Павел Красавин после поздравления Вари с днём рождения находился в непонятном настроении, когда жалость об упущенном времени переросла в окончательное недовольство собой, словно он давно мог что-то изменить в отношениях, но вовремя не сделал этого. А что он мог изменить теперь, находясь в армии? Ничего конкретного, но уж извиниться-то, пусть и по телефону, что мешало? Собственная гордыня или трусость? И то и другое определение в его случае не очень подходило. Гордыня перед кем? Перед девчонкой, которая во многом сама виновата? А трусость? Это разве трусость – пустить события на самотёк, мол, сами собой рассосутся? Нет, это скорее безалаберность: связаться с малолеткой, забыв о последствиях. Если фактически рассуждать, то, на первый взгляд, это так и происходило. Но он-то с самого начала знал, что не хотел бросать Варю, просто не успел с ней обсудить все возможные варианты дальнейших действий, дать надежду на то, что он никогда не бросит, и всё, что произошло между ними, лишь сильнее свяжет в будущем.
Вы читаете окончание. Начало здесь
Он теперь очень сожалел, что не сказал Варе ничего конкретного о призыве в армию, по существу, сбежал. Да и потом, когда проходил курс молодого бойца, всегда помнил о ней, хотел ей позвонить, но время шло и шло, а он почему-то так и не соизволил, не решился. Ведь тогда обязательно возникли бы вопросы, на какое-то время забытые, пришлось бы всё рассказать родителям, и чтобы потом было – он не представлял. Вот и получалось: он оттягивал грозные события, отстранялся от них, но они не хотели отступать. Он это понял, когда оказался в госпитале, и к нему приезжал отец. Казалось бы, когда ещё рассказать о своих отношениях с Варей, как не в тот раз?! Отец не стал бы особенно вдаваться в подробности, понимая его, но разговор состоялся бы. Правда, тогда, хочешь не хочешь, пришлось бы оправдываться, объяснять, почему он связался со старшеклассницей, и что теперь делать им, его родителям?! Но каким бы ни был разговор тяжёлым, всё равно после него стало бы обязательно легче. И не так стыдно за самого себя. Но нет, не поделился, проявил трусость. После отъезда отца, в какой-то момент всё-таки хотел связаться с Варей, но вновь остудил себя: ведь тогда пришлось бы рассказать, что он в госпитале, а значит, потому и позвонил, чтобы пожалела она его, несчастного. И тогда он вспомнил, что у Вари скоро день рождения, то стал терпеливо ждать этого дня, словно от его терпения что-то могло измениться. Еле дождался.
Поговорив с ней в тот раз, он понял, что она по-прежнему думает о нём, помнит и готова простить все выкрутасы. И почему-то ничего не сказала о том, как ей удалось прикрыть его. Ведь если бы узнали, что он совершеннолетний, там, где нужно, то по головке не погладили бы, хотя он слышал, что многое зависит от родителей девушки: если согласятся скрыть грех своей дочери, если отец ребёнка согласен жениться, то всё может разрешиться вполне мирно и закончиться лёгким испугом. Чем могло бы это закончиться в его случае, об этом Павел старался не думать, но всё-таки постоянно досаждало желание разузнать, что сказала Варя матери о своей беременности, как её объяснила и назвала ли виновника такого «подарка». И это мучение не могло продолжаться бесконечно, и однажды он прямо спросил:
– Как тебе удалось прикрыть меня?
– А тебе зачем знать?
Павлу показалось, что Варя спросила насмешливо, поэтому в нём взыграло самолюбие, и он ответил почти грубо:
– Чтобы знать, когда сухари сушить!
– Не переживай. Никто о тебе не догадывается и не знает, даже моя родная сестра. Все смирились с тем, что я долго скрывала беременность, и открылась она тогда, когда уж ничего сделать с ней было невозможно.
Та лёгкость и любовь в голосе, с какой Варя это сказала, всё в нём перевернула, он, представил, сколько ей пришлось испытать стыда, сплетен, унижений. И всё ради кого? Получалось, что ради него, засранца! По-иному Павел не мог назвать себя. Оглушённый Вариным признанием, он прерывисто сказал:
– Думай, что хочешь, но как только демобилизуюсь – сразу поженимся! Теперь тебе – шестнадцать, теперь можно с согласия родителей. Что молчишь? Или не веришь?
