Предыдущая глава 4: https://dzen.ru/a/ZsrWR-ZblHIcS7W1
5. Весна, новые события и происшествия.
21 марта на аэродроме было оживленно. Прилетела монгольская делегация и много иностранных журналистов. Солдатам вновь было запрещено выходить из помещений. На следующий день состоялся запуск космического корабля «Союз-39» с советско-монгольским экипажем: командир корабля летчик-космонавт, Герой Советского Союза Владимир Джанибеков и космонавт-исследователь, гражданин Монголии Жугдэрдэмидийн Гуррагча.
Я в эти дни находился в нарядах и не был свидетелем тех событий. Однако мне потом все же удалось увидеть монгольского космонавта. 30 марта, после недельного пребывания на станции «Салют-6», советско-монгольский экипаж вернулся на Землю. Через несколько дней я находился в наряде по штабу. Впервые я заступил дежурным по штабу, а посыльным у меня был молодой солдат ноябрьского призыва. Здесь же на аэродроме находился Сергей Носов. Он дежурил на передвижном пульте управления локатором, который находился в машине, установленной с торца здания аэропорта. Вместе с Сергеем мы сходили на обед, а затем стояли внизу и разговаривали. Вдруг мы услышали шум двигателя литерного самолета, прилетевшего сегодня утром. Он выкатился со стоянки и остановился напротив здания. Вскоре показалась машина ВАИ с мигалкой, за ней черные «Волги» и «космический» автобус. После обеда никого из офицеров нашей части на аэродроме еще не было, но мы на всякий случай зашли в помещение и подошли к окну в зале ожидания. Прямо напротив нас стоял литерный самолет. Вот показались космонавты, несколько генералов и люди в штатском, но все-таки народу было немного. Все они остановились у трапа самолета. Носов впервые видел космонавтов и тут же предложил мне пойти за автографами. Я колебался, ведь у меня на рукаве была повязка дежурного по штабу, и я хорошо помнил приказ командира нашей роты - «не высовываться». Сергей же был из роты РТО, впервые дежурил на аэродроме и, решив не упустить такой шанс, побежал за автографами. Космонавты стояли у трапа в окружении штатских, вероятно журналистов. Джанибеков первым с ними попрощался и поднялся по трапу в самолет. Монгольский космонавт стоял внизу у трапа, весело улыбался и что-то оживленно рассказывал. Я увидел, как Носов пробежал мимо окна и остановился на крыльце. Там же вдруг появились Дроздов и еще несколько человек с АТС и КДП. Озираясь по сторонам и опасаясь внезапного появления командира нашей части или замполита, они быстро побежали к трапу. Тут я не выдержал и рванул на улицу. Убедившись, что командирского УАЗика на стоянке еще нет, я перемахнул через заборчик, обогнул здание, но было уже поздно. Гуррагча поднялся по трапу в самолет, а мне навстречу бежали счастливые и довольные Носов и Дроздов. Они держали в руках свои военные билеты и показывали на задней корочке автограф монгольского космонавта. Мне оставалось лишь сожалеть, что упустил такой момент.
В начале апреля замполит нашей роты опять приносил в казарму фотоаппарат, но опять я был в наряде и не смог сфотографироваться. Оставалось лишь надеяться, что в следующий раз повезет. Очень уж мне хотелось отправить домой фотографию. Несколько дней спустя, находясь в наряде по штабу, я рассказал об этом Володе Дроздову. Тот хитро улыбнулся и, оглядевшись по сторонам, вдруг сообщил, что у них на КДП есть фотоаппарат. Уже несколько дней, когда нет начальства, они фотографировались. Осталось несколько кадров, и если я сейчас приду на КДП, он меня сфотографирует. Через полчаса, пока еще офицеры не приехали с обеда, я уже был на вышке КДП. Мы вышли на балкон, и Дроздов несколько раз сфотографировал меня на фоне посадочного локатора. Сегодня же ночью он собирался проявлять пленку, но фотобумаги у него еще не было. Я попросил его, чтобы, как только проявит пленку, отдал мне те несколько кадров.
