Я продолжаю публикацию глав из книги моего отца, Алексея Ивановича Бороздина (1937-2021), педагога-новатора, работавшего с детьми-инвалидами по своему авторскому методу абилитации через музыку и искусство. В этой книге он сам рассказал о своей жизни, начиная с военного детства в оккупированном немцами Курске, учебы во Львовской консерватории, переезда в Новосибирск и заканчивая работой в Центре абилитации детей-инвалидов в Новосибирском Академгородке.
Начало – здесь.
Предыдущая часть – здесь.
Продолжение – здесь.
В контексте жизни. Львов. Первый раз в ресторане (2)
Мы много читаем с листа, знакомясь с целыми пластами незнакомой нам музыки. Встретив меня в коридоре, Андрей Николаевич просит поискать в библиотеке, к примеру, скандинавских композиторов второй половины 19-го века. Я приношу кипу нот, и мы играем камерную музыку неизвестных нам шведов, финнов и норвежцев. Его разбор и комментарии очень интересны, но после тончайших эстетических изысков он, откинувшись на спинку кресла, извиняясь за незнакомых нам викингов и варягов, говорит:
- А в общем, жалко бумаги – ни одной свежей мысли, ни одной свежей идеи.
- Как же так?! – чуть не вскрикиваю я. – Ведь только что!
- А почему это у всех маленьких народов нет ни своих Моцартов, ни своих Бетховенов? – спрашивает Габи.
- Почему у всех? Не у всех: чехи, например, да те же австрийцы! Видите ли, у большинства народов культурные традиции ограничены внутренним потреблением и дальше своей территории не идут. Тут нужен мощный многовековой духовный настрой всей нации, творческий прорыв, чтобы твоей культурой заинтересовались и другие народы. Большим странам легче – у них выше потенциал, и они проще выходят на мировой уровень.
- А как же тогда Америка? И страна немаленькая, и двести лет прошло, а музыкальных гениев у них что-то не видно, - не унимается Габи.
- Америка, - задумчиво говорит Андрей Николаевич, - Америка редкое исключение. Туда слетелись неудачники и авантюристы со всего света. Они создали новое государство, и в этом государстве в подлобную кость каждому новорожденному гражданину заталкивают доллар, как символ удачи, как меру совести, а это годится лишь для добротного биологического проживания и не более того. Глубокие культурные традиции, могущие стать общечеловеческими, идут из многовековых наработок всей нации, а таких наработок у американцев нет, да и нации в привычном смысле тоже нет. Может так статься, а скорее всего, так и будет, что в Америке никогда не появится музыка как проявление высокого духа, а только музыкальный ширпотреб, а если точнее – музыкальная жвачка.
Вообще же, люди с искрой Божьей рождаются везде в одинаковой, так сказать, пропорции, но чтобы гений состоялся, нужно очень много положительных совпадений, плюс сила воли самого гения. Ломоносовы – редкое явление! Впрочем, природа, возможно, права, и нам, чтобы выжить и продолжить человеческий род, не требуется много гениев…
- Андрей Николаевич, а есть большие народы, которые совсем ничего не внесли в общую копилку?
- Есть. Турки.
Я не перестаю удивляться этому человеку! Быть похожим на него – несбыточная мечта: мне никогда не достигнуть таких высот и не постигнуть таких глубин ни в музыке, ни в жизни, а если я случайно и достигну, то непонятно, как тогда жить среди остальных?
На одном из уроков в минуты отдыха разговор зашел о завистниках.
- Ревность, жадность и зависть – вот главный пороки человека, сжигающие его изнутри. Из них зависть, на мой взгляд, одна из самых разрушительных человеческих страстей. Она подавляет волю, лишает талант самостоятельности и толкает на преступление даже очень интеллигентных и образованных людей, - сказал Андрей Николаевич.
- Хоть многие и пишут, а я не верю, чтобы Сальери мог из зависти отравить человека, - в запальчивости говорю я.
- Сальери завистником не был, и никого он не травил, - уверенно сказал Андрей Николаевич. – В Вене тогда жили и работали с десяток крупных композиторов, и Сальери был не последний из них. Он сделал блистательную карьеру, в отличие от других занимал там еще и высокие должности, музыка его была широко востребована, он был богатый и успешный человек. И любовницы у него были! Это писатели сделали из него злодея, стараясь задним числом угодить Моцарту.
- Зато имя Сальери известно всякому, когда почти всех современников Моцарта уже забыли, - сказал Габи.
- Неужели преступлением можно хотеть прославиться? – удивился я.
- Да сколько угодно! Вон, убивцы царя нашего батюшки, какой год в героях ходят, перед пионерами выступают, в газетах спорят, кто из них первее в царя пальнул; их маузеры в музеях на видных местах лежат, и завистников у них миллион! Так что тщеславие тоже не слабый порок. Герострат спалил Александрийскую библиотеку, чтобы имя его не затерлось в веках. И ведь не затерлось! Две тыщи лет прошло, а все помнят этого гада, эту змею подколодную, и все осуждают его, - говорит Габи, ухмыляясь, - вот и Аллочка осуждает.
- Ты тоже осуждаешь? – спросил я Аллочку.
- Да, осуждаю, - тихо сказала она.
- Правильнее будет, Герострат спалил храм Артемиды, а библиотеку – халиф Омар, - поправляет нас Андрей Николаевич.
- Все равно, подонки они подонки и есть! Андрей Николаевич, а что, к примеру, движет предателями, откуда они-то берутся? – спросил Габи.
- Все те же жадность и зависть. Они помрачают ум, лишают человека логики, и они не в состоянии просчитать свои поступки даже на два хода вперед. Ведь ясно, предатель не нужен ни своим, ни чужим, но в порыве слепой злобы он этого не понимает и ставит позорную точку не только на себе самом, но и на весь свой последующий род! Никто так бездарно не ломает свою судьбу, как предатель!
- Как все это грустно! Ведь родился он, родился и закричал: «Здравствуйте, вот он я»! Родители души в нем не чают, не знают, как назвать, а чем все кончается: позор и забвение. Так стоило появляться на свет? – волнуется Аллочка.
- Жизнь, друзья мои, - вот кто самый гениальный режиссер! Она ежеминутно предлагает нам миллионы вариантов бытия: низкое и высокое, заурядное и гениальное – подходи, выбирай, пользуйся, пока живешь; и это, пожалуй, самое интересное, так, где наш дорогой Йозеф? Где наш 18-й век? А вот сыграйте мне, пожалуйста, финал, - говорит Андрей Николаевич, перелистывая ноты на пюпитре.
Мы играем лендлер, этот предвестник венского вальса: тут тебе и угловатый деревенский юмор, и сдержанная веселость. Представляется сельская лужайка, а при желании можно увидеть и не очень ловких танцоров в деревянных башмаках, что-то уже с плотью и кровью…
- В искусстве резких переходов от одного стиля к другому не бывает, - говорит Андрей Николаевич. – В этом Трио, к примеру, много того, что будет вполне уместным в романтизме, а Шуберт еще и не появился на свет!
- Мне представляются эти переходы как цвета радуги, - вдруг говорит Аллочка. – Помните, Андрей Николаевич, когда мы с вами были в Карпатах (!) и смотрели на огромную радугу, и я заметила, как они незаметно переходят из одного в другой? И я согласилась тогда с вами, что переходы много интереснее чистых цветов!
Андрей Николаевич пристально смотрит на Аллочку и добавляет:
- И делает эти переходы, дорогие мои, сама жизнь, а уж потом теоретики объясняют всем желающим, что это было, что все это значит и как это надо понимать!
Однажды разговор зашел о недовольной Европе.
- Почему мы быстро приобщились к европейской музыкальной культуре? Да потому, что у нас был свой более интересный и очень богатый музыкальный потенциал с высокой духовностью, с многовековыми традициями, так что Европа, с ее примитивным мажором и минором, ничем нас не удивила. Не прошло и ста лет, и у нас появились композиторы мирового уровня. Величавая снисходительность европейцев к нам, и не только в музыке, скорее от страха, она неумна и недальновидна, - сказал Андрей Николаевич, - а слепой преклонение наших умников перед Западом есть не что иное, как глупость, неуважение самих себя и своей истории. Тут мне попалась интересная книжка «Записки княгини Е.Р. Дашковой». Помощница Екатерины по захвату власти, очень сложный и интересный человек. В своих путешествиях по Европе в июне 1782 года она встретилась в Вене с первым министром двора, Каунитцем. Каунитц завел речь о Петре, - Андрей Николаевич раскрыл книгу. – Вот что она пишет: «…он обратил разговор на Петра I. Ему, заметил он, Россия обязана, как политическому творцу, величайшими благодеяниями».