Как же долго она ждала этих простых слов, показавшихся для неё самыми нежными, любимыми, такими необходимыми. И очень жаль, что их ранее не было, а теперь… А теперь всё будет по-другому: правильно, так как и нужно. Она знала это.
– Верю, верю! Как же я по тебе соскучилась, как жду тебя… – она заплакала, а он не знал, что ей сказать, чем утешить, да и как это сделать на расстоянии.
– Перестань, не реви, пожалуйста, – вздохнул он. – Я навсегда с тобой: был и есть!
После того памятного разговора, Павел, не особенно вникавший в своё выздоровление, начал выпытывать у врача, когда, мол, выпишут, долго ли ещё будут мариновать.
– Когда нужно, тогда и выпишут! – говорил врач, имевший звание майора. – Тебе-то чего? Солдат спит – служба идёт!
– Мне очень нужно знать по семейным обстоятельствам, – уточнил Павел и пожалел, потому что правды сказать не мог, а врать не хотелось.
Военврач хотел что-то уточнить, но не стал пытать Красавина, видя, как тот смутился.
Похожие разговоры могли повторяться бесконечно, потому что выздоровление происходило медленно, и, возможно, предстояла ещё операция.
– Ну и чем же я могу помочь? – спросил врач ответ на его просьбу.
– Вы как-то говорили, что меня комиссуют. Мол, никто со мной возиться в части не захочет, а в госпитале держать до бесконечности нет возможности.
– С тобой пока не всё ясно. Вот когда убедимся, что корректирующая операция тебе не нужна, тогда и выпишем. А может, и комиссуем. Для нас главное, чтобы ты не остался инвалидом, а был физически здоровым бойцом.
С того разговора отношение врача-майора к Павлу изменилось. Теперь он, осматривая его, говорил, обращаясь не по уставу:
– Как у Красавина идёт выздоровление? На процедуры он ходит?
– Помаленьку ковыляю на костылях. Сами же знаете!
– Ну и продолжай ковылять. Гипса теперь нет. Новая операция тебе не требуется. Ходи на массаж и помаленьку давай нагрузку ноге. Будет больно, она будет отекать, но только через боль происходит качественное выздоровление. В любом случае оно будет долгим. Об этом я тебе уже говорил.
Павел всякий раз при встречах смотрел на врача с немым вопросом во взгляде, не решаясь ещё раз спросить напрямую о комиссии. И врач, словно понимая его взгляд, говорил, не вдаваясь в подробности:
– Не переживай! Всё хорошо сложится!
Эх, как бы хотел Красавин услышать заветные слова, мол: «Через две-три недели тебя комиссуем!» Услышать-то хотел, но понимал, что это невозможно, не будет майор сюсюкаться с рядовым, сколько тот ни дави на жалость. Армия есть армия.
Варя пришла в консультацию с запасным бельём и одеждой, «рыльными-мыльными» принадлежностями, как говорили у них в семье, общей тетрадкой и учебником математики на тот случай, если появится свободное время. Зоя Александровна, увидев Соловьёву, не теряя времени, сразу вызвала неотложку. В роддоме Варю ждали. После приёмного покоя отправили в палату на двоих и указали свободную койку.
До конца дня с ней особо не занимались, лишь померили температуру, зато следующий день начался со сдачи анализов, осмотра врачом, ничем особенно не обрадовавшей, но и ни огорчившей, словно всё, что она записывала, было необыкновенной тайной, по крайней мере, до поры до времени. Пройдя УЗИ, Варя будто никому стала не нужна. Она лежала на кровати и не знала, что делать. Её соседка Полина – наоборот – была в постоянных заботах: выходила, возвращалась, часто разговаривала по телефону, словно от суеты зависела сохранность её беременности.
Они многое узнали друг о друге в первый же вечер, показавшийся Варе необыкновенно неуютным, когда незнакомая обстановка, незнакомые люди вызывали тревогу. Полина, по возрасту годящаяся Варе в матери, конечно, отвлекала её от забот, помаленьку разговори́ла. Бледная, не ухоженная, отчего казалось, что она полжизни провела в этой палате, забыв о своём внешнем виде. Будущий ребёнок – вот вся забота её существования. Она была готова бесконечно обсуждать с мужем по телефону – и обсуждала – возможное развитие событий, а потом долго лежала с закрытыми глазами, словно вспоминала недавний разговор.