Дня через два Дроздов отдал мне кусочек пленки, и я отправил его в письме домой. Дома папа напечатал фотографии, и мои родные наконец-то смогли увидеть меня в военной форме. А вскоре я получил письмо из дома, в котором мне прислали мои фотографии.
День Космонавтики, 12 апреля 1981 года, отмечался в Ленинске торжественно: юбилейная дата - 20 лет со дня первого полета человека в космос. В доме офицеров состоялось торжественное собрание, на котором присутствовало какое-то высокое начальство из Москвы. На следующий день из программы «Время» мы узнали, что американцы к Дню Космонавтики приготовили Советскому Союзу неприятный сюрприз: 12 апреля с космодрома на мысе Канаверал успешно осуществлен первый запуск шаттла «Колумбия» с двумя астронавтами на борту. Через двое суток космический челнок благополучно приземлился на специальной посадочной полосе. Это событие в нашей прессе освещалось весьма скупо: короткое сообщение в программе «Время» и небольшая заметка в газете (конечно же, не на первой полосе). И нигде в средствах массовой информации не было и малейшего намека на то, что у нас в Советском Союзе идут работы по программе «Буран». Нам было несколько обидно, что американцы в космической гонке вновь обошли нас, но вместе с тем, мы ощущали какое-то чувство гордости от того, что, нам было известно то, что простому советскому человеку знать не положено. Мы очень надеялись, что, быть может, скоро сами окажемся свидетелями испытаний советского космического челнока «Буран».
Несколько дней спустя я был в патруле в Ленинске. Наш маршрут проходил по центральной улице, мимо установленной на постаменте ракеты «Союз», до почтамта. На почте меня, как филателиста, привлекла витрина, где продавались марки. Вдруг я увидел набор из пяти конвертов с картинкой на космическую тему, с наклеенными на них разными марками той же тематики. Конверты были погашены печатью спецгашения с надписью: «Космодром Байконур. 20 лет первому полету человека в космос». Я уже слышал о таких конвертах, погашенных специальными печатями, посвященными различным юбилейным датам, но чтобы заполучить такой конверт, даже и не мечтал. Наш прапорщик рассказывал, как несколько лет назад один солдат раздобыл такой конверт, посвященный десятилетнему юбилею первого выхода человека (Алексея Леонова) в открытый космос. Потом этот солдат как-то раз подошел на аэродроме к Леонову, и тот расписался на конверте. С точки зрения филателиста такой конверт – огромная редкость, а со временем он будет представлять собой большую историческую ценность.
Я стоял как вкопанный перед витриной и буквально, затаив дыхание, рассматривал желанные конверты.
«Но хватит ли у меня денег, чтобы их купить, - лихорадочно соображал я. – К тому же, где я буду их хранить? Ведь не в тумбочке же. Растащат все. Дембеля будут выпрашивать…»
- Пошли на выход, - вывел меня из состояния оцепенения прапорщик. Он и еще два солдата, с которыми мы вместе патрулировали, направились к выходу.
- Товарищ прапорщик! – спохватившись, воскликнул я, доставая деньги. - Подождите, пожалуйста, мне надо конверты купить! Я быстро…
Какие еще конверты? – нахмурившись, спросил прапорщик. Его взгляд остановился на витрине. Один из солдат заметил конверты и воскликнул:
- Смотрите, с печатью «Космодром Байконур»!
Денег у меня хватило как раз на набор конвертов. Оказалось, что этот набор был на почте последним. Солдаты и прапорщик с завистью рассматривали конверты, а затем я поспешно спрятал их в карман и теперь все время носил с собой во внутреннем кармане вместе с блокнотом.
Близился к концу апрель. Весна была в самом разгаре. Погода стояла теплая, но нередко небо заволакивали тучи и проливались на землю весенним дождем. Обильно пропитанная влагой песчаная почва покрывалась зеленой травой, низкорослой и не такой густой, как в средней полосе России, но все же очень радовавшей глаз. Деревья на аэродроме и в городе шелестели зеленой листвой. Вместо серых, гоняемых ветром иссохших стеблей верблюжьей колючки появилась зеленая поросль с еще неокрепшими шипами. После зимней спячки из своих норок вылезали тушканчики, с удовольствием ели зеленую травку и, лениво греясь на солнышке, задумчиво поглядывали на проезжавшие по дороге машины.
