- Опоздала ты! - грянула баба Маша, глядя на внезапно возникшую на пороге Вику. - Померла мать!
Вика опешила.
- Как померла? Когда?
- Да уж три года как, - ответила баба Маша, поджав толстые губы.
Мысли запрыгали в Викиной голове, как обезумевшие белки, чувства нахлынули. Сначала её затопила горечь.
«Мама! Мамочка! Как же так?»
Затем к горлу подступил стыд.
«Бессовестная! Три года от тебя ни слуху, ни духу!»
Казалось, что мама будет вечно. Всегда будет ждать свою родную Викусю, сидя у распахнутого окна, пить неизменный душистый чай из любимой кружки. Казалось, что помириться с ней еще успеется, что времени вагон, а впереди целая жизнь. Такая долгая и непременно счастливая. Столько лет пролетело, а она и не заметила!
- Что случилось? Она болела? - Вика прижала ладонь к помертвевшим губам, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания.
- А ты, что же, не знала? - баба Маша глядела сурово, точно следователь на допросе, для которого вина подозреваемого уже очевидна. - Сколько писем она тебе написала! Ты ведь ни на одно не ответила.
Косматые брови старухи сдвинулись к переносице, в голосе зазвучали стальные нотки.
- Писем я не получала, - бесцветным голосом сказала Вика.
- Не получала…- скривилась баба Маша, - как же, не получала. А телефон на что? Почему на звонки не отвечала? И сама не позвонила ни разу! Мать столько слез выплакала. Всё твердила мне, как заведённая: «Машенька, за что? За что она со мной так? Я же её больше жизни люблю!»
Слова бабы Маши выстреливали свинцовыми дробинками, больно ранили занывшее сердце, бередили старые душевные раны.
- Баб Маша, - горестно проговорила Вика, - стационарный телефон мы давно отключили, а потом и квартиру продали, а номер мобильного и новый адрес я забыла ей оставить. Я ведь даже подумать не могла! Считала, что она на меня всё ещё сердится!
- Подумать не могла… - передразнила баба Маша. - Разве так можно? Ведь она решила, что ты знать её не желаешь. Устроилась в городе, замуж за богатенького буратину выскочила, а мать, значит, не нужна стала? Представь себе, каково это, когда единственная дочь от тебя нос воротит!
Вика выпустила из ослабевших рук чемодан, рухнула на пыльное крыльцо и завыла во весь голос. Так горько и отчаянно, что сторожевой пес Полкан, сидящий на цепи, припал к земле и прижал лапы к ушам.
- Ну, полно! - сжалилась баба Маша. - Чего голосишь? Всю деревню распугаешь! Проходи в дом давай, не дело это на пороге топтаться.
Вика поднялась с колен, не обращая внимания на запачканные светлые джинсы. Слезы катились по щекам, разъедали макияж, словно бы желая обнажить истинное Викино лицо, смыть с него маску. Она подобрала упавший чемодан и вошла в дом следом за старухой.
Попадая в иные жилища, будто бы возвращаешься в забытое прошлое. Так было и в доме у бабы Маши. Вика не раз бывала в гостях у соседки, даже ночевать приходилось, когда мать уезжала в город на заработки. С тех пор ничего не изменилось. Всё тот же ковер с затейливым орнаментом висит всё над тем же диваном, привалившимся обшарпанным боком к скрипучему двустворчатому шкафу. Вика вспомнила, как пряталась в том шкафу, когда они с бабой Машей играли в прятки.
Казалось, время сторониться этого простого жилища, не желает заглядывать сюда, касаться его ветхих стен. И над самой бабой Машей время, похоже, тоже было не властно. Она почти не изменилась с тех пор, хотя «бабой» звалась ещё в Викином детстве. Всё такая же крепкая, с крупным носом на мясистом лице, с большими, похожими на грабли, ладонями, она была словно нарочно создана для нелегкой деревенской доли.
