Есть немногочисленная плеяда русских писателей, которая остаётся с тобою навсегда. Их мысли, предсказания, сюжетные повороты образуют некий золотой фонд размышлений на всю жизнь. Безусловно, среди них Александр Исаевич Солженицын. Его произведения очень не просто читать, они требуют определённого интеллектуального уровня. Произведения сложны своей пунктуальностью, меткими выражениями, скрупулёзным подбором фактов. У Солженицына нет ни единой строчки для развлечения. Все его мысли – плод тяжелого размышления.
С ними можно соглашаться, спорить, но их невозможно игнорировать. Если у Достоевского прозорливые мысли чередуются с событиями его романов, то у Солженицына все по-другому. Долго я размышлял над частями уникального, титанического, главного произведения всей его жизни «Красное колесо». На Руси была страшная, мучительная казнь для особых преступников - колесование, так и сама Российская Империя подверглась медленному колесованию. Страшно и нестерпимо обидно было за Россию, за русскую армию, читая первую часть «Красного колеса» под названием «Август четырнадцатого», здесь я писал о ней. Русская армия показана во всей красе и доблести, несгибаемой силе. В тоже время, Солженицын ярко показал, как Россия «заболевает» революционным террором.
Надежды на стабильность, на то, что, в конце концов, всё устаканится и придёт в равновесие, плюс успехи на фронтах Первой мировой, все это мы видим во второй части под названием «Октябрь Шестнадцатого» (здесь я писал об этой книге). Но нет, крестьянство подорвано мобилизацией, в столице нарастает революционный террор. Смешалось всё, страстная любовь, непростые судьбы русских офицеров, фронтовые будни, революционный пафос. Какой-то страшный клубок человеческих судеб. Прочитанное долго не оставляло меня, вновь и вновь возвращался к мыслям автора. Абсолютно правильно говорят, что эпопею «Красное колесо» необходимо читать с карандашом в руке. Её необходимо перечитывать, каждый раз находя в ней что-то новое.
И вот передо мной первая книга третьей части «Март семнадцатого» солженицынской эпопеи «Красное колесо». На мой взгляд, самая страшная книга. И страшна она тем, что автор ярко, буквально по минутам, показал начало российской катастрофы. Она вырастает буквально на пустом месте и тут же круто замешивается на всеобщем предательстве. Предаёт царь Николай Второй, его министры, затем офицеры. И так по нарастающей. Повествование начинается с 23 февраля 1917 года, когда Николай Второй покинул Царское Село и уехал в ставку. В разгар Первой Мировой войны царь принял на себя обязанности Главнокомандующего русской армии. Но в этот период на фронтах было затишье, а вот в Петрограде было неспокойно. Однако министр внутренних дел Александр Дмитриевич Протопопов заверил государя, что в столице ничего экстраординарного случиться не может. Лгал, услужливо лгал Протопопов.
«Немногие забастовки начались сегодня утром на Выборгской и Петербургской сторонах, когда там недостало в лавках чёрного хлеба. Почему вдруг недостало? В пекарни отпускалось ровно столько же ржаной муки, сколько и в предыдущие дни, из расчёта полтора фунта на жителя, а на рабочих по два. Правда, никто не проверял пекарей, даже и мысли о таком контроле не возникало. (А между тем многие из них стали не выпекать хлеб, но продавать муку в уезд, где она была вдвое дороже). Недостать могло по единственной причине: возникшему неудержимому слуху, что мука перестанет доставляться в Петроград, что скоро в городе будут ограничения в хлебе, то ли меньше его будет, то ли выдавать по карточкам, – этот слух мог возникнуть как отзвук думских прений и проекта городской думы вводить карточки. Этот слух мог быть развеян настойчивым правительственным объяснением, либо уж введением карточек, устойчивого распределения, – но ничего подобного не сделано, и слух загорелся: надо запасаться, сушить сухари! А так как в руки отпускали сколько угодно, то покупали вдвое и втрое, – и кому-то хлеба не хватало.
А те рабочие, которые с утра забастовали, – по известной изученной тактике, чтоб самим было легче, – шли на соседние заводы, силой выгонять других.
А быстрей забастовок в этот день распространилась по столице новая шутка: отнимать трамвайные ручки. Всем понравилось, огненно-весело распространилось по городу, полутора десятком вагонов закупорили все линии, а сотня трамваев сама уехала в парки. (Вечером в Лесном рабочие опрокинули один прицепной вагон, но как озорство, – и стояли рядом, не мешая полиции поднимать его).
От завода к заводу бродили активисты, заставляли всех бросать работу, кто ещё не бросил вчера. На Невскую ниточную мануфактуру ворвались чужие, останавливали машины, их задержал надзор. Забастовали даже мастерские арсенала Петра Великого, хотя эти рабочие числились военнообязанными. И пошли снимать Металлический завод.»
Детально и очень подробно Солженицын описывает разрастание стачечного движения. Хлеб в городе был. Сбой хлебных поставок объяснялся лишь февральскими снежными заносами. Успокоить людей в самом начале забастовочного движения не составляло большого труда. Не было еще политических лозунгов, был лишь один лозунг: «Хлеба!!!». Собралась Государственная Дума. Автор приводит стенограммы речей.
«Страшно не то, что на трибуну Думы во всякое время может вырваться любой демагог и лопотать любую чушь. Страшно то, что ни выкрика возмущения, ни ропота ниоткуда в думском зале – так ушиблены все и робеют перед левой стороной. Страшно то, что таким ничтожным лопотаньем кончаются 11 лет четырёх Государственных Дум.
В 12 ч. 50 м. Родзянко закрывает заседание. Это всё – почти сплошь выписано мною из думских стенограмм последних недель русской монархии. Это всё до такой степени лежит на поверхности, что одному удивляюсь: почему никто не показал прежде меня?»
Самое главное, никто ничего не предпринимал. Все ждали указаний Государя. А Государь пребывал в неведении, т.к. никто ему не осмеливался докладывать о происходящем. Собрались министры, трясущиеся старики, которые жаждали только одного: пересидеть, переждать смуту. Ни градоначальник, ни министр внутренних дел, ни военный министр не знали что делать, что и как докладывать. Царь узнал о беспорядках в Петрограде из частного письма императрицы. Почему так произошло? Да, потому что министров назначал Государь исходя из их лояльности и чинопочитания. Активно советовала назначать того или иного министра сама императрица. Никто не интересовался их деловыми качествами, служебными характеристиками. Было больно читать, как уходило время для подавления протестов. Толпе ведь не надо было и хлеба. Стоит особо подчеркнуть, что другого продовольствия в городе было с избытком. Крупы, мясо, рыба, масло, сыры, все это было в каждом магазине. Но ажиотажный спрос на хлеб плюс разогреваемые слухи о грядущем голоде спровоцировали забастовки.
Лодыри и пьяницы, которые не любили работать, которым надо было затеять смуту, были застрельщиком беспорядков. Большинство заводов и фабрик бастовать не хотело, но их заставляли бастующие. Казалось, вот-вот найдётся умная голова, примет элементарные меры по наведению порядка и…. Полиция не знала, что им делать, казаки отказались рубить безоружных людей, и были встречены ликованием и аплодисментами толпы. Дух захватывает, когда читаешь эти строки.
А массовые беспорядки, не встречая сопротивления, разрастались. Стали разоружать полицейских, стали в них же и стрелять. По-прежнему, полиция не получала никаких указаний.
«Первая тревога была – утром доложенная дворцовым комендантом Воейковым вчерашняя вечерняя телеграмма Протопопова. Верней, и она была не такой уж тревожной: сообщала, что почти весь прошлый день порядок в Петрограде не нарушался. Только к концу дня пришлось рассеивать скопища, сперва холостыми патронами, но толпа бросала в войска каменья, куски льда – и пришлось прибегнуть к боевым патронам, так что оказались и убитые. И все толпы были рассеяны, хотя отдельные участники беспорядков обстреливали воинские разъезды из-за углов. Войска действовали ревностно. Лишь 4-я рота Павловского полка совершила самостоятельный выход. (Непонятное выражение: какой выход? куда? зачем? Самостоятельное выдвижение без приказа свыше? Невоенный термин). Но большой успех у Охранного отделения: арестовано свыше 140 партийных деятелей. (Даже грандиозно, тогда всё и подавлено?) Контроль над хлебом и мукой установлен. С понедельника ожидается возврат части рабочих на заводы.
А в Москве – так и вообще всё время спокойно.»
Николай Второй, приняв облик печального рыцаря, не спешил действовать. Честно говоря, я был несколько ошеломлён. Нас учили, что февральская революция проходила организовано с конкретной программой. Ничего подобного, допустили разгул бандитизма и никто из властей ничего не делал.
«Винтовки так часто, много везде стреляют – будто сами собой.
Грузовые автомобили – всё чаще на улицах, и откуда берутся? – три года война идёт, никогда столь частых не видели. Они движутся среди толпы как большие ощетиненные животные. На солдатах – пулемётные ленты наискось через грудь, свисая с плечей, в опояску, на дулах винтовок в обвив. На лицах – радость, нетерпение и прорыв ненависти.
– Ура-а-а-а! – непрерывно кричат они толпе. И толпа приливает к ним навстречу с красными клочками, лоскутами:
– Ура-а-а!
На Суворовском какие-то солдаты подошли к офицеру и сорвали с него погоны. Он отошёл несколько шагов в сторону – и застрелился.