Вскоре пустынная песчаная равнина стала представлять собой невиданное зрелище. Почти везде, даже в тех местах, где не росла трава и верблюжья колючка, из песка пробивались зеленые ростки. Очень быстро среди них появились бутоны, в один момент превратившиеся в сплошной ковер желтых цветов. Это были дикие тюльпаны - самое яркое украшение казахстанских песков. Низкорослые, сантиметров 15 - 20 в высоту, с заостренными листьями и лепестками, они лишь отдаленно напоминали те, растущие на клумбах и знакомые всем нам цветы. Довольно редко среди желтых тюльпанов встречались красные и оранжевые. На открытых пространствах, вдали от дорог, цветы росли так густо, что порой на одном квадратном метре их можно было насчитать не менее двадцати штук. Желтые тюльпаны стали настоящим символом Байконура: цветом и формой они напоминают вспышки ракет, стартующих в космические дали. Один раз в год, в самое благодатное время, эти цветы появляются на свет будто для того, чтобы порадовать людей, несущих свою трудную службу в этом пустынном крае.
Однажды на утреннем разводе командир нашей роты сообщил неожиданную новость. В этом году, как и в прошлом, на космодроме будет сформирован отдельный автомобильный батальон, который отправится на уборку урожая (или, как здесь говорили – «на целину») сначала в Ростовскую область, а затем куда-то в Сибирь. В батальон войдут 5 автомобильных рот, каждая из которых будет работать в своем районе. От РТО направят двух водителей и автоэлектрика, а от роты связи требуется один автоэлектрик, причем все солдаты должны быть майского призыва (т. е. отслужившие уже почти год) и иметь положительные отзывы командиров. Командир части запретил отправлять солдат младшего (ноябрьского) призыва, так как были хорошо известны жестокие нравы, царившие в автомобильных частях. Батальон начнет формироваться после майских праздников где-то за автопарком. Там поставят палатки и примерно до конца июня все, отправляющиеся на «целину», будут учиться жить в полевых условиях. Всех нарушителей дисциплины вернут в свои части, и там им не поздоровится.
Поначалу я думал, что меня это никак не коснется, ведь я не имею к машинам никакого отношения. К тому же наши водители очень хотели поехать, да и другие ребята – Дроздов и Сурков с КДП, готовы были отправиться на «целину». Однако на следующий день, когда мы были в казарме, командир роты подозвал меня и сказал:
- Маркин, поедешь на «целину». После праздника отправляешься в полевой лагерь.
Я был совершенно ошарашен таким заявлением и не нашел ничего другого, как сказать:
- А я не хочу на «целину», товарищ капитан!
Теперь ошарашен был наш командир. С минуту он, вытаращив глаза, смотрел на меня.
- Маркин…, - наконец сурово произнес капитан Тулинов, - я разве спросил, хочешь ты или нет? Я сказал, что ты поедешь на «целину»!
Поняв всю глупость своего ответа, я стоял, опустив глаза.
- Товарищ капитан, но что же я там буду делать? – осторожно спросил я. – Ведь я не автоэлектрик и не знаю даже, как там в машинах все устроено.
- Ну…, ничего, Маркин…, - смягчившись, сказал командир, - ничего…, научишься. Ну не могу я никого больше отправить! Ведь сейчас уволится майский призыв, водителей почти никого не останется. Дроздова отправить…, так ведь кто же тогда на КДП дежурить будет. А там ведь в Ростовской области хорошо…, отдохнешь, фруктов поешь…! Отпуск там получишь…! Вернешься осенью и сразу в отпуск…
Я молча слушал уговоры капитана, понимая, как повезло нашей роте с командиром. Другой наорал бы, да еще наказал за возражение… Но все-таки не хотелось мне уезжать на «целину». Ведь совсем скоро майские «дембеля» уедут, и мы, прослужившие год, практически станем «хозяевами казармы». А отпуск…, так еще неизвестно, получу ли. Впрочем, сама поездка в Ростовскую область, а затем в Сибирь, меня, конечно же, не пугала. Опасение вызывали новый коллектив, новые командиры, а главное, то обстоятельство, что автомобили не входили в круг моих интересов. Но более всего мне не хотелось переселяться в полевой лагерь и жить там в палатке полтора месяца. Ведь в июне наступит жара, и условия жизни в раскаленной от солнца палатке будут крайне тяжелыми. Конечно, я вспомнил, как вернувшийся в прошлом году с «целины» младший сержант рассказывал, что их эшелон проезжал Челябинск. Но мне тогда совершенно не верилось, что и в этот раз эшелон может проезжать мой родной город. Такое я считал совершенно нереальным.
