Перед Ларисой предстала узкая кровать, покрытая простым серым покрывалом, шкаф и письменный стол. Рядом со стопкой книг на столе Лариса увидела старый бархатный фотоальбом. Дрожащими руками она открыла страницы. Внутри чужая жизнь в нескольких маленьких выцветших фотографиях. На всех один и тот же мальчик с огромными, как у Елизаветы Аркадьевны, серыми глазами и копной светлых волос. Вот ему лет пять, он смеялся на качелях в парке. И уже десять, он серьезно смотрел в объектив и держал в руках футбольный мяч. А здесь шестнадцать, уже юноша, в котором угадывалась внутренняя надломленность, но он красивый и обаятельный. Лариса всматривалась в лица. На одном из снимков мальчик стоял с молодой Елизаветой и высоким интеллигентным мужчиной в очках. Вероятно, его отцом. Все улыбались. А затем она увидела снимок на последней странице. Он отличался от остальных. Сделан будто украдкой, изображение немного смазано. На фотографии тот же юноша, ему уже около двадцати лет. Он стоял у рояля этой самой квартиры, но его лицо искажено гримасой. Не то ярость, не то отчаяние. Взгляд безрассудный, направлен не в объектив, а куда-то внутрь.
Лариса услышала щелчок замка в ванной. Паника ударила со всего размаха. Она вздрогнула от неожиданности, судорожно заталкивала фотографии обратно в альбом и одну уронила на пол. Неловкие пальцы дрожали, она закрыла фолиант и поставила его на место, при этом старалась попасть в едва заметный пыльный контур. Схватила с пола карточку, времени рассматривать ее нет. Лариса засунула ее в карман домашних брюк. Бесшумные шаги в коридоре приближались. Она чувствовала их кожей. Девушка вылетела из комнаты хозяйки, как тень, проскользнула в свою и прикрыла дверь за мгновение до того, как силуэт Елизаветы Аркадьевны прошел мимо. Лариса прижалась спиной к холодному дереву двери и тяжело дышала. Воздуха не хватало, и она почти попалась. Только в относительной безопасности своего жилища она позволила себе расслабиться. Руки тряслись. Она достала из кармана ту самую украденную фотографию. В глазах юноши та же бездна, что у матери, только не застывшая, а бушующая. Этот снимок – ключ к тайне. Лариса опустилась на кровать. Азарт отступил и оставил после себя ясные мысли. Она больше не может сидеть и бояться. Пора действовать. Методично, профессионально, как ее учили.
На следующий день Лариса объявила себе режим расследования. Она не искала работу и не отвечала на письма. Всю свою энергию она направила на одну единственную цель. Девушка разложила на столе все, что у нее есть. Компас, альбом с рисунками Ольги, украденная фотография. Она понимала, что ей необходимо выяснить имя юноши. Она снова открыла ноутбук, но на этот раз искала не работу, а информацию о муже Елизаветы Аркадьевны. Профессоре, чье лицо она видела на семейном фото.
Андрей Николаевич Буров, истфак МГУ, нашелся быстро. Он умер 25 лет назад от сердечного приступа. О детях ни слова.
- Провал. - нахмурилась Лариса. – Нужно зайти с другой стороны, через Ольгу. Художница явно что-то обнаружила, и это заставило ее исчезнуть. Или ей помогли? Что же рисовала Ольга в старой квартире? Историю, детали, фактуру?
И тут Ларису осенило. Ольга не просто жила здесь, она вдобавок работала. Мольберт, краски, этюды. Но что еще необходимо художнице? Натура, предметы. Лариса вскочила и принялась методично прочесывать по всей комнате. Не как воровка, а как археолог. Она заглядывала под кровать, на антресоли старого шкафа, проверила карманы пальто Ольги. Везде пусто. Ее взгляд упал на массивный стол с ящиками, тот самый, где лежал альбом. Она уже проверяла их, но сейчас сделает иначе. Девушка выдвинула верхний ящичек до упора и просунула руку вглубь. Медленно двигалась по задней стенке пальцами. Есть! Она нащупала что-то приклеенное скотчем. Тайник. Лариса задрожала от нетерпения и оторвала свою находку. Это не документы или флешка, это потрепанный ежедневник в толстом кожаном переплете. Он явно не принадлежал Ольге. Бумага пожелтела, уголки истерлись. Лариса открыла его. На первой странице выведено красивым, но твердым почерком.
«К.Б. Константин Буров.»
У Ларисы перехватило дыхание. Она нашла его мысли. Тут же села за стол, отодвинула ноутбук, положила перед собой дневник и украденную фотографию. Два источника соединились, записи и лицо.
Солнце садилось за окном и окрашивало комнату в тревожные багровые тона. Лариса глубоко вдохнула и открыла первую страницу.
12-е сентября.
