После проведения великих реформ по освобождению крестьянства от крепостной зависимости в российском обществе все более остро стали обозначаться два идеологических лагеря. Один либерально-демократический – настроенный на продолжение реформ, расширение прав крестьян и уравнение их с другими классами общества, для того чтобы крестьяне стали действительными «сельскими обывателями» и полноправными собственниками земли. Другой – народнический и социалистический – сведение реформ до уровня сельских общин, передачу всех прав собственников и вообще всех демократических прав не отдельному крестьянину, а миру.
Исторически сложилось, что первый лагерь оказался в меньшинстве, при чем на всех уровнях – государственном, общественном и даже, в какой-то степени, народном. Разберем этот вопрос подробнее. Фактическое торможение реформ началось еще с его разработки. Но и после государство и общество не было удовлетворено половинчатостью многих положений. Как писал Риттих, будущий министр земледелия, многое было сделано, чтобы обратить «крестьян- собственников» в бесправных арендаторов мирской земли. [245].
Об этом писал и профессор Герье: «И разъяснения Сената, и большинство законодательных мер клонились лишь к тому, чтобы закрепить общину. Сенат подтверждал неоднократно право сельского схода на контроль над домохозяевами на том основании, что такой контроль должен был обеспечивать землю от истощения в виду ее возможного перехода в иные руки в случае передела. (…) Нерасположение правительства к личной крестьянской собственности видно, из того в особенности, что первый устав Крестьянского, банка ограничил выдачу ссуды отдельным домохозяевам на покупку земли 500 руб., ставя его таким образом в невозможность приобретать более 2–3 дес. в личную собственность» [цитата по 303].
Как мы уже говорили, из-за комплекса причин, главной из которых было растущее малоземелье и обеднение почв, в центральных губерниях наступил всесторонний кризис сельских общин. Это не исключало того, что сельский мир сохранял и свое положительное значение, о котором мы уже не раз говорили – духовно-нравственное, социальное, административное и др. Но вместе с тем в связи с развитием капитализма, община стала все больше тормозить осуществление реформ. В условиях обеднения крестьян мир стал вместо помещика обладать крепостническими феодальными привилегиями, которые несомненно отрицательно сказывались на всем сельском обществе. Вот некоторые разъяснения Сената по вопросу прав общины, которые приводит Риттих [цитата по 245]:
- «От мира зависит признать или не признать действительность завещательного распоряжения крестьянина, равно как наследственные права преемника – существование того или другого обычая в порядке наследования в данной местности может быть удостоверено сельским сходом (здесь злую шутку с крестьянами сыграло традиционное преобладание обычного права над гражданскими законами, которое в других случаях компенсировало их недостаток, здесь же вступало в противоречие с реформами).
- Мир имеет право узаконить продажу земли, состоящей во владении отдельного крестьянина и сдачу ее в аренду или отказать в том сторонам.
- От мира зависит дать или не дать согласие на раздел семьи и тем самым допустить или задержать образование самостоятельной семьи.
- Мир может через полицию вытребовать отсутствующего своего члена.
- Мир имеет право вмешательства в хозяйственную обработку и способы культуры отдельных крестьян на их надельных участках».
Более того мир после прекращения личной зависимости и точно установленных пошлин, стал устанавливать произвольные поборы, которые могли значительно превышать прежние суммы. Отметим, что все это происходило при прямом попустительстве и участии Сената еще до воцарения реакционного Александра III, в 1870-х гг.
Но самое удивительное, что большинство представителей интеллигенции воспринимало такое положение крестьян правильным. Даже революционеры-народники, как мы помним, опирались в своих идеях на сохранение сельской общины. У них были иные претензии к власти, а здесь они как раз не видели никаких противоречий, т.к. исходили из идей общинного социализма Герцена и Чернышевского. «Аграрная идеология российской интеллигенции, известная как народничество в широком смысле этого слова, на самом деле была просто несколько отполированным вариантом крестьянского правового мировоззрения, в какой-то мере связанного с правительственными мероприятиями и основанного на тексте закона» - писал историк Леонтович [цитата по 304].