Иногда казалось, что она даже завидует Варе, что та забеременела, совсем не желая этого. К ней же это счастье долго не приходило, а когда это случилось, то она потеряла ребёнка. Подобная история повторялась неоднократно, и она сказала, откровенничая, что пожертвовала бы всем, лишь бы сохранить ребёнка и родить его здоровым.
– Варечка, ты счастливая будущая мать! Радуйся и молись Богу, благодари его за это. Нервотрёпка, порицания забудутся, как только родишь и возьмёшь на руки своё чудо! Я бы от такого счастья не знаю, что сделала, – откровенно сказала Полина, радуясь за соседку, вдруг ставшей настоящей подругой. И разница в возрасте не мешала, потому что они не обращали на это внимания. Только раз Полина обмолвилась, жалостливо сказав, что это нехорошо, что она не знает отца ребёнка. Варя промолчала и не стала развивать неприятную тему, которую когда-то сама выдумала и ждала того счастливого момента, когда можно будет забыть о ней.
Помимо разговора с Полиной, Соловьёвой звонили Светлана, Настя, а Зоя Александровна чуть ли не каждый шаг контролировала. Но более всего радовали звонки Павла, а особенно разволновало его сообщение о скором возвращении.
– На следующей неделе меня, скорее всего, комиссуют, и через сутки я буду дома. Если это произойдёт, то, может, успею встретить тебя из роддома.
– Вот это было бы здорово! На следующей неделе я должна родить!
– Откуда узнала?
– Врач сказала, но это пока предварительно.
– А разве можно предварительно это определить?
– Можно, когда всё под контролем. Так что мы будем ждать. Ты уж не задерживайся, папа!
Разговор был вроде бы шутливым, но Варя многое узнала из него, и очень радовалась скорому возвращению своего Красавина. Даже представила, как он встретит её в вестибюле, возьмёт на руки дочку, и вместе они выйдут из дверей роддома – улыбающиеся и ошалевшие от свалившегося счастья. Варя так часто представляла эту картину, что стала одёргивать себя, боясь сглазить. Чтобы забыться, начинала о чём-нибудь расспрашивать Полину, если та лежала с открытыми глазами, если же она отворачивалась к стене, то брала учебник, раскрывала тетрадку и решала уравнения.
В конце недели приехала Светлана с мужем и Митей. Женя держал на руках сына, пытался его рукой махать Варе. Они стояли под окнами, и Варя тоже махала им, одновременно говорила по телефону – даже разволновалась. Никогда не ожидала, что так можно волноваться от вида родных лиц. Оказывается, в такие моменты начинаешь по-особому смотреть на них, лучше понимая и забывая все недоразумения. Встреча с сестрой по-особенному успокоила Варю. Разговаривая с ней по телефону, она вспоминала её слова о том, что никогда не бросит, – и это воспоминание окрыляло, наливало душу радостью и благодарностью.
В понедельник Варе сказали, чтобы завтра с утра ничего не ела, а во вторник к ней зашла врач и спросила:
– Ну, что, Соловьёва, готова?
– К чему?! – не поняла Варя и перепугалась.
– К чему готовилась! За что, как говорится, боролась, на то и напоролась! Сейчас придёт каталка, и поедем рожать, наша дорогая девочка. Время пришло!
Варя хотя с вечера знала обо всём, но всё равно сообщение застигло врасплох, и она почувствовала, как заколотилось сердце от скорого завершения бесконечного ожидания. Ведь столько было слёз, разговоров, ненужной нервотрёпки и вдруг – «время пришло»!
Через три часа Варя родила девочку – вес 2900. Соловьёва, кажется, и сама не поняла, как это произошло. Помнила лишь, что ей сделали укол, потом она долго лежала на жёсткой кушетке, а после отвели на родильное кресло. А дальше всё как в тумане, лишь акушерка, принимавшая роды, властно командовала: «Тужься – дыши, тужься –дыши!» – и держала Варе голову, когда она начинала выгибаться от боли. Кричать Варя стеснялась: лишь стонала и чувствовала, как кто-то вытирает салфеткой пот с её лба. А потом в ней будто что-то оборвалось, и она услышала детский плач, показавшийся необыкновенно знакомым и таким родным, словно она слышала его каждый день и успела привыкнуть. Варя поняла, что родила, но всё ещё не верила в это и убедилась лишь тогда, когда акушерка положила обжигающе горячее тельце дочки на грудь. Она косилась на свою кричащую красненькую девочку и была готова разреветься вместе с ней: от счастья, от недавних обид – от всего.
