Я продолжаю публикацию глав из книги моего отца, Алексея Ивановича Бороздина (1937-2021), педагога-новатора, работавшего с детьми-инвалидами по своему авторскому методу абилитации через музыку и искусство. В этой книге он сам рассказал о своей жизни, начиная с военного детства в оккупированном немцами Курске, учебы во Львовской консерватории, переезда в Новосибирск и заканчивая работой в Центре абилитации детей-инвалидов в Новосибирском Академгородке.
Начало – здесь.
Предыдущая часть – здесь.
Продолжение – здесь.
В контексте жизни. Львов
Нет ничего смешнее самой жизни
Кратет Фиванский
Первый раз в ресторане (1)
Она была полна той юношеской полнотой, когда кажется: мгновение – и слетят с нее все ее одежды и предстанет Венера, готовая на невообразимые подвиги в своем прекрасном женском облике, и все будут падать перед ней рядами, штабелями и чем там еще падают страстные мужчины перед обнаженной женщиной? Что-то античное…
Такой я увидел Аллочку Славную, пианистку из Киева, когда мы собрались на первую репетицию в самом начале сентября.
Великолепный светлый класс, скорее небольшой зал на пятом этаже, замечательный рояль и мы, первокурсники – Аллочка, скрипач Габи и я читаем с листа «Трио» Гайдна. Под нашими пальцами оживает волшебная музыка, чарующие звуки заполняют все вокруг и через открытые окна вылетают на улицу.
Ощущение счастья! Душа моя парит где-то под потолком, я все еще не верю, что все это мое: и этот класс, и эти новые друзья, и что я студент этой самой прекрасной консерватории в мире! Я все еще не верю, что у меня все сложилось так чудесно, прошлое растворилось и исчезло и только этот миг, эта явь – моя жизнь, и она мне нравится, нравится беспредельно!
Волшебство совместной игры, как тебя объяснить?! Уже первый вместе взятый аккорд связывает нас невидимыми нитями, и мы мчимся в неизведанное, куда зовет нас великий Гайдн, он здесь с нами, с нами его время и его сокровенные мысли; мне кажется, я даже чувствую его дыхание!
И самое удивительное, что все это звучит в двадцатом веке, так же, как звучало в восемнадцатом, девятнадцатом, и сколько еще будет звучать в последующих веках, принося ту же радость, то же ощущение полета! И никакое другое действо не сплачивает людей так, как игра в ансамбле. И тут не имеет значения ни цвет кожи, ни форма носа, ни набожность, ни атеизм – нас объединяет абсолютная красота, нами правит ритм, этот созидатель человеческих страстей, и невозможно представить себе подобный эмоциональный порыв у кульмана или в бухгалтерской группе!
В перерыве мы выходим на маленький балкончик: внизу люди спешат по своим делам, вверху солнце сияет, перед глазами львовский пейзаж из причудливых крыш, и все то же ощущение счастья! И тут Аллочке, видимо тоже от переполнения чувств, пришло в голову рассказать анекдот, от которого я чуть не свалился с балкона, а Габи, хоть и хохотал, но мне показалось, что он тоже удивился смелости нашей пианистки!
Со временем я начинаю чувствовать, как сильно волнует Аллочку ее женское предназначение, женская судьба, так сказать, и, если другие скрывают или стесняются спросить о чем-то пока непонятном, она нередко задает неожиданные вопросы. К примеру, выходя с репетиции, она спрашивает у Габи:
- А это правда, что вы нас мысленно раздеваете?
- Конечно, Аллочка, я тебя только голой и вижу, - отшучивается Габи.
- Ой, противный!
Невооруженным глазом видно, как сильно она переживает за свою внешность, и хочется крикнуть ей: «Дуреха ты, Алка! Ты так хороша, так соблазнительна, миллионы мужчин будут жаждать твоих объятий». Но она ничего не хочет знать ни о миллионах, ни о миллиардах, она хочет быть тонкою рябинкою!
Кто поймет этих женщин! Понятие об идеальном счастье у них размыто и похоже на загрунтованный холст художника. На этом холсте они и пытаются рисовать свои фантазии, свое будущее, и не их вина, если под рукой не оказывается нужных красок, из-за чего картинки не всегда совпадают с их мечтами. Их настольная книга «Сказка о рыбаке и рыбке», и полностью счастливых среди них нет по определению.
Но как же они хороши! Как ловко они подлавливают нас! Всего какой-нибудь озорной завиток, небрежно спадающий на чистый лобик, искренний взгляд сияющих глаз – и ты в плену!
Завиток – легкий каприз, невинная причуда, но кто бы знал, сколько сомнений уложено в этот завиток!
Они всегда обманывают нас! Взять хоть помаду. Ведь это… даже слов нет! Хочется крикнуть им, что губы должны быть красивыми от природы, а не от помады, но куда там!
Она сидит у парикмахеров часами, чтобы где-то чуть-чуть убрать, что-то прибавить, что-то по-особенному зачесать – и все это ради одной минуты! Ради одной минуты, когда после всех этих мучений, взглянув на себя в зеркало, вдруг засветится изнутри и, как олимпийский факел, осветит все вокруг себя таким теплым и радостным светом, и не хватит никаких сил удержаться, чтоб не грохнуться перед ней на колени! Потом она рыдает обо всем этом, правда, тоже с удовольствием! О, женский мир!
Мы понравились Андрею Николаевичу, он этого не скрывает и, погружаясь с нами в мир камерной музыки, отдыхает от своих многочисленных дел на нашем уроке, и урок нередко длится вместо одного часа и два, и три!
Андрей Николаевич – и профессор, и проректор, и руководитель класса органа, класса камерной музыки и многого чего еще, и не укладывается в моей голове: как успевает все это делать один человек?!
Наше Трио расцветает из урока в урок и из первобытной хижины постепенно превращается в роскошный венский дворец! И трепещет в восторге сердце впечатлительного юноши от соприкосновения с чудом!
Иногда Андрей Николаевич сам садится за рояль, и тут начинается настоящая сказка: инструмент оживает на глазах! Он радуется и страдает под руками мастера, сейчас они одно целое, и каждый звук – как человеческий нерв! Мы с Габи не узнаем себя, наши инструменты звучат легко и свободно, мы вливаемся в общее звучание, радость сотворчества распирает грудь…
Музыка заканчивается, Андрей Николаевич откидывается на стуле, и видно, что его тоже охватила радость музыканта, только что побывавшего в гайдновском раю. Некоторое время мы молчим, вслушиваясь в замирающие звуки…