В этом смысле не только интеллигенция, но и власть, сам император Александр III были народниками, что видно из дальнейшей истории торможения реформ и их своеобразной интерпретации правительствующим Сенатом. Разберемся, что привлекало в общине столь противоречивые общественные движения. Прежде всего то, что такая упрощенная сельская структура давала широкую возможность привычного управления миллионами крестьян. Уравнительно-передельная община, таким образом выступала оплотом существующего строя, гарантирующего его стабильность, а для революционных социалистов – основой нового социалистического строя, которому также требовалось надежное управление для проведения запланированных социалистических экспериментов огромного масштаба. Императорская власть же в таком случае для радикальной оппозиции выступала основным конкурентом в борьбе за обладание народом. Если абстрагироваться от идеологической риторики, то все политические прения между либералами, социалистами и монархистами заключались лишь в дележе власти над народом, состоявшим в основном из крестьян. Единственное – существующей власти не нужен был для этого террор и масштабная смена элит, которая развернулась после падения империи.
Многие представители интеллигенции и народа, серьезно и вдумчиво относящиеся к «крестьянскому вопросу» хорошо понимали эти причины. В ответ на контрреформы Александра, которые фактически возвращали крепостнические пережитки в деревню, известный российский юрист П.П. Дюшен заметил:
«Когда правительство отменяло 165 ст. пол. о выкупе, узаконило неотчуждаемость крестьянских наделов, рассрочку выкупных платежей и проч., ни один орган наших либералов даже слова не выронил о правах крестьян. Защищая постоянно реформы великого царствования Государя Александра II, либеральная печать ответила на явное уклонение от принципов, установленных первой и самой грандиозной реформой освободительной эпохи, или молчанием, или даже прямым сочувствием. Это странное явление только тем и объясняется, что мы так привыкли смотреть на крестьянский народ как на объект нашей просвещенной опеки, что никак не можем освоиться с иным взглядом» [цитата по 305].
К подобным выводам пришел и правовед, основоположник конституционного права в России Б.Н. Чичерин: «Это можно объяснить разве тем, что на крестьян все еще смотрят, как на людей особой породы, которых назначение состоит в отбывании повинностей и над которыми можно делать всякого рода эксперименты» [цитата по 306].
Министр С.Ю. Витте (который, кстати, придерживался многих социалистических идей) говорил: «Община сделалась излюбленным объектом Министерства внутренних дел по полицейским соображениям, прикрываемым литературою славянофилов и социалистов» [цитата по 307].
А вот как высказался в III государственной думе, процитированный мной ранее писатель С.Т. Семенов, выходец из бедных крестьян: «Очевидно этот народ представляется им (социалистам) все-таки ничем иным, как только объектом заботливого попечения о его судьбе, и они не считают возможным, чтобы этот народ мог выйти на широкий и свободный жизненный путь без их просвещенного руководства. А руководство массами может быть легко осуществлено только тогда, когда для этих масс будут сохранены такие формы жизни, которые держали бы эти массы в большой готовой толпе. Крестьянская община и есть такая форма. (…) Они легко позволяют себе обвинить представителя крестьянского мира, разошедшегося с ними в отношении к общине, – в излишне эгоистических наклонностях, в стремлении к «буржуазному благополучию», и готовы поставить его на одну доску с деревенскими кулаками, расхищающими мирское достояние – землю. (…) Везде интеллигенция проповедует свободу, а вот когда начинающее думать крестьянство… потянулось к избавлению себя (…) – эта же интеллигенция запротестовала против такого самоосвобождения, и объявила им свою немилость» [цитата по 303].
Таким образом, для многих представителей интеллигенции «социализм стал формой компенсации их крепостнического в своей основе сознания. Это сознание было лишь слегка трансформировано, закамуфлировано либо красивыми сказками об утопии, либо охранительными декларациями об устоях отечественной самобытности» [цитата по 308].
Поэтому социализм удобно укладывался и в существующую систему государственного управления, с его крепостническими пережитками. Существовал не только радикальный социализм революционеров, но и бюрократический, в который проникли бывшие радикальные народники. «Те, кто бегал по Невскому на демонстрациях в начале 1860-х гг., к середине 1870-х гг. были уже не последними людьми в правительственных канцеляриях, и получили возможность влиять на материализацию излюбленных идей юности» [цитата по 308].
Вот как в 1894 году об этом писал беллетрист К.Ф. Головин: «Наиболее опасные враги землевладения насчитываются не среди революционеров, а в числе таких деятелей, которых прикрывает очевидная благонамеренность, их верность государственному началу. В самом деле, нередко приходится выслушивать из очень чиновных уст, что целью аграрной политики должна быть национализация поземельной собственности. Лица, облеченные властью, с легким сердцем высказывают такие чисто социалистические взгляды, потому что поглощение личной собственности государством им кажется одним из пунктов той современной нам политической программы, которая поставила себе задачей усиление государственного вмешательства» [цитата по 309].
Государственный социализм породил широкую форму патернализма – правительственной опеки над народом. Несомненно, что помимо минусов, которые в основном заключались в жестком контроле и насилии над личностью с неоднозначным при этом экономическим эффектом, социализм имел и свои положительные стороны: формирование всемерной и глобальной системы медицинской помощи, повышению образования и грамотности, борьбы с голодом и эпидемиями, улучшение жизни наиболее бедных и угнетенных слоев населения.
Но по-настоящему вводит в недоумение реакция самого народа на такую социалистическую патерналистскую деятельность правительства. Заботу и опеку царя-батюшки крестьяне центральной России оценили очень быстро, особенно во время эпидемий и голодовок, о чем говорилось в главе 2.5. Быстрый рост числа хлебозапасных магазинов, медицинских пунктов, различных благотворительных организаций, активная работа земств, все это сформировало у крестьян иждивенческую психологию по отношению к государству: «мол, царь с голоду помереть не даст». Это склоняло некоторых крестьян (не всех, конечно) к небрежности в ведение хозяйства, лени и нерадивости. Огромным было количество нерабочих дней, причём оно постоянно увеличивалось: если в 1850-е их число составляло 62%, то в 1902 — 71% от общего времени года. Значительную долю нерабочих дней составляли праздники (1850-е — 26%, 1902 — 34%), причём отнюдь не только церковные и общегосударственные. В разных губерниях, а то и уездах сами крестьяне устанавливали местные праздники (по случаю окончания чумы скота, по случаю урожая, по случаю каких-то местных знаменательных событий и т.п.), причём продолжительность праздников определялась очень часто в несколько дней. [166, 310]
Понятно, что на этом фоне тормозилась и интенсификация сельского хозяйства, которой и без того мешали объективные причины малоземелья и кризиса сельской общины. Уверенность в неизбежности государственной помощи приводила не только к консерватизму в ведении хозяйства, но и к тому, что крестьяне пренебрегали даже такими простейшими мерами поддержания собственного хозяйства, как заведение огородов для выращивания овощей. При этом государственную помощь крестьяне ловко сбывали перекупщикам. Так, прирост вкладов селян в сберегательные кассы с 1 августа 1906 по 1 августа 1907 составил 12,6 миллионов рублей - причём он отмечался именно в тех губерниях, которые пользовались помощью правительства. Одновременно резко упало поступление поземной подати, земельных платежей и пр. [166, 310]
Дальнейшие реформы Николая II показали, что «желания императора освободить своих подданных недостаточно – нужно, чтобы они и сами хотели стать свободными. Причем предлог, под которым им хочется остаться в крепостнической системе ценностей, не очень важен» [цитата по 308].
Таким образом, можно констатировать, что примерно с середины 1870-х годов, царское правительство негласно прониклось народническими социалистическими идеями и стало многие из них претворять в жизнь. Социализм к началу 20 века, в преддверии первой русской революции стал уже привычным явлением, которое поддерживалось в той или иной форме всеми общественными институтами: властью, интеллигенцией и даже народом. Поколение 1890-х уже сильно отличалось своими идеологическими и нравственными установками от традиционных устоев, именно им пришлось принимать судьбоносные для страны решения. Так, царская власть сама психологически подготовила общество к принятию более смелого и широкомасштабного социалистического эксперимента, который начал приводиться в действие после революции 1917 года.
Конец главы 2.7.
Предыдущие части главы 2.7:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.