Через час Варю повезли на каталке в палату, и она увидела встречную каталку с Полиной, успела коснуться руки соседки, когда каталки разъезжались, и даже улыбнуться, сказать, словно младшей сестре:
– Удачи…
Малышку обещали привезти позже, и Варя, перебравшись на кровать, вспомнила о смартфоне, который отключила перед родами, и теперь поспешно активировала. И первым непринятым звонком был звонок от Павла. Она сразу позвонила ему, а когда он взял трубку, выдохнула:
– Вот и всё… Я родила тебе девочку!
Павел на малое время замер и вздохнул:
– Правда?!
– Конечно! Так что теперь ты папа! Радуешься?
– А то! Даже не верится!
– Как у тебя дела?
– Нормально… Вчера была комиссия, и меня отправляют домой. Когда вы будете выписываться?
– Если не будет осложнений, обычно выписывают на третий день…
– Отлично. Буду стараться вас встретить. Да чего там: расшибусь, а встречу!
– Это ты зря так говоришь. Больше не расшибайся, не надо… Договоримся так: как что-то я узнаю конкретное о выписке, так сообщу тебе.
– Тогда всё, пока! Целую вас!
Выписывали Варю, как она и ожидала, на третий день после родов. Время было около двенадцати, и она знала, что вот-вот должен подъехать Павел из аэропорта, потому что, если бы ехал на поезде, то ни за что не успел бы к выписке. Но даже и в этом случае её было кому встретить. Она знала, что подъедут на машине Женя со Светланой и сынишкой, родители Павла, но всё равно очень хотелось, чтобы успел он сам. Она так желала его появления. Ведь это здорово, когда папа забирает ребёнка из роддома. Это память на всю жизнь, это счастье.
И всё-таки не повезло Варе. Выйдя из роддома, она не увидела Павла, хотя и знала, что он вот-вот должен подъехать. Дочку вынес Женя. Варя огляделась – Павла нет, и в этот момент стало не до улыбок. Она навсегда запомнила взгляд нянечки, передававшей Евгению «конверт» с младенцем и всё сразу понявшей о молодой маме. И от этого неуютного, осуждающего и одновременно жалеющего взгляда Варе сделалось нестерпимо обидно.
Они уж подошли к машине, передав младенца Варе, Женя открыл двери, когда невдалеке остановилось такси, и из него выбрался человек в военной форме. Он неловко выставил трость, кинул полупустой рюкзак за спину и крикнул:
– Погодите, не уезжайте!
Никто ничего не понял, зато Варя сразу узнала Павла и заторопилась к нему. Тот обнял её с малюткой, поцеловал, сказал виновато:
– Прости, рейс задержался.
– Ничего страшного. Это – Павел, наш папа! – сказала Варя Светлане и Евгению.
Те понимающе переглянулись и промолчали, будто всё давно знали. Варя уселась на переднем сиденье, а Павел с дочкой и Светлана с сынишкой устроились на заднем. Поехали.
Варя раз за разом оглядывалась на Павла, и в голове невольно проносились мысли обо всём том, что произошло с ней за последний год. Много в нём случилось волнений, много свалилось печали, но в любом случае она стала другой: взрослой, ответственной. И не беда, что жизнь временно надломилась. Ведь совсем-то не сломалась! Девятый класс она обязательно окончит, потом поступит в колледж или устроится на работу. А что: пойдёт на кондитерскую фабрику, где работает их соседка по площадке. Когда так подумала, то вспомнила маму и огорчилась, что она нескоро порадуется её счастью. Варе очень захотелось бы увидеться с ней именно сегодня, показать дочку, а потом прижаться, поцеловать и долго-долго говорить с ней, потому что она самая лучшая мама на всём белом свете.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Новый роман Владимира Пронского «Штурмовик Прибылой» можно купить здесь
Роман Владимира Пронского "Дыхание Донбасса" можно купить здесь
Другие рассказы этого автора здесь, и здесь, и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь