Продолжение "Записок" Александра Яковлевича Булгакова
Весьма разительно и то, что накануне дня, в который получили в Петербурге горестную весть о кончине Государя, играли в театре комедию: "Последний день счастья".
С последнего ночлега до Таганрога Государь (Александр Павлович), быв нездоровым и не уверен будучи, поспеет ли туда ночевать, для успокоения Государыни (Елизавета Алексеевна) отправил к ней фельдъегеря с краткой записочкой, начинавшеюся словами: "Je suivrai d'apres le courier que je Vous envoy" (Я буду следовать за курьером, которого отправил к тебе) и пр.
Лошади понесли этого фельдъегеря, выбросили его из телеги, и он упал мертвый на землю; ямщик и не заметил сего, поскакал далее. Между тем Государь наехал на тело несчастного, остановился, велел взять его (эта смерть очень его поразила). Приехав, тотчас справился о его семействе и назначил оному пенсию. Скоро последовала кончина Государя, и таким образом сбылись слова несчастные: "Je suivrai d'aprés le courier!" (Я последую за курьером).
Коль скоро командующий 2-й армией генерал граф Витгенштейн (Петр Христианович) узнал о кончине Государя, он в то же мгновение заставил оную присягнуть Константину Павловичу и отправил курьера с донесением сим в Варшаву, так что Цесаревич узнал в одно почти время о кончине Императора и о принесении ему армией присяги.
Послезавтра месяц кончины государевой, а мы не знаем еще, кто его преемник. Беспокойство всеобщее умножается час от часу, и город наполняется разными странными слухами. По письмам из Петербурга ожидают Государя туда к 17-му. Полиция приказала готовить всем хозяевам плошки для освещения домов к радостному сему прибытию, но между тем все мы еще без манифеста.
Из Петербурга нет приезжающих, все флигель-адъютанты государевы, отправившиеся в Таганрог, дабы находиться при теле, проехали Москвою ночью, всякий делает догадки, но никто не знает ничего достоверного.
Вот как обошлось свидание Демидова (Павел Николаевич) с Государем в Варшаве. Государь спросил его:
- Здоров ли, князь?
- Слава Богу!
- Сколько дней был ты в дороге?
- Пять.
- Скоро ты ехал? (позвонил). Отведите ему комнату.
Государь пакета не распечатал; Демидов приехал ночью, а в 6 часов утра был отправлен назад в Москву, получив простую расписку от генерала Кривцова, заступившего место больного Куруты (Дмитрий Дмитриевич), что пакет от него был принят, а иные говорят, что тот же пакет нераспечатанный был возвращен обратно с новою обверткой на имя князя Дмитрия Владимировича (здесь Голицына).
Судьба наша решилась, кажется, и самым неожиданным образом. Мы поехали с женою поутру (17-го декабря) к тестю моему (здесь Василий Алексеевич Хованский), заседающему в 6-м департаменте Правительствующего сената. Его не было дома, он поехал в собрание на дворянские выборы. Княгиня (здесь Елена Васильевна Дмитриева-Мамонова) нас просила дождаться его возвращения; в два часа он приехал с лицом весьма встревоженным.
- Нет ли чего, князь?
- Есть!
- Что такое?
- Манифест получен, князь Дмитрий Владимирович оный еще скрывает, но завтра будем мы присягать.
- Опять присягать? - спросил я.
- Да, опять, но Императору Николаю Павловичу.
- А Константин Павлович?
- Не знаю, но говорят, что он отрекается от престола.
Тесть очень был встревожен, прибавил, - что "в собрании на князе Дмитрии Владимировиче и всех присутствовавших были длинные лица, меня очень это поразило".
- Воля ваша, - сказал я князю, - но я присяги новой не принесу, присягою играть нельзя, как мячиком, я иначе не присягну, как видя точное отречение Константина Павловича, который в таком случае сам должен будет присягнуть первый новому Государю.
