Мария никогда не думала, что рассвет может пахнуть пылью и свободой одновременно. Она сидела на веранде небольшого лоджа в Серенгети, держа в руках дымящуюся кружку кофе, и смотрела, как солнце медленно поднимается над бескрайней саванной. Где-то вдалеке слышались голоса животных — низкое рычание львов, трубные звуки слонов, щебет неведомых птиц.
Прошло уже пять месяцев с того октябрьского дня, когда она получила диагноз. Три континента остались позади: Антарктида, несмотря на холод, сгорела её сердце, Австралия дала сил, а Южная Америка научила её танцевать так, словно завтра не существует. Теперь очередь была за Африкой. Диего обещал присоединиться к ней в США.
— Готова к встрече с Большой Пятёркой? — раздался голос за спиной.
Мария обернулась и увидела Дэвида, их гида-рейнджера. Высокий, загорелый до шоколадного оттенка, с глазами цвета африканского неба и улыбкой, которая заставляла забывать обо всём на свете. За три дня он успел рассказать ей больше об этой земле, чем она узнала из всех документальных фильмов вместе взятых.
— Готова, — ответила она, поднимаясь с кресла. Головокружение накатило на секунду — побочный эффект очередного курса химии, который она прошла в Найроби перед поездкой в саванну. Дэвид заметил её неуверенное движение и мягко подхватил под локоть.
— Всё в порядке?
— Да, просто... долго сидела, — солгала Мария. Она так и не рассказала ему о болезни. Зачем? Здесь, под этим бескрайним небом, рядом с человеком, который говорил с животными на их языке, болезнь казалась чем-то далёким и нереальным.
Джип покатил по пыльной дороге, поднимая за собой рыжие облака. Дэвид рассказывал что-то об особенностях поведения антилоп в брачный период, но Мария слушала вполуха. Она смотрела на его руки, уверенно лежащие на руле, на профиль, очерченный резко против утреннего света, и чувствовала что-то странное в груди. Не боль — та стала привычной спутницей. Что-то другое, тёплое и пугающее одновременно.
— Смотри! — Дэвид резко затормозил и указал направо.
Там, у водопоя, стояло стадо слонов. Большие и маленькие, они пили воду, обливались ею, играли. Слонёнок неуклюже пытался дотянуться хоботом до воды, постоянно теряя равновесие.
— Боже, какие они невероятные, — прошептала Мария, доставая камеру.
— А знаешь что самое удивительное? — Дэвид заглушил мотор и повернулся к ней. — Они умеют скорбеть. Когда в стаде кто-то умирает, остальные приходят к этому месту ещё очень долго. Просто стоят и помнят.
Мария замерла с камерой в руках. Слова Дэвида отозвались где-то глубоко внутри.
— Ты думаешь, они понимают смерть так же, как мы?
— Не знаю. Может быть, даже лучше. Они принимают её как часть жизни, не борются с ней. Просто... живут каждый день полно, пока могут.
Мария посмотрела на него — и поняла, что влюбляется. Не в его внешность, хотя он был красив. Не в экзотику его профессии, хотя истории о ночёвках под звёздами и встречах с леопардами захватывали дух. Она влюблялась в то, как он видел мир — целостным, принимающим, живым.
На следующий день они поехали в деревню, где Мария должна была провести две недели, работая в местной школе. Это была её попытка сделать что-то великое — не глобально великое, а просто важное для нескольких десятков детских жизней.