- Чемодан свой тут оставь! - приказала старуха, ткнув толстым пальцем в угол около шкафа.
Вика подчинилась.
- Умойся пойди. Где рукомойник стоит, знаешь. Да за стол садись. Голодная, небось. Вон, одни кости да кожа остались.
Вика послушно подошла к рукомойнику, ткнула железный носик. Из отверстия полилась прохладная вода. В мыльнице лежало пахучее дегтярное мыло - другого баба Маша не держала - аромат которого намертво въелся в память еще с детских лет. От ядреного запаха защипало в носу, так что из глаз просочились слезы, но Вика решительно взбила пену и принялась героически смывать с лица остатки косметики.
- Ну, вот! - одобрительно закивала баба Маша, окинув взглядом обновленную Вику. - Совсем другое дело!
Из маленького мутноватого зеркала, висевшего над рукомойником, на Вику глядело покрасневшее то ли от слез, то ли от кусачего мыла лицо. Баба Маша накрыла на стол. Вареная картошечка в надтреснутой кожуре, соленые грибочки, огурчики с грядки, нарезанное тонкими ломтиками сальцо с мясной прослойкой. Вика глядела на всё это изобилие с каким-то ребячьим восторгом.
- Ну, чего смотришь? Налетай! - подбодрила баба Маша.
Вика налила в тарелку немного подсолнечного масла, посолила расплывшееся желтое озерцо и макнула в него ароматную, всё еще источающую пар, картошечку. Так всегда делала мама. Она положила тающий кусочек в рот и закрыла глаза. На неё нахлынули воспоминания о детстве, о домашнем тепле и уюте, о маминой заботе, и слезы вновь набежали на глаза.
Она уже забыла, когда в последний раз ела такую пищу. Старалась придерживаться модной диеты, следить за фигурой, чтобы нравиться мужу. В магазине выбирала постное, безлактозное, безглютеновое и всякое другое с приставкой «без». Но сейчас нестерпимо захотелось вспомнить вкус простых деревенских яств, перенестись хоть на мгновение в детство. В конце концов, её ждет теперь совсем другая жизнь, где чересчур стройная фигура скорее помеха, чем преимущество.
- Я ведь думала, - сказала она, справившись с подступившими слезами, - что мама обиделась на меня и общаться со мной не хочет. Она ведь гордая была. Если бы я только знала…
- Ладно, - махнула рукой баба Маша, - чего уж теперь. В ссоре вы были. Помню я. Она ведь мне все уши про то прожужжала.
Она помолчала.
- Мать твою мы похоронили. Не знали, где искать тебя. Сами справились. А ты-то сюда надолго?
- Навсегда, - рубанула Вика.
Баба Маша поглядела на неё с недоверием.
- Чего это? Аль в городе несладко пришлось?
Вика молчала, уткнувшись взглядом в опустевшую тарелку.
- По глазам вижу, что несладко, - не дождавшись ответа, старуха сделал собственный вывод, - чай, с мужиком своим повздорила.
- Я беременна, - робко ответила Вика, подняв на бабу Машу несчастные, полные горького отчаяния, глаза, - а от него я сбежала и в город мне теперь никак нельзя. Он будет меня искать.
- О, как! - охнула баба Маша. - А рожать ты как собираешься? У нас тут роддома отродясь не было.
- Как все, - отрезала Вика. - Пойду, я баб Маша. Устала с дороги. Спасибо за всё. За маму особенно.
Баба Маша укоризненно покачала седой головой, сняла с ржавого гвоздя ключ от соседкиного дома и протянула Вике.
*****
Дом дышал тишиной и покоем. В сумерках угадывались знакомые очертания. Мамин буфет робко жался к старенькому обеденному столу, за которым они с мамой пили чай долгими вечерами. С книжной полки цветными стекляшками глаз смотрела Света, любимая кукла, для которой Вика шила многочисленные наряды из обрезков ткани.