Долго мы говорили о сем, как вдруг вошел в комнату свояк мой, полицеймейстер Обресков (Василий Александрович), он тоже подтвердил, что князь Василий Алексеевич, и прибавил еще, что в Петербурге великие беспокойства, что дворец превратился в шинок, куда всякий входит; что он наполнен любопытными, что всякий кричит свое, иные даже намекают о конституции; что гвардия отвергает нового Императора, что граф Милорадович (Михаил Андреевич), хотевший ее уговаривать, был поруган, а что когда приехал в л.-гв. Московский полк, коего шеф (поставленный тут по выбору Николая Павловича) Фредерикс (Петр Андреевич), всеми ненавидимый, то все начали роптать, а потом от ругательств дошли до побоев, и графа Милорадовича повергли на землю мёртвого.
Граф Аракчеев (Алексей Андреевич), столь всеми ненавидимый, потому что ему приписывают введение военных поселений, после убиения любовницы его, столь был огорчен, что отказался от всех дел, теперь же, по приказанию нового Государя, опять вступил в отправление разных своих должностей и играет главное лицо.
Все уверены, что он будет иметь судьбу несчастного Милорадовича, который оной не заслуживал, да и смерть сия столь же жестока, сколько она бесполезна, ибо он гвардией не командует и просто блюститель порядка в столице. Трудно всему тому верить; увидим, что завтра будет; все это, кажется преждевременно.
Михаил Павлович не прежде 10-го мог быть в Варшаве, и решительный ответ или отказ Константина Павловича мог быть известен в Петербурге 16-го, а сегодня 17-ое число.
Как нам в Москве так скоро узнать все это? Одно из двух: или Константин Павлович начал действовать прежде приезда брата своего в Варшаву, или же Николай Павлович, не дождавшись решения Цесаревича, захотел принять престол, отчего и последовали все беспокойства. Увидим!
Проснувшись очень рано, нашел я уже на столе своем в кабинете печатное объявление следующего содержания, за подписанием Московского обер-полицеймейстера Шульгина 2-го (Александр Сергеевич).
"Во исполнение приказания г. Московского военного генерал-губернатора и кавалера князя Дмитрия Владимировича Голицына, через ciе извещается, что завтрашнего числа в Московском Успенском соборе объявлен будет "Высочайший Его Величества Государя Императора Николая Павловича манифест о вступлении Его Величества на Всероссийский престол" и двух хранящихся в оном соборе актов:
1) Письма Цесаревича и великого князя Константина Павловича к покойному блаженной памяти Государю Императору от 14-го января 1822 года, в коем Его Высочество отрекается от наследия престола, и
2) Манифест в 16 день августа 1823 года, собственноручным Его Императорского Величества подписанием утвержденный, о изъявлении своего согласия на таковое отречение, которое и ныне Государь Цесаревич изволил письменно подтвердить, почему и приглашается дворянское сословие сего декабря 18-го числа пополуночи в 10 часов в Успенский собор для выслушания Высочайшего манифеста и означенных актов, а также для присяги на всеподданническою верность Государю Императору Николаю Павловичу. Декабря 17 дня 1826 года".
Итак, теперь разрешатся все недоумения наши, и последует конец истинному междуцарствию, продолжавшемуся со дня кончины покойного Императора. Я приехал в собор в десятом часу, уже множество было там людей, ожидавших с нетерпением обещанное чтение; стечение народа вне церкви не столь было велико, по причине ужасного мороза, бывшего в этот день.
Полицеймейстер Ровинский (Александр Павлович) обратил на себя негодование, а более еще смех всех тут бывших, начал ходить вокруг толпы, подвигать всех назад и кричать: "Я вас покорно прошу именем военного ген.-губернатора отступить назад, я вас прошу: это место сенаторов". Иные отступали, но тотчас места их были занимаемы новою толпою.
Я ему сказал: "Александр Павлович, да без решетки трудно удержать толпу в желаемых пределах!". Ровинский, истощив напрасно просьбы, закричал: "Команду!" что очень показалось всем неуместным в священном месте, каков собор; но покуда он тут возился и все смеялись, особенно охриплому его голосу, двери с северной стороны отворились, и сенаторы показались; тогда место им очистилось само собою, все стали пятиться, и Сенат стал кружком против царских дверей между ступенями, ведущими к алтарю, и большими столбами собора.
