Опираясь на армейскую силу, проведя масштабные политические и административные реформы, Наполеон создал боевую машину, которая до сих пор вызывает восхищение и споры среди военных историков. Но вопреки расхожим мнениям Сореля и Клаузевица, утверждавших, что он командовал «нацией под ружьём», всё было куда сложнее — и честнее будет сказать: если бы он на самом деле попробовал превратить Францию в подобную военную массу, вся его система рухнула бы под собственным весом.
На деле наполеоновская армия, хоть и выросшая на волне массовой мобилизации времён революции, оставалась элитарным профессиональным инструментом. Это отлично видно по технической стороне устройства войск и подходам к их формированию. Франция времён Империи была далеко не «нацией под ружьём» — и это не парадокс, а исторический факт.
Армия, доставшаяся Наполеону в наследство, уже успела радикально измениться с 1793 года. Если революционные армии первых лет побеждали, воодушевлённые гражданским рвением и патриотической самоотдачей, то к 1799 году французских солдат больше вела вперёд честь мундира да надежда на добычу. После падения якобинцев прежняя тесная связь армии с народом оборвалась. Франция даже отказалась от всеобщей воинской повинности: основные силы держались за пределами страны, а гражданское общество старалось держаться от военных подальше.
Сами военные, особенно честолюбивые офицеры, желавшие славы и успеха, энергично вытравляли республиканский эгалитаризм из своей среды. На смену идее братства граждан пришла другая философия: солдат должен видеть прежде всего товарища по полку и своего генерала, а не народ в целом. Когда армия превратилась в сообщество ветеранов, редкие новобранцы просто растворялись в их среде. Обычно их рассредоточивали по отделениям, и десяток старых солдат быстро превращал «зелёного» в одного из них, впитывающего совсем иные ценности. Так армия окончательно потеряла дух 1793 года. В начале революции молодой волонтёр мог заявить: «Лишь бы мне дали ружьё и амуницию — не надо ни жалованья, ни пайка». В 1807 году солдаты уже рассуждали иначе:
«Император пусть не затевает войны, если у него нет денег платить. Мы не хотим умирать за спасибо».
Аристократический дух вернулся и в офицерские ряды. Расхожая байка о том, что «каждый французский барабанщик носит маршальский жезл в ранце», на практике плохо подтверждалась. Да, рядовому можно было пробиться в офицеры, и подобных случаев было достаточно, но для этого требовались долгие годы службы, а до вершин добирались лишь единицы. Из почти 2250 генералов революции и Империи лишь 117 были сыновьями простых рабочих, слуг или бедных крестьян, а из 26 маршалов только трое начинали путь с солдатской шинели.
Если кто-то всерьёз мечтал о карьере, ему следовало попасть в кадеты офицерского корпуса, а это стоило серьёзных денег. Учёба в военных академиях, служба в почётной гвардии или в кадетских батальонах Национальной гвардии — всё требовало вложений. Даже если отпрыски влиятельных семей по каким-то причинам шли на войну не сразу офицерами, им, как правило, обещали, что простыми солдатами они не останутся, и при случае их быстро произведут. Неудивительно, что около 43 из 306 префектов вышли из военных, 95% членов Почётного легиона и почти 60% имперского дворянства — бывшие офицеры. На содержание армии шли огромные суммы: только маршалы получали поместья с доходом свыше миллиона франков, а общий фонд постоянных выплат Наполеона превышал 30 миллионов франков ежегодно.
Таким образом, наполеоновская Франция — с её полупрофессиональной армией, формируемой отнюдь не по равным принципам, с фанатичным бережением людских и материальных ресурсов внутри страны — никак не укладывается в образ «нации под ружьём». Это был куда более хитрый, прагматичный и далеко не столь народный механизм, каким его любят романтизировать.
Если понравилась статья, поддержите канал лайком и подпиской, а также делитесь своим мнением в комментариях.