«Отец подарил мне этот ежедневник. Сказал, что каждому мыслящему человеку необходимо место, где он честен хотя бы с самим собой. Смешно. Я и так всегда откровенен. Особенно ненавижу пианино. Мама заставляет меня заниматься каждый день. Говорит, это воспитывает душу. А я чувствую, как эти проклятые клавиши высасывают ее из меня.»
Лариса читала, и стены квартиры потихоньку растворялись. Она провалилась в прошлое. В мир мальчика, который терпеть не мог музыку, но обожал своего отца. Костя задыхался от гнета материнской любви и искал отдушину в книгах и звездах. Лариса листала страницу за страницей. Часы тикали, и дом жил своей тихой, таинственной жизнью. И девушка не заметила, как дверь в ее комнату бесшумно, на сантиметр, приоткрылась. Как в щели появился темный, всевидящий глаз Елизаветы Аркадьевны. Она несколько долгих секунд наблюдала за квартиранткой, а та склонилась над тайной ее сына. А потом хозяйка так же незаметно исчезла. Лариса не видела этого. Она уже не здесь, а в прошлом. И она чувствовала, как с каждой прочитанной страницей западня захлопывалась все плотнее.
Ночью комната Ларисы утопала в густом, почти осязаемом мраке. Единственный источник света – настольная лампа. Она вырывала из темноты круглый пятачок стола, старый дневник и ее лицо. Глаза лихорадочно бегали по строчкам. Мир за окном перестал существовать. Нет ни Москвы, ни поиска работы, ни собственного страха. Есть только голос Константина Бурова. Он доносился из листочков пожелтевшей бумаги. Первые записи – это мир одаренного, но несчастного мальчика.
15-е октября.
«Мама снова говорила, что мой путь – поступление в консерваторию. Она видит меня на сцене Большого зала. А я мечтаю об обсерватории и туманности Андромеды. Мы смотрим в разные вселенные. Папа понимает меня, он молча подарил новый атлас звездного неба. А мама сделала вид, что не заметила.»
3-е ноября.
«Мама презирает моих друзей. Говорила про них «простые и без будущего». Она хочет, чтобы я дружил с сыном профессора Гинделова. А он напыщенный болван, цитировал Канта и не понимал в этом ни слова. Иногда мне кажется, что я не сын, а проект. Идеальный отпрыск для безупречной жены Бурова.»
Лариса читала и чувствовала, как нарастало давление матери. Елизавета Аркадьевна, та самая, что плакала по ночам, предстала со страниц дневника властной, несгибаемой женщиной. Она лепила из сына свое подобие и отсекала все, что казалось ей недостойным. И вот спустя десятки страниц юношеской тоски появилось новое имя. Оно изменило все.
17-е апреля.
«Сегодня я увидел ее. Она играла на скрипке в переходе у метро. Весь мир остановился. Я стоял как глупец и не мог сдвинуться с места. Все вокруг - серая, безликая масса, а она – солнце. Ее зовут Вера.»
С этого момента записи преобразились. Они наполнились светом, воздухом, поэзией. Константин описывал их первые свидания, ее смех, веснушки, запах волос. Он посвящал ей стихи, неумелые, но искренние. Он наконец-то ожил и был счастлив.
18-е мая.
«Я привел Веру домой, уговорил познакомиться с родителями. Она очаровала папу. Мы беседовали с Верой о музыке, книгах. Папа увидел в ней то же, что я – душу. Мама молчала. Она смотрела на Веру, как энтомолог на редкое, но потенциально ядовитое насекомое. Мама не сказала ни слова против, но ее игнорирование больно ранило. Когда Вера ушла, мама заявила:
- Она тебе не пара, Костя. Она из другого теста.»
Лариса почувствовала холодок на спине. Перед ней маячила эта сцена, будто кадры старого кино. Подчеркнутая вежливость Елизаветы Аркадьевны, растерянная улыбка гостьи и отчаянный взгляд Константина. Он умолял родительницу о принятии его девушки. Следующие записи описывали хронику тихого противостояния.
9-е июня.
«Мама снова говорила о сыне профессора Гинделова. О том, какие блестящие у него перспективы, как он собирается на стажировку в Сорбонну. Она не называла ничего прямо, а просто рисовала портрет идеального молодого человека. И на этом фоне я со своей уличной скрипачкой выглядел полным ничтожеством. Это ее метод – не запрещать, а обесценивать.»
1-е июля.
«Мама начала действовать иначе. Тонко, как паук плетет паутину. Она подарила мне дорогие билеты в Большой театр, при этом «забыла», что я обещал пойти с Верой на концерт ее друзей в какой-то полуподвальный клуб. Она записала меня на дополнительные лекции по истории искусств, и они как-то слишком странно совпали с нашими свиданиями. И всё равно мама не препятствовала, а просто вытесняла Веру из моей жизни. При этом делала вид заботы о моем благе.»
Продолжение.