Ещё один персонаж из петровских «потешных» займёт своё место в романе. Это Василий Ржевский. Тоже лицо историческое - Василий Андреевич Ржевский, Рюрикович по происхождению, стольник, двинской воевода в 1702-1705 гг. Насколько точно выведен он в романе, конечно, судить не могу, но образ, созданный автором, получился очень выразительным и, увы, практически бессмертным.
С самого начала этот персонаж показан как человек, не понимающий петровских замыслов: «Недоросль Васька Ржевский спрыгнул с печи, накинул на зябкие плечи кафтан, сказал брюзгливо: "То дело не наше - флот. Батюшка мой так мне и толковал. Флот – дело иноземное. Не было у нас того в заводе, и не надобно нам. Пристань на сваях! Да какой такой пристань, откуда он взялся на нашу голову? Верфь, пушки на озере...»
И отличается от других недорослей Ржевский ещё и своим наушничеством. Недаром Апраксин остережёт Иевлева: «Пасись, друг, Ваську Ржевского. Кое ненароком слово сорвётся – он всё примечает». При этом доносит он как о неосторожных словах («В сердцах чего не скажешь»), так и о чтении «некоторых книг», поинтересовавшись о которых, царь получит ответ: «Ужели Васька Ржевский столь умишком скуден, что не понял, каковы сии книги?» И это явно таких, как он, будет иметь в виду Фёдор Матвеевич, объясняя, почему читают тайно: «Пасёмся попов, государь. Да и некоторых иных - дабы не смущать!»
Однако, благодаря своему умению подольститься, Ржевский если и попадает в немилость, то очень ненадолго. Царь может разгневаться на него. Апраксин расскажет «о суровом прощании Петра с наушником Ржевским. Васька пал в ноги, слезно молил прощения, что больно-де трудна матросская служба, не по силам ему; ротмистр молча отворотился и сел в седло, словно не слыша причитаний недоросля». А Иевлев верно заметит: «Простит по прошествии времени. Простит, приблизит, обласкает. Быть Ваське в почете, помянешь мое слово, Фёдор Матвеевич».
И ведь так всё и будет! В потешном бою Ржевский участвовать не будет («Горячкою занемог») – и царь придёт навещать его, «ласково беседовать» (а рядом будет лежать действительно серьёзно заболевший Иевлев). А немного позже мы узнаем, что до Ржевского уже «ноне рукою не достать. Воеводою поехал в Ярославль». И Луков с грустью заметит:«Двое всего воевод ныне из нашего брата, потешных, Фёдор Матвеевич - работник, да Василий Андреевич - наушник, да ябедник, да доносчик».
А дальше мы встретимся с Ржевским, уже когда он приедет воеводой в Архангельск. И здесь увидим его, что называется, «во всей красе».
Иевлев сдержанно охарактеризует его: «Князь Ржевский человек разумный, с маху не рубит, осторожный, воеводствует не первый год». И вот эта «осторожность» будет видна постоянно.
Встреча его с Иевлевым – это поединок двух идеологий. Сначала воевода попытается унизить узника: «Да и не для того нас государь воеводами ставит, чтобы мы, верные ему слуги, некоторых иных, честь свою забывших, за старинных дружков признавали...» Но слышит от Сильвестра Петровича сначала «Дружками-то мы с тобой, князь, не были, сие ты соврал!» а затем и ещё более злое «По бытностям ты горазд, князинька! В те нежные годы наушничал, ныне, вишь, в застенки людей тянешь...» Ржевскому, думается, с самого начала ясна нелепость обвинения: «Бумаг по иевлевскому делу было очень много - дьяки ели свой хлеб не даром, и то, что они говорили воеводе, было так нелепо и дико, так непомерно глупо…» Однако принципы свои он сам объяснит: «Я от младых ногтей никому веры не давал, всех подозревал, никому другом не был. И верно делал, верно». И именно поэтому, став «куда правее всех ныне, по прошествии времени», ищет «правду» лишь в бумагах: «Где она, правда, в котором листе? Как твой кормщик скажу: есмь человек. Поверил бы тебе, да в листах написано - не верь! Отпустил бы тебя из сего узилища, да и своя голова, я чай, дорога, с меня спросят, а ноне на Руси словом не спрашивают, все более дыбою, да колесом, да плахою».