На площадке перед царскими дверьми, с правой стороны, стояли князь Дмитрий Владимирович Голицын и приехавший с манифестом из Петербурга генерал-адъютант покойного Государя Комаровский (Евграф Федотович). Почти у самых царских дверей поставлен был стол, покрытый золотою парчой. Сделалась великая тишина, когда открылись царские двери; из алтаря вышел в полном облачении митрополит Филарет, держа над головою обеими руками серебряный ковчег, или ящик величины сей книги, но несколько толще, на средине находился вычеканенный золотой Государственной орел; ящик был завязан крестообразно шнурком, на тех местах, где сходятся шнурки, были печати, а к одной из оных привязан был ключик.
Преосвященный, поставив ящик на столик, произнес следующее:
"Внимайте, Россияне! Третий год как в сем святом и освящающем царей храме, в сем ковчеге, который вы видите, хранится великая воля Благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Им у благоугодно было закрыть ее покровом тайны, и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова.
Пришла последняя минута Александра, настало время искать его последней воли, но мы долго не знали, что настало ciе время. Внезапно узнаем, что Николай с наследованною от Александра кротостью и смирением возводит старшего брата и в то же время повелевает положить новый покров тайны на хартии Александра.
Что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединенная к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было усмотреть и того, что открыть cию тайну в то время значило бы разодрать надвое сердце каждого Россиянина. Что же нам было делать?
Ты видишь, благословенная душа, что мы не были неверны тебе, но верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, как оберегать молчанием то, что не позволено было провозгласить; надлежало в сем ковчеге, как бы во гробе, оставить дарственную тайну погребенною и небесам предоставить минуту воскресения.
Царь царствующих послал сию минуту, теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать, раскрыть сей государственную жизнь сокрывающий гроб: великая воля Александра воскреснет.
Россияне! двадцать пять лет мы находили свое счастье в исполнении державной воли Александра Благословенного. Еще раз вы ее услышите, исполните, и найдете в ней свое счастье!".
После сего приступил он к разрушению печати и шнурка, снял висевший на оном ключик, отпер ящик и, вынув из оного одну бумагу, сказал: "Cie есть отречение от Всероссийского престола Цесаревича великого князя Константина Павловича".
Потом стал читать следующее громким голосом, которого он, кажется, не имел прежде, ибо вообще преосвященный худ и весьма слабого сложения. Молчание было столь велико, что собор, в коем конечно было до 3000 человек, казался пуст.
"Всемилостивейший Государь! Обнадежен опытами неограниченного благосклонного расположения Вашего Императорского Величества ко мне, осмеливаюсь еще раз прибегнуть к оному и изложить у ног ваших, всемилостивейший Государь, всенижайшую просьбу мою.
Не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа (при сих словах заметно было удивление большей части людей, бывших в соборе), чтобы быть когда бы то ни было возвёдену на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь просить Вашего Императорского Величества передать ciе право тому, кому оно принадлежите после меня, и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего государства.
Сим могу я прибавить еще новый залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно при случае развода моего с первою моею женою. Все обстоятельства моего нынешнего положения меня наиболее к сему убеждают и будут пред государством нашим и всем светом новым доказательством моих искренних чувств.
Всемилостивейший Государь, примите просьбу мою благосклонно и испросите на оную согласие Всеавгустейшей Родительницы нашей, и утвердите оную вашим Императорским словом. Я же потщусь всегда, поступая в партикулярную жизнь, быть примером ваших верноподданных и верных сынов любезнейшего государства нашего.
Есмь с глубочайшим высокопочитанием, Всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества, Вернейший подданный и брат. На подлинном собственною рукою писанном письме подписано тако: Константин Цесаревич.
Санкт-Петербург, генваря 14 дня, 1822 года.
На копии подписано собственною Его Императорского Величества рукою так: С подлинным верно: Александр.
Потом читан был архидиаконом манифест Александра и письма Николая Павловича и ответ цесаревича Константина.
Генерал-адъютант граф Комаровский отправился сегодня 19-го обратно в Петербург. Он получил в дар от дворянства табакерку золотую, осыпанную алмазами, с надписью: "От Московского дворянства. 20 ноября 1825 года", ценою в 12000 р., а от купечества серебряное блюдо, такой же бокал и 1000 червонных деньгами.