За день были подожжены кроме Окружного суда: губернское Жандармское управление, Главное Тюремное управление, Литовский замок, Охранное отделение, Александро-Невская полицейская часть и много, почти все полицейские участки. Сожгли и здание полицейского архива у Львиного мостика.
Большой пожар был на Старо-Невском. Уже в темноте, при огне, из окон как будто прыгали с высокого этажа люди. Большая толпа стояла и глазела. Оказалось: это чучела одетые выбрасывают, горел полицейский музей.
Говорили: пристава Александро-Невской части подхватили на штыки и бросили в огонь.
В ночь выспались и с утра опять вываливали на улицы, собирались вооружёнными отрядами на поиски врагов революции. И освобождённые вчера уголовные – кто уже переоделся солдатом, кто обзавёлся винтовкой, – и с каждым часом всё смелей.
И снова, на чём кончили вчера вечер: арестовывать, грабить, поджигать, пить, мстить и убивать, – на всём раскиде города не было им никакой преграды. Все власти сметены, все связи порваны, все законы потеряли силу. И во всём городе каждый может охранить только сам себя и ожидать нападения от каждого.
Да везде много, бесцельно стреляют, везде ходить опасно. Стреляют из озорства. И чтобы дать выход нервному возбуждению. Довольно одному солдату нечаянно нажать курок, как перепалка охватывает целый квартал. Есть раненые шальными пулями в хлебных хвостах. Стреляют в воздух в виде салютов. И – «довольно, повоевали!» И – в землю из револьвера, под ноги прохожим. Стрельба до помешательства. Только слышно, как пули везде летают, многие рикошетом от стен, с непривычки ничего не понять, прячутся от пуль за тумбами объявлений. От непонятных близких выстрелов все взвинчены. Толпа в любую минуту мечется от восторга к страху и ненависти.
Все уверяют и уверены, что это городовые: попрятались по чердакам и перебираются с крыши на крышу неуловимо, оттого всякий раз стрельба с нового места. Все тревожно поглядывают вверх на чердачные окна каждого большого дома. Стоит кому-нибудь указать вверх пальцем – и уже все требуют обстрела и обыска этого дома.
Шёл офицер в полной форме и без красного. Загнали его с улицы на лестницу дома – и там застрелили, забрызгав стены кровью и мозгами.»
Шла Первая мировая война. Мужественно сражались солдаты и офицеры русской армии. А в Петрограде солдат заставляли стрелять в безоружную толпу, они отказывались и переходили на сторону восставших. И это тех солдат, которых должны были отправить на фронт. Толпа стреляла, курсистки довольно визжали от революционно-захватывающего действа, студенты исправно выполняли роль провокаторов и подстрекателей.
А царь всё пребывал в раздумьях. Распустил Думу, но она ему не подчинилась, стала центром революции. Все надели красные тряпки, кто на грудь, кто на штык, кто на рукав. Все ждали прихода царских войск, снятых с фронта для подавления восставшего Петрограда. Лозунг «Долой самодержавие!» появился позже. Лозунг «Долой войну!» практически не появлялся. В революционной Думе никак не могли придумать себе название. Наконец придумали: «Советы рабочих и солдатских депутатов».
Книга «Март семнадцатого» состоит из небольших, отдельных глав. Очень интересная книга, она буквально захватывает читателя первыми строками, окунает в вихрь революции. Пред нами встают увешанные орденами неизвестно за что, неумелые, трясущиеся от страха министры. Депутаты Государственной думы, готовые забалаболить, заобсуждать любой вопрос, похоронив его под спудом словесной чуши. Молодые революционеры, полные романтики и борьбы. Не важно за что бороться.
«Какое земное чувство может сравниться с чувством революционера? Это светлое упоение, распирающее грудь, выносящее выше земли! Для какого более высокого дела мы можем быть рождены? Какой более счастливый час может пересечь жизнь поколения? Унылы и темны те жизни, которые не пересеклись с революцией. Революция – больше, чем счастье, ярче, чем ежедневное солнце, – это взрыв красного зарева, взрыв звезды!»
И одновременно, страшно читать, страшно видеть во всех деталях гибель своей Родины. Видеть, как сотни шансов спасти страну от гибели проносятся мимо. Не раз ловил себя на желании крикнуть: «Остановитесь!!!». И самое страшное, я прочел только первую книгу трёхкнижья «Март семнадцатого». Еще не арестовали царя, фактически предавшего своё Отечество, войска с фронта не дошли до столицы, царь не отрёкся от престола. Гибель России продолжается. Тяжело это читать, медленно приходилось читать. Очень устал от переживаний, от трагедии, от разворачивающихся драм. В этом, наверно и есть гениальность произведения Солженицына.
Всего Вам самого доброго! Будьте счастливы! Вам понравилась статья? Поставьте, пожалуйста 👍 и подписывайтесь на мой канал