«Впрочем, даже если допустить невозможное, и эшелон проследует через Челябинск, - думал я. - Что с того? Если бы у нас дома был телефон, быть может, мне и удалось бы каким-то образом позвонить с вокзала. А так мои родные даже и не узнают, что я был совсем рядом…»
Все мои товарищи говорили, что очень мне завидуют, и каждый хотел бы отправиться на «целину» вместо меня. Вскоре я вынужден был смириться с неизбежностью предстоящего переселения в палаточный лагерь. Некоторое время я размышлял, как мне быть с лежавшими у меня в кармане конвертами с печатями Байконура. Брать их с собой я опасался: могли стащить. Укромного местечка в мастерской, где можно было бы их спрятать, у меня тогда еще не было. Я решил поговорить с Дроздовым или Озеровым, ведь мне не раз доводилось слышать, что на КДП и АТС есть «тайные» места, где солдаты прятали фотографии, фотоаппараты и другие запрещенные вещи.
Находясь на аэродроме, я встретился с Колей Озеровым и попросил его спрятать конверты. Но он сказал, что сейчас, до отъезда двух «дембелей», у них на АТС лучше этого не делать. Они знают все потайные места, и вполне могут прихватить конверты с собой. Тогда я отправился на КДП к Володе Дроздову. В аппаратной кроме него как раз никого не было, и он, быстро вскрыв один из кабельных каналов, спрятал туда мои конверты. Теперь я был спокоен за их сохранность.
1 мая наша часть вновь заступала в патруль, но на этот раз «праздничный». Это означало, что мы заступали не на сутки с перерывом на ночь, как обычно, а только на 12 часов, с вечера и до утра, т. е. на всю ночь.
Часам к пяти вечера мы, в парадной форме, приехали в комендатуру. После инструктажа построились на плацу. Дежурный называл фамилии офицеров, сообщал маршрут следования и выделял нужное число солдат. Меня одного приставили к подполковнику ракетчику. Мы пойдем в северо-восточную часть города, где мне еще не доводилось бывать. Раньше никогда туда патруль не направляли. Я представлял себе, что это где-то за почтамтом, и что там находится телевизионная вышка. Перед тем как отправиться в указанный район, подполковник решил уточнить маршрут у дежурного. Краем уха я вдруг услышал, что речь идет о 17-й площадке. Я слышал, что так называется гостиница «Космонавт» - центр предполетной подготовки космонавтов, но где она находится, не знал. Поначалу я даже не поверил своим ушам и подошел поближе к подполковнику и дежурному по комендатуре. Я не ослышался, мы действительно будем патрулировать в районе гостиницы «Космонавт». «Вот это удача! – подумал я. – Неужели мне представится возможность увидеть эту таинственную гостиницу, которую не раз показывали по телевизору. А вдруг там будет кто-то из космонавтов...!»
Мы с подполковником вышли из комендатуры, у памятника Королеву свернули на главную улицу – проспект Королева, неторопливо прошли мимо ракеты и миновали почтамт. Дальше с правой стороны улицы не было никаких строений, росли пирамидальные тополя, и было довольно много зелени. Внизу были проложены трубы полива, по которым в летнюю жару текла живительная влага. Вскоре мы свернули направо и пошли по хорошей асфальтовой дороге, по обе стороны которой росли пирамидальные тополя. Далеко впереди виднелось много зелени, все это напоминало парк. Мы прошли от главной улицы около трехсот метров и увидели металлический сетчатый забор зеленого цвета. Дорога повернула налево и шла вдоль забора. Мы прошли мимо металлической калитки, напоминавшей КПП, за которой стоял прапорщик с красной повязкой. Дальше были легкие металлические ворота. Сквозь забор мы видели заасфальтированную площадку под навесом, где стояло несколько машин и старый автобус. Под капотом черной «Волги» ковырялся солдат-водитель.
Левее, за деревьями виднелось какое-то красивое здание. С задней его стороны находилось еще несколько невысоких зданий, соединенных между собой и уходящих вглубь территории. Мы прошли чуть дальше и, наконец, увидели сквозь забор белое трехэтажное здание с балконами. Оно напоминало гостиницу или шикарный санаторный корпус. По огромному рисунку на космическую тему на белой боковой стене можно было заключить, что это и есть гостиница «Космонавт». Чуть в стороне стояли два флагштока, на одном из которых развивался советский флаг. Второй флаг меня совершенно озадачил: это был флаг Румынии. Вероятно, скоро состоится советско-румынский космический полет, но как ни странно, у нас на аэродроме об этом никто ничего не знал.
Мы прошли дальше, повернули направо и пошли вдоль забора. Слева возвышалась телевизионная вышка и находилось несколько невысоких зданий телецентра Ленинска. С любопытством рассматривая территорию гостиницы «Космонавт», мы прошли еще метров 300 и остановились. Дорожка закончилась, и впереди виднелось извилистое русло некогда полноводной реки Сыр-Дарья. Берег плавно шел вниз под уклон. За забором, на территории гостиницы, была смотровая площадка, откуда, вероятно, космонавты смотрели на протекавшую метрах в 100 речку. Мы стояли на некотором возвышении и не могли оторвать глаз от простиравшейся до самого горизонта безлюдной песчаной равнины, вблизи русла реки покрытой густой зеленью. Там вдали, за рекой, лежала пустыня Кызылкум.
Мы повернули назад. На территории гостиницы, недалеко от смотровой площадки, вдоль заасфальтированных дорожек шелестели листвой деревья. Некоторый из них были уже довольно высокими, другие же, видимо, были посажены совсем недавно. По старой традиции, все эти деревья были посажены космонавтами.
Небо заволокло тучами, и когда мы подошли к воротам, полил дождь. Дежурный прапорщик с минуту сочувственно смотрел, как мы мокнем под дождем, а затем открыл калитку и пригласил нас под навес. Так мы оказались на территории гостиницы «Космонавт». Словоохотливый прапорщик сказал, что никогда раньше не видел здесь патруль. Они с подполковником поговорили о жизни в Ленинске.
- А почему здесь румынский флаг? – осторожно спросил я, решив, наконец, удовлетворить свое любопытство.
- Так ведь скоро румын в космос полетит, - ответил прапорщик, искренне удивившись, что мы об этом ничего не знаем. – Оба экипажа уже давно здесь…
Я вдруг вспомнил, как накануне Дня Космонавтики на литерных самолетах прилетала большая делегация из Москвы. Вероятно, тогда прилетели и оба советско-румынских экипажа – основной и дублирующий.
Дождь быстро закончился, а мы все еще стояли под навесом и разговаривали с прапорщиком. Метрах в десяти от нас солдат-водитель ремонтировал черную «Волгу». Теперь он уже лежал под машиной.
- А вот и космонавты вышли прогуляться! – сказал прапорщик.
Я увидел, как из здания гостиницы вышли четыре человека и остановились недалеко от флагштоков.
- Это Попов, Романенко и два румына, - уточнил прапорщик. - Вон тот, что в белой футболке - румын из основного экипажа. Он и полетит.
Космонавты неторопливо направились вглубь территории гостиницы. Тут мое внимание привлекли несколько человек, выходивших из гостиницы. Несколько минут они стояли и разговаривали, а затем один из них направился к стоянке машин. Этого человека я узнал сразу - это был знаменитый космонавт и заместитель начальника Центра подготовки космонавтов Алексей Архипович Леонов. Он был в красном костюме, в каких обычно показывают космонавтов по телевизору, с эмблемой «Союз – Аполлон» . Леонов подошел к черной «Волге» и спросил солдата-водителя:
- Ну как дела? Когда поедем?
Водитель с виноватым видом что-то долго и невнятно ему объяснял, на что Леонов понимающе кивнул головой и снисходительно улыбнулся. Он постоял еще немного, обернулся, окинул нас взглядом и пошел к автобусу. В тот момент я уже, было, решился подойти к Леонову и попросить автограф, но в последний момент вдруг вспомнил, что у меня нет ручки. Вчера кончился стержень, и я оставил ее в тумбочке. Просить ручку у подполковника как-то неудобно. Но больше всего я сожалел, что у меня не было с собой конвертов с печатями Байконура. Ужасно досадно!
К автобусу подошли еще несколько человек и о чем-то говорили с Леоновым. Среди них был высокий человек, в костюме с галстуком. Громким дикторским голосом он сурово окликнул солдата с красной повязкой на рукаве, сидевшего в караульной будочке справа от автостоянки. Солдат подбежал, выслушал того человека и поспешно отправился куда-то вглубь территории гостиницы, вероятно, за водителем автобуса. Этот человек, видимо, руководивший здесь всем «хозяйством», как-то подозрительно покосился в нашу сторону. Тут подполковник быстро сообразил, что нам, пожалуй, уже следует покинуть территорию гостиницы «Космонавт», куда никому без специального разрешения вообще заходить не положено.
Мы пошли по дороге в сторону проспекта Королева. Было по-летнему тепло. Тучи рассеялись, и сквозь облака пробивались лучи предзакатного солнца, освещавшие верхушки пирамидальных тополей. Я поинтересовался у подполковника, где он служит. Оказалось, что служит он на 2-й площадке, работает в монтажно-испытательном корпусе. Никаких подробностей, конечно же, он не рассказывал. Насколько я понял, он не связан с солдатами, а занимается ракетно-космической техникой. Подполковник был человеком доброжелательным, и я спросил его, впрочем, без всякой надежды на ответ, слышал ли он об огромной ракете «Геркулес», когда-то взорвавшейся на старте. Усмехнувшись и немного помолчав, он вдруг сказал, что «Геркулесами» первое время называли ракеты «Протон» которые уже давно успешно запускаются с 95-й площадки. За их форму военные еще называют их «карандашами». В зависимости от модификации они бывают высотой 60 и даже 70 метров. Такими ракетами, способными выводить на околоземную орбиту более 20 тонн полезного груза, запускали межпланетные станции «Венера», «Марс», тяжелые спутники связи, а также космические станции «Салют». Ракеты эти достаточно надежны, но опасны они тем, что заправляются высокотоксичным топливом. В общем-то, я уже слышал обо всем этом. Не знал я только, что эти ракеты, действительно, такие большие. Но то, что рассказал мне подполковник потом, повергло меня в полное изумление. Фигурально выражаясь, я просто открыл от удивления рот. Ничего подобного мне никогда еще не доводилось слышать. Гигантская ракета, испытания которой закончились неудачей, существовала в действительности. Подполковник рассказал мне о событиях двенадцатилетней давности, свидетелем которых он был. Тогда он только начинал работать в монтажно-испытательном корпусе на 2-й площадке. В конце 60-х годов полным ходом шла «лунная гонка» двух сверхдержав. Американцы уже совершили облет Луны и готовились к первой высадке человека на ее поверхность. Тяжелая ракета-носитель «Сатурн-5» - детище немецкого ученого-ракетчика Вернера фон Брауна, успешно прошла все испытания. В Советском Союзе также велись работы по созданию ракеты подобного класса, однако все было засекречено, и лишь ограниченный круг людей был посвящен в эти тайны. Для запуска на Луну космического корабля с лунным модулем нужна была ракета, способная вывести на орбиту не менее 80 тонн полезного груза. Наши конструкторы отставали от американцев в создании мощных двигателей, но, тем не менее, в 1968 году такая ракета была изготовлена. Называлась она «Н-1». Первый испытательный запуск предполагалось осуществить в феврале 1969 года.
В назначенный срок колоссальных размеров ракету установили на стартовой площадке в нескольких километрах от 2-й площадки. Ее высота была 104 метра. Она расширялась книзу, и диаметр ее нижней части составлял 17 метров. Высота вспомогательных металлических конструкций и ферм стартового комплекса достигала 120 метров. В отличие от американской ракеты с пятью мощными двигателями, наша имела 30 двигателей меньшей мощности, и располагались они по кольцевой схеме. Первый испытательный пуск закончился неудачей. На второй минуте полета загорелся и взорвался один из двигателей. Охваченная огнем ракета упала в безлюдной местности километрах в 30 от стартовой площадки.
Второй запуск состоялся в начале июля того же года. Как и при первом запуске, на этот раз также были приняты все меры предосторожности. В радиусе нескольких километров не было ни одного человека, а кроме того, весь личный состав 2-й площадки был размещен в надежных укрытиях или вообще вывезен на безопасное расстояние. Опасения оказались ненапрасными. Через несколько секунд после старта отказали сразу несколько двигателей. Ракета потеряла скорость, завалилась на бок и упала на стартовый комплекс. В один миг взорвалось более 2000 тонн ракетного топлива. Невероятной силы взрыв разорвал ракету на куски. Огненные обломки разлетелись на многие сотни метров вокруг, а охваченная огнем стартовая площадка была полностью разрушена. Взрыв был такой силы, что на 2-й площадке в казармах и других зданиях выбило все стекла и сорвало крыши. В помещении монтажно-испытательного корпуса, где тогда работал подполковник, окон не было, так ударной волной выбило там толстую дверь.
Эта неудача стала сильнейшим ударом по советской лунной программе. К тому же две недели спустя с мыса Канаверал успешно стартовал американский космический корабль «Аполлон-11» и направился к Луне. Еще через несколько дней, 20 июля 1969 года, лунный модуль совершил мягкую посадку, и впервые в истории человечества астронавты Нил Армстронг и Эдвин Олдрин ступили на поверхность Луны. Это была полная и безоговорочная победа американцев в лунной гонке.
В советской прессе того времени не было ни малейшего намека на неудачные запуски ракет. Более того, сообщалось, что Советский Союз и не собирался запускать космонавтов на Луну. Было официально объявлено, что изучение Луны будет осуществляться с помощью автоматических станций. И действительно, через год советская автоматическая станция «Луна-16» доставила на Землю образцы лунного грунта. Запуск был осуществлен ракетой «Протон» с новым разгонным блоком. А вскоре на Луну отправился первый советский автоматический луноход.
Кто знает, как сложилась бы судьба ракеты «Н-1», если бы не внезапная смерть Королева за три года до первого ее запуска. Возможно, Королеву и удалось бы довести ракету «до ума». Но тогда к руководству нашей космической отрасли пришли другие люди. Вероятно, сподвижникам Королева удалось убедить руководство страны в необходимости продолжить испытание тяжелой ракеты и совершить хотя бы облет Луны. Ведь две уже собранные ракеты «Н-1» лежали в огромном, самом большом монтажно-испытательном корпусе Байконура. Именно это здание я видел, когда направлялся на мотовозе в карантин на 61-ю площадку.
Два года ушло на восстановление уничтоженной взрывом стартовой площадки. Самым слабым местом ракеты были ее двигатели. Впрочем, сами по себе, по отдельности, они были достаточно надежными, но в кольцевой связке от влияния их друг на друга (от вибраций и перегрева) возникало множество проблем. Ракетчикам необходим был испытательный стенд, на котором можно было бы провести огневые испытания ракеты: «прожечь» двигатели и отрегулировать уровень факела каждого двигателя при их общем взаимодействии. Для других ракет такой стенд был, но «Н-1» была слишком большой, и для нее требовался специальный испытательный стенд. Конечно же, на его создание нужны были дополнительные средства. Но руководство нашей страны, к тому времени уже охладевшее к полетам на Луну, этих проблем не понимало и денег на эти цели не выделило.
Тем не менее, третий запуск ракеты-носителя «Н-1» состоялся в июле 1971 года. И опять неудача: взрыв двигателя после двух минут полета.
Последний, четвертый, старт ракеты состоялся в ноябре 1972 года. Подполковник тогда находился в Ленинске и вместе с «промышленниками» с крыши какого-то здания наблюдал пуск. На этот раз, к всеобщей радости, ракета взлетела высоко и улетела далеко. Однако же, как оказалось, радость была преждевременной: всего за две секунды до отделения первой ступени произошел взрыв. На этом советская программа пилотируемых полетов на Луну закончилась, а все работы по ракете «Н-1» свернуты. Печальным напоминанием о тех драматических событиях остались лишь огромное здание монтажно-испытательного корпуса и высоченные фермы стартового комплекса заброшенной с того времени 110-й площадки.
Некоторое время мы шли молча. Я был совершенно потрясен рассказом подполковника. Мне вдруг сделалось ужасно обидно за тех людей, кто создавал и испытывал эту гигантскую ракету, и чей труд был предан забвению. Конечно, неудачу можно расценивать как проигрыш в «лунной гонке», но ведь такая ракета уже сама по себе является огромным прорывом в области ракетостроения для «мирного космоса». Кто и зачем принял решение не предавать огласке события, связанные с испытанием Н-1? Я, конечно же, знал, что у нас все, что связано с ракетной техникой военного назначения, засекречено, но мне было не понятно, почему нельзя было рассказать советскому народу о подготовке своей лунной экспедиции. Да, мы проиграли американца, но ведь проиграли достойно.
Позднее я узнал, что испытывали даже наш советский лунный космический корабль. Его облегченный (беспилотный) вариант, предназначавшийся для облета Луны, был выведен на орбиту ракетой «Протон» со специальным разгонным блоком. Космический корабль совершил облет Луны, однако же, попытка вернуть спускаемый аппарат на Землю закончилась неудачей. Вскоре состоялся запуск второго такого же корабля – и вновь успешный облет Луны и авария при посадке. Готовилась даже группа космонавтов для полета на Луну, и возглавлял ее никто иной, как Алексей Леонов. Он же должен был стать первым советским человеком, ступившим на поверхность Луны. Однако же после неудачи с ракетой «Н-1» все эти работы также были свернуты.
Мы дошли до проспекта Королева и повернули назад. Когда мы вернулись к гостинице «Космонавт», автобус, урча мотором, стоял у открытых ворот. Внутри сидели несколько человек. Леонов разговаривал с солдатом-водителем, ремонтировавшим его «Волгу». Затем он направился к автобусу и, легко запрыгнув в дверь, сказал водителю:
- Давай в гостиницу «Центральная».
Автобус выехал из ворот и, набирая скорость, помчался по дороге.
- Наверно, поехали праздновать в ресторан гостиницы «Центральная», - улыбнувшись, сказал подполковник.
Он посмотрел вслед автобусу и добавил:
- А ведь это один из двух старых автобусов, на которых возили на старт космонавтов.
Прогулявшись вдоль забора гостиницы «Космонавт», мы вновь пошли в сторону проспекта Королева. Вскоре мимо нас с большой скоростью пронесся тот же автобус. В восемь часов нам полагалось прибыть в комендатуру и сходить на ужин. Подполковник сообщил мне, что после ужина он уходит и вместо него будет другой офицер. Это меня огорчило, ведь я надеялся узнать от него еще что-нибудь интересное об освоении космоса.
После ужина мы вместе с майором-ракетчиком, заменившим подполковника, отправились в район своего патрулирования. Я спросил у майора где он служит. Тот без всяких подробностей ответил, то служит на 2-й площадке. Вообще он оказался человеком неразговорчивым, а быть может, просто не хотел разговаривать с простым солдатом.
Уже совсем стемнело, и вдоль дороги горели фонари. Мы вышли к гостинице «Космонавт». Автобус стоял на стоянке, и кроме дежурившего у калитки прапорщика там никого не было видно.
Стояла тихая майская ночь. Из крон деревьев доносилось замысловатое птичье пение. Мы стояли и просто слушали удивительной красоты соловьиные трели. Никогда раньше мне не доводилось слышать пение соловья, и я даже и не думал, что они поют по ночам.
Мы пошли по дороге к проспекту Королева. Я попытался расспросить майора о гигантской ракете, но он лишь сказал, что об этом ничего не знает. Вдруг позади послышался шум мотора, и, разрезая фарами ночную тьму, мимо промчался все тот же старый «космический» автобус. Кто сидел в автобусе, нам рассмотреть не удалось.
Вскоре автобус вновь промчался мимо нас, а затем, постояв несколько минут у гостиницы «Космонавт», опять уехал.
«Интересно, что это они среди ночи автобус гоняют?» – подумал я.