Не в силах рассудить (а ведь дьяки указывают, что ясности никакой нет: «Воевода-князь, коли ежели поворотить все евонное дело так, чтобы оно вышло на невиновность»), новый воевода предпочитает действовать оскорблениями («Пошто развалился? На ассамблею зван?», «Как же тебя, эдакого журавля, да шведы купили?») – и в то же время назначает узникам послабления…
Я часто вижу в комментариях сравнения того или иного события или персонажа с современной жизнью, с современной политикой. Всегда прошу не скатываться в политиканство: не вижу в этом никакого смысла, а превращать свой канал в политическую трибуну попросту не хочу.
Но совершенно верно было уже давно замечено: «Не всё современное вечно, но всё вечное современно». Мне кажется, что образ Ржевского удивительно современен, и не только сейчас. Наверное, каждый из нас встречал в своей жизни таких вот «Васек» (мне они попадались, в основном, в качестве не слишком высоких рангом руководителей), которые не знали, на мнение какого начальства нужно ориентироваться, а потому и ведут себя, подобно князю, который «убеждён в невиновности Сильвестра Петровича и Рябова, но по трусости отмалчивается и надеется, что всё дело решится без него». Очень точно заметит Егор Резен: «Князь Ржевский ничего не хочет делать совсем. Он делает немного, чуть-чуть. Он очень осторожный, сей князь». А Иевлев свой вывод сделает тоже: «Слабый человек! Совсем слабый! Боязно ему и думать, не то что делать».
Однако же есть в романе герой, который выскажет Ржевскому всё, что о нём думает. Одна из любимых моих сцен – это разговор Ржевского с владыкой Афанасием в ожидании приезда царя.
Вспомним, как воевода будет «стоять молча, слушать беседу владыки со щенком, не верить, что Афанасий не видит важного гостя» (в фильме не щенок, а достаточно большой пёс, но сцена передана великолепно!), а архиепископ будет долго выговаривать собаке: «Вовсе ты, пёс, зажрался»… Забегая вперёд, напомню, что после ухода Ржевского Афанасий «поправил на голове скуфейку, велел подать себе "того проклятого пса"» и будет «чесать ему розовое брюшко», явно находя его общество более приятным, чем княжеское.
А сейчас, выслушав уклончивые объяснения воеводы («Тёмное дело, трудное, немалое время раздумывал я об нём, да и не мне решать»), старик вынесет свой приговор: «Помнишь ли о тех, кто не горячи и не холодны? Не их ли господь обещал изблевать с уст своих?.. Да и был ли ты, ни холодный, ни горячий, таким, как прочие истинные люди русские бывают?» И жестокое, но очень верное завершение: «Не страшен Прозоровский - страшен Ржевский. Прозоровский со временем на дыбе будет, а ты, змей, безбедно земной путь свой окончить можешь - в славе и почестях».
В романе Афанасий не даст ему прожить безбедно: «Иди отсюдова! Не гоже мне тебя к столу не звать - ты воевода, я смиренный старец, - да кровь во мне не та. Пущу костылем за трапезой при людях - хуже будет! Иди на свое подворье, да приготовься царю говорить. Я давно знаю, что скажу».
И скажет. Пригласит Петра к столу: «Почти, государь, моей хлеба-соли отведать. Всех прошу, кроме как господина князя-воеводу Ржевского. Ему за моим столом не сидеть!» И уже станет свитским ясно, что «Васька» «отъюлил своё». И за столом, видимо, расскажет всё (Меншиков заметит: «Ай, дед, ну, дед! Как он про Ваську-то Ржевского. И лупит, и лупит!»)
И будет реакция царя, когда не сможет воевода внятно объяснить свои поступки: «Пётр сжал зубы, размахнулся, ударил воеводу огромным кулаком в лицо. Тот покачнулся, Петр схватил его за ворот кафтана, ударил об стенку, тараща глаза швырнул на пол, пнул ногой...
Потом, отдышавшись, велел:
- Чтобы и духу твоего здесь не было. Возвернусь к Москве, там ещё поспрашиваю. Нынче же вон отсюдова... Паскуда...»
Только вот надолго ли такая немилость? Ведь такие Ржевские в огне не горят и в воде не тонут…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