«Задолго до этого монарха, сказала я, Россия славилась великими завоеваниями; Казань, Астрахань, Сибирь и богатая и воинственная «Золотая Орда» покорились нашему оружию; что же касается до искусств, они давно были введены и покровительствуемы в России. Мы можем похвастаться историками, которые оставили нам гораздо больше манускриптов, чем вся Европа вместе».
«Но вы, кажется, забываете, сказал Каунитц, что Петр I ввел Россию в политический союз с другими европейскими государствами, и только со времени его мы начали признавать ее существование».
«Послушайте, отвечала я, такая обширная страна, как Россия, наделенная всеми источниками силы и богатства, не нуждается на пути своего величия в иностранной помощи; если управлять ею хорошо, она не только неприступна в своей собственной мощи, но в состоянии располагать судьбой других народов, как ей угодно. Притом, извините меня, если я замечу, что это непризнание России до Петра было скорее невежеством и глупостью европейских народов – упустить из виду такую страшную силу».
- Вот какие графинюшки у нас были! – сказал Андрей Николаевич, закрывая книгу. – Она ставит всесильного министра в угол, как последнего двоечника… Однако что мы сегодня читаем с листа?
- Русские дворяне, 19-й век.
- Очень хорошо!
Не высказать, как мне нравится музицировать под руководством Андрея Николаевича, но я еще в большем восторге от его монологов, спонтанно возникающих почти на каждом уроке. Он раскрывает перед нами страницы истории музыки, легко и свободно интерпретируя и сравнивая произведения творцов разных стран и эпох. После его слов строгие портреты композиторов ушедших времен оживают в житейских и творческих подробностях: кажется, сойди они сейчас к нам сюда со стены – наш разговор не прервался бы ни на секунду! Но иногда он высказывает совсем уж парадоксальные, в моем понимании, мысли.
О Европе:
- Мне неприятно это говорить, но по большому счету у белой Европы будущего нет. Она погрязает в роскоши и разврате, в точности как древний Рим, и место это в конечном итоге заполнят арабы и турки. Ничего не поделаешь: молодые, здоровые нации, объединенные исламом, быстро растут, и лет через сто – сто пятьдесят им потребуются новые территории. К тому времени от истинных англичан, французов и немцев мало что останется.
Я в ужасе: какие арабы, какие турки? Уж не бредит ли наш профессор?
О Москве:
- То, что Хрущев делает сейчас с Москвой, с упоением снося старинные постройки и древние храмы, не что иное, как пещерное невежество и преступление. И, как всегда, за это никто не ответит.
Еще о Москве:
- Москвичей, как носителей старого московского духа как вида скоро совсем не станет. В Москву с двадцатых годов со всей страны до сих пор идет непрерывный поток разного люда, авантюристов и проходимцев в том числе; московский народ уже сейчас так сильно разбавлен, что представляет собой совсем иной социум, и кончится все это очень большой пошлостью. Со старой Москвой практически покончено, а жаль! Это была особая, неповторимая, складывающаяся веками, богатейшая, интереснейшая человеческая общность!
Об Англии:
- Англия не только самая эгоистичная, но и самая циничная страна в современной истории. Под веселым лозунгом: «Разделяй и властвуй» обобрала полмира, рассорила народы между собой, потеряла все и, как старая проститутка, читает морали всему свету.
На фоне этих его размышлений мы иногда задаем Андрею Николаевичу слишком смелые, по нашему разумению, вопросы о наших руководителях, о партии, но тут он осторожен, как любой советский человек, тем более чиновник. Но кое-что в его речах, особенно в паузах и полунамеках, проскальзывает, и я чувствую, что знает он и о революции, и о многом другом из нашей истории намного больше, чем написано в учебниках.