на собственную казнь. Мама беззвучно плакала, утирая слезы концом платка. Отец сидел неподвижно, как каменное изваяние, уставившись в одну точку. Ира что-то испуганно шептала матери на ухо, теребя в руках мокрый от слез платок.
При виде их у меня внутри все перевернулось. Где былая злость? Где жажда мести? Я видела перед собой не предателей, а сломленных, несчастных людей. Моих родных. И жалость, острая, пронзительная, затопила меня с головой. Но я тут же одернула себя. Жалость — плохой советчик. У меня есть план, и я буду ему следовать.
Аукционист, усатый мужчина с усталым лицом, монотонно объявил правила и выставил на торги первый лот. Гараж. Потом какой-то земельный участок. Я почти не слушала, все мое внимание было приковано к спине отца. И вот…
— Лот номер семь. Жилой дом и земельный участок по адресу… — он назвал мой адрес. — Начальная цена…
Он назвал сумму. У меня похолодели руки.
— Шаг аукциона… Ваши ставки, господа.
В зале повисла тишина. Мои родители сжались, будто от удара.
— Раз! — равнодушно произнес аукционист.
Один из мужчин в костюме лениво поднял свою табличку.
— Принято. Следующая ставка.
Молодая пара, сидевшая впереди, посовещалась, и муж неуверенно поднял свой номер.
— Принято.
Цена поползла вверх. Не быстро, но неотвратимо. С каждым новым ударом молотка мама вздрагивала. Ира закрыла лицо руками. Отец, казалось, перестал дышать. Мужчины в костюмах торговались вяло, прицениваясь. Было видно, что дом в его нынешнем состоянии их не слишком интересует, они просто хотели сбить цену.
Я ждала. Ждала, пока отсеются случайные игроки. Когда цена поднялась на треть от начальной, молодая пара опустила руки. Остались только два «перекупа» и я. Они торговались между собой, бросая друг на друга оценивающие взгляды.
И вот один из них сдался, мотнув головой. Остался только один. Самый наглый, с золотой печаткой на пальце.
— Ваша ставка, — аукционист посмотрел на него.
Тот небрежно махнул табличкой.
— Принято. Есть еще желающие? — обвел он взглядом зал. Его взгляд скользнул по мне и пошел дальше. Я была для него пустым местом.
— Раз! — гулко разнеслось под потолком.
Я услышала тихий стон. Это была мама.
— Два!
Сейчас. Пора.
Я глубоко вздохнула и на выдохе подняла свою табличку. Моя рука не дрогнула.
Аукционист удивленно вскинул брови.
— Принято. Ставка от участника номер… двадцать три.
В зале зашептались. Мужчина с печаткой обернулся и смерил меня презрительным взглядом. Он явно не ожидал конкуренции со стороны какой-то серой мыши с заднего ряда.
Обернулись и они. Моя семья.
Я встретилась взглядом с матерью. В ее глазах был шок. Неверие. Потом — мелькнула какая-то безумная, отчаянная надежда. Отец смотрел на меня так, будто увидел призрака. А Ира… она просто открыла рот и не могла его закрыть.
Мужчина с печаткой усмехнулся и снова поднял табличку.
Я тут же ответила своей.
Началась дуэль. Мы поднимали цену шаг за шагом. Он — с азартом хищника, я — с холодным спокойствием. Я не смотрела на него. Я смотрела на свою семью. Я видела, как в их глазах страх борется с надеждой.
Цена приблизилась к пределу моих возможностей. Еще один-два шага, и все. Мужчина это, видимо, почувствовал и сделал крупную ставку, перепрыгнув сразу через несколько шагов. Он хотел меня сломить.
Аукционист посмотрел на меня. Весь зал смотрел на меня.
Я заглянула в свой кошелек. Мысленно пересчитала все, что у меня было. Хватало. Впритык. Но хватало. Я подняла табличку.
Мужчина побагровел. Он что-то прошипел себе под нос, посмотрел на меня с ненавистью и с силой опустил руку на колено. Он сдавался.
— Ваша ставка последняя? — уточнил аукционист, обращаясь к нему.
Тот коротко кивнул.
— Продано! — молоток оглушительно ударил по трибуне. — Лот номер семь продан участнику номер двадцать три! Поздравляю.
Я медленно опустила руку. Ноги и руки были ледяными, но внутри разгорался жар. Я это сделала. Я. Это. Сделала.
Я встала и, не глядя ни на кого, пошла к выходу, чтобы оформить документы. И только в дверях я обернулась. Мои родители и сестра сидели на своих местах, не в силах пошевелиться, и смотрели на меня. Три пары глаз, в которых было смешение всего на свете: шока, стыда, облегчения, страха и робкого, немыслимого вопроса: «Почему?»
Я ничего им не сказала. Просто вышла из зала. Пусть подумают. Главный разговор был еще впереди.
## Глава 5. Новые правила
Я вернулась в дом через неделю. С документами, подтверждающими, что я — его единственная и полноправная владелица. Я не предупредила о своем приезде. Просто открыла калитку своим старым ключом, который хранила весь этот год, и вошла во двор.