Странную участь имели трое адъютантов здешнего военного генерал-губернатора. Так как говорили разно о местопребывании Императора, ибо одни полагали, что он поскакал в Петербург, другие в Таганрог, а третьи, что он не выезжал из Варшавы, то князь, дабы найти непременно Государя, послал во все три места курьерами адъютантов своих: в Петербург П. П. Новосильцева, в Варшаву П. Н. Демидова, а в Таганрог Талызина.
Ни первый, ни последний не нашли, как явственно, Императора, где искали, а Демидов нашел Цесаревича, не принявшего императорского титула, но отдавшего ему обратно пакет и сказавшего: "Это надписано Императору, а я - Цесаревич Константин Павлович; возьмите ваш пакет, ступай отдыхать, а завтра рано отправься обратно в Москву".
По возвращении Демидова в Москву князь Дмитрий Владимирович велел ему на неделю скрыться от всех для избегания нескромных вопросов и толков. Новосильцев, хотя и не мог исполнить цели своего путешествия, но зато попал в Петербург в эпоху крайне достопамятную и любопытную, ибо был свидетелем важных происшествий, последовавших там, по получении вторичного и решительного отречения от престола Цесаревича Константина Павловича.
Весь достопамятный день 19-го декабря, в коем в течение может двух часов висела как бы на ниточке судьба царской фамилии и благоденствия России, Новосильцев был в присутствии Государя, или с особами, игравшими значащие роли в государстве. По связи моей с ним я узнал от него все весьма подробно.
Брат его, Николай Петрович, секретарем у Императрицы Марии Фёдоровны и Ее Величеством весьма любим; ciе обстоятельство доставило Петру Петровичу благосклонный прием от Государя, который оказывает особенное уважение своей родительнице, так что все полагают, что влияние ее в царствование ciе будет весьма велико. Государь, призвав Новосильцева в кабинет свой, очень много расспрашивал о Москве.
Cия верная и покорная столица, всегда представляется своим Государям какою-то опасною соперницею. Екатерина ее не любила, Павел подозревал, даже Александр, несмотря на столь нежные доказательства пылкого неограниченного усердия к отечеству, в 1812 году данные, более был холоден, нежели благосклонен к Москве.
Много перебывало здесь главнокомандующих, всякий имел благовидные вечный цели, но ни одному не приходило в голову оставить после себя вечный памятник, примирением Государя своего с древнею, усердною, почтенною столицею. Так и Николай, забывая расстояние, разделяющее его от молодого простого офицера, но уже озабоченный новым и трудным для себя бременем и зная, что глаза половины России всегда обращены на Москву, служащую прочим губерниям примером и путеводительницею, говорил Новосильцеву:
"Скажи мне откровенно, что делается в Москве, какие ее чувства ко мне? Кто там значащие люди?". Новосильцев отвечал смело и по истине: "Конечно, в обширном сем городе, наполненном большим числом праздных и оставивших службу по собственной воле или принужденно, и кои судят о делах по рассказам или наслышке, много есть пустых разговоров, всякий почитает себя в праве хулить меры правительства и находить, что то и другое не хорошо, но все это только слова, и я осмеливаюсь уверить Ваше Императорское Величество, что тот же самый человек, коего по словам его должно бы считать недоброжелателем правительства, когда настанет надобность, прольет за Государя свою кровь и пожертвует своим достоянием для блага отечества; пожертвования, сделанные дворянством и купечеством в 1807 и 1812 гг. довольно ciе доказали".
Государь весьма был доволен сим ответом и начал спрашивать о лицах, имеющих в Москве некоторое влияние. Он начал графом Ф. В. Ростопчиным. "Мне не идет, - отвечал Новосильцев, - судить уже приобретшего себе толикую славу не только в России, но и в чужих краях. Ваше Величество должны сами его знать". Государь спрашивал о здоровье графа, какая у него болезнь и пр.; потом была речь о князе Юрии Владимировиче Долгорукове, о П. X. Обольянинове и других особах, в Москве живущих.
Продолжение следует
Другие публикации:
- В характере императора Павла I была смесь жестокости с добротой (Рассказы П. X. Обольянинова об императоре Павле I)
- Страсть к необъятным галстукам, закрывающим подбородок, возбудила неудовольствие (их вторично запретили) (Из писем Ф. В. Ростопчина к графу С. Р. Воронцову)