Мама ничего не меняла. Хранила Викины игрушки, старенькие книжки, зачитанные до дыр, школьные тетрадки и дневники, альбом с фотографиями. Мама ждала, что Вика вернется, захочет погостить и снова вдохнет жизнь в опустевшие стены. Мама надеялась, что когда-нибудь Вика приедет не одна, привезет с собой маленькую девочку или мальчика. И снова игрушки оживут, дом наполнится детским смехом и криками, а старые книжки вспомнят свои истории.
Вика щелкнула выключателем. Лампочка под потолком отчаянно заморгала, но, все же, не подвела, разгорелась, и пространство наполнилось теплым светом. Она прислонила чемодан к стене, сама устало опустилась на стул. Сил совершенно не было. Сытный ужин делал свое коварное дело. Ноги отяжелели, превратившись в неповоротливые столбы, глаза слипались.
«Завтра со всем разберусь», - подумала Вика.
Расправила диванчик, прижалась щекой к пухлой подушке и тут же провалилась в сон.
Лампочка снова замигала, забилась в бессильных попытках поймать ускользающий электрический импульс. Свет погас. Но Вика этого уже не видела. Не видела она и того, как от стены за буфетом бесшумно отделилась темная фигура, похожая на чью-то тень. Двигаясь плавно, тень подбиралась к диванчику, на котором безмятежно спала измученная Вика.
Черная, как смола, фигура тянула свои длинные руки с крючковатыми пальцами к беззащитному девичьему телу, алчно ласкала бледную кожу, пожирала трепещущую плоть горящими угольками глаз. Вика заворочалась, застонала во сне, словно бы почувствовала жадные прикосновения. Глазные яблоки заскользили под тонкими веками, ресницы вздрогнули, словно перепуганные птички, обронив на подушку прозрачную слезу.
- Нет! - закричала Вика. - Не надо!
*****
На неё надвигается огромная тень. Неумолимая, беспощадная. Широкие плечи закрывают тусклый свет болтающейся под потолком электрической лампочки. Тень-гора, тень-лавина. Стена. У тени в руках кожаный ремень с тяжёлой блестящей пряжкой, острой как бритва. У тени есть лицо. Нет, не лицо. Личина. Перекошенный злобой рот, оскаленные зубы, горящие ненавистью глаза. Эта чудовищная маска приближается к ней, маленькой, сжавшейся в комочек, девочке. Размахивает ремнем, исторгая из пасти рычание. Еще немного, и нежную детскую кожу обожжет дикой болью, а на теле расцветет уродливый кровоподтек.
Из горла вырывается отчаянный крик, от которого, кажется, содрогаются стены.
- Мама, мамочка! Не надо!
Гора с грохотом низвергается на пол, и она видит, как из раскрытого рта чудовища тянется тонкая нить окровавленной слюны, как пустые глаза бессмысленно глядят на неё. В них уже нет места злости и ненависти, осталось лишь тупое недоумение. Ей страшно. Так страшно, что перед взором всё меркнет. Стены отступают, растворяются в надвигающейся мгле. А потом наступает кромешная тьма.
*****
- Мама, мамочка! - исступленно прошептала Вика и открыла глаза.
Взгляд уперся в беленый потолок, в углах которого серым кружевом висела паутина. Вика встала с постели и побрела к умывальнику. В пыльном зеркале отразилось бледное лицо с бисеринками пота на холодном лбу. Захотелось побыстрее смыть с себя ночной ужас. Мама говорила, что вода всё плохое уносит с собой. Когда купала свою любимую девочку, всегда приговаривала: с гуся вода, а с Викуси худоба! Только воды, как оказалось, нет. Вчера она так и не сподобилась принести воды в дом. Поленилась, разнежилась городской жизнью со всеми удобствами.
Голова побаливала, в горле когтистыми лапками скребли кошки. А она ведь и лекарств не взяла. Наспех собрала вещи, документы и денег немного прихватила на первое время. Побег продумывала заранее, готовилась, но всё, как водится, пошло не по плану.