Дом встретил меня тишиной. Той самой звенящей тишиной, которая бывает, когда горе поселяется в стенах. Покосившийся забор, заросшие сорняками клумбы, где когда-то цвели мамины пионы. На веранде — гора какого-то хлама. Я толкнула входную дверь. Не заперто.
В гостиной на диване сидели все трое. Они выглядели так, словно не спали всю эту неделю. Увидев меня, они вскочили.
— Оля… Оленька… — прошептала мама, делая шаг ко мне.
— Здравствуй, мама, — сказала я ровно. Мой голос прозвучал в тишине непривычно громко и уверенно. — Здравствуй, папа. Ира.
Они молчали, не зная, что сказать. Ждали.
Я не стала ходить вокруг да около. Я положила на стол папку с документами.
— Как вы, наверное, догадались, теперь это мой дом.
Отец опустил голову. Ира отступила на шаг назад, словно я могла ее ударить.
— Мы… мы уйдем, — выдавил из себя отец. — Только вещи соберем.
— Куда вы пойдете? — спросила я без всякого сочувствия. Просто констатация факта.
Ответом мне была тишина.
— Я не выгоняю вас, — сказала я, и они все вздрогнули, подняв на меня глаза, полные изумления. — Вы можете остаться.
Мама всхлипнула и бросилась ко мне, пытаясь обнять.
— Оленька, доченька, прости нас! Прости дураков старых!
Я мягко, но настойчиво отстранила ее.
— Подожди, мама. Я не закончила. Вы можете остаться. Но не как хозяева. А как мои жильцы. И жить вы здесь будете по моим правилам.
Я обвела взглядом комнату. Пыль, грязь, разбросанные вещи.
— Правило первое. В этом доме отныне царят чистота и порядок. Каждый убирает за собой и участвует в генеральной уборке по субботам.
Я посмотрела на Ирину.
— Правило второе. Здесь больше нет прислуги. Каждый сам себя обслуживает. Готовим, стираем, гладим — по очереди. Ира, тебя это касается в первую очередь. Твое порхание по жизни закончилось. Завтра же идешь и ищешь работу. Любую. Дворником, посудомойкой — мне все равно. Часть зарплаты будешь отдавать на коммунальные платежи и продукты.
Ира вспыхнула, хотела что-то возразить, но, встретившись со мной взглядом, сникла и только кивнула.
Я перевела взгляд на родителей.
— Правило третье, и самое главное. В этом доме отныне царит уважение. Ко мне. К моему труду. К моим решениям. Больше никаких унижений, никаких упреков за моей спиной. Любая попытка манипулировать мной, давить на жалость или чувство вины — и вы собираете вещи и уходите. Навсегда. Я понятно объясняю?
Отец медленно поднял на меня глаза. Впервые за долгое время я видела в них не пустоту, а осмысленное выражение. Стыд.
— Понятно, дочка, — сказал он хрипло. — Все понятно. Ты… ты прости нас. Мы… этот Стас… он нам голову так заморочил…
— Мне не интересны ваши оправдания, — прервала я его. — Мне интересны только ваши действия. У вас есть шанс доказать, что вы что-то поняли. Не упустите его. А теперь, — я обвела их всех жестким взглядом, — я бы хотела выпить чаю. В чистой чашке. На чистой кухне.
И я села в свое старое кресло, то самое, из которого меня когда-то мысленно выселили. И смотрела, как они, понурые и притихшие, побрели на кухню. Как мама начала греметь посудой, как отец взял веник, а Ира, морщась, стала собирать грязные чашки.
Это не было местью. Нет. Это было восстановлением справедливости.
Прошло еще полгода. Жизнь в доме наладилась. Не сразу, конечно. Были и слезы Ирины, которая никак не могла привыкнуть к работе официантки. Были и попытки мамы по старой привычке надавить на жалость. Но я была тверда как кремень. Я научилась говорить «нет». Я научилась выстраивать границы. И они, видя мою непреклонность, постепенно начали меняться.
Ира нашла в себе силы подать на развод и, к моему удивлению, даже увлеклась своей работой. Отец снова начал мастерить что-то на веранде, починил забор и даже смастерил для меня новые стеллажи в кондитерской. Мама… мама снова начала печь свои изумительные пироги. Не на продажу. А просто так. Для нас.
Однажды вечером мы сидели на веранде и пили чай. Был тихий летний вечер, пахло пионами, которые я пересадила и выходила.
— Спасибо тебе, Оля, — вдруг тихо сказала мама.
— За что? За то, что не выгнала?
— Нет, — она покачала головой. — За то, что научила нас жить заново. Правильно жить.
Я посмотрела на свой дом, залитый теплым закатным светом. Он снова стал живым. Он снова стал *моим*. Не по документам. А по духу. Я не просто выкупила стены. Я вернула себе достоинство. Я обрела силу. И я, сама того не ожидая, вернула себе семью. Не ту, прежнюю, где меня не ценили. А новую. Основанную на уважении, труде и горьком, но очень важном уроке, который мы все усвоили.
И я знала, что теперь все будет хорошо.