Тяжело давалась Вике мысль о том, что мама была права. Многолетняя ссора, разъединившая их, оказалась напрасной. Мама желала ей добра, все силы вложила в дочь, много работала и надеялась, что Вика вырвется из убогой обыденности. Получит достойную профессию, найдет приличную работу, выйдет замуж за хорошего, доброго человека и родит ему детей. Так мама представляла счастье. Счастье, которого у неё не было. Но Викино счастье выглядело совсем по-иному.
Сначала учеба захватила её. Бесконечные лекции, семинары, библиотеки. Новые знакомства, новые друзья. В общей компании Вика познакомилась с Сергеем. Вернее сказать, это он обратил внимание на тихую скромницу, предпочитавшую больше молчать и слушать, чем говорить. Вика долго отклоняла его ухаживания, старалась избегать встреч. Сергей казался ей «слишком». Слишком красив, слишком богат, слишком хорош для неё, простой деревенской девчонки. И это её молчаливое упрямство сумело зацепить горделивого парня сильнее, чем яркая красота других девушек, всегда доступных и безотказных. Сергей сделал предложение Вике. И тут уже не устояла она. Поверила в искренность его чувств, в серьезность намерений.
Ни мама Вики, ни состоятельные родители Сергея брак этот не одобрили. Его отец прочил сыну в жены дочку своего партнера по бизнесу, а потому Вику не переносил на дух. Мама Вики сильно огорчилась, когда узнала, что дочь, по наущению будущего мужа, решила оставить учебу в университете.
- Викуся, - говорила мама, - ты совершаешь большую ошибку, лишая себя возможности получить профессию.
- Мама! - возражала влюбленная Вика. - Сережа хочет, чтобы я занималась хозяйством, растила наших детей, а он будет приносить деньги и снабжать семью всем необходимым. Он будет работать под началом своего отца, а в будущем унаследует его компанию.
- Он унаследует, но не ты, - заметила мама, - а у тебя, если что случится, кроме нашего дома, не будет ничего. Уж поверь мне, его отец об этом позаботится. Как ты будешь на жизнь зарабатывать! Ох, не пара он тебе! Поиграет тобой и бросит!
Вика фыркнула, лицо залилось краской, а в глазах вспыхнули злые огоньки.
- Ты ничего не понимаешь! Он любит меня, а я люблю его! Он хочет жениться на мне, а ты просто ревнуешь!
Мама покачала головой. Уголки её губ опустились, вокруг глаз ясно обозначилась сеточка морщин.
- Вика, - тихо сказала она, - я только об одном тебя прошу: не бросай университет. Доучись, получи диплом, а замуж всегда успеется. А Сережа, если любит тебя по-настоящему, не станет противиться твоему желанию получить образование.
Вика всё сильнее раздражалась на маму и сама не могла понять, что мешает ей прислушаться к справедливым маминым словам.
- Получить высшее образование - это твое желание, мама! - распалялась девушка. - Ты всегда мечтала об этом. Сама ведь школу еле окончила, потому что загуляла с моим отцом. А меня теперь учишь с умным видом!
Вика выпалила эти жестокие слова и замерла, сама понимая, что перегнула палку. Прошлась по отцу, которого совершенно не помнила. Обидела маму. Она запнулась и покраснела еще сильнее, а горящие глаза опустила в пол.
Мама напряглась, вытянулась как стальная пружина, сжала побледневшие губы.
- Потому и учу, Викуся, чтобы ты моих ошибок не делала! - упавшим голосом произнесла она.
Так они и разошлись, больше не сказав друг другу ни слова. Каждая осталась при своем, а незримая нить, что прочно связывала их, порвалась, оставив горечь и боль потери. На свадьбу мама не приехала. Не потому, что не хотела. Просто Сергей намекнул невесте, что торжество «только для своих», а Викина мама, по его мнению, в эту категорию не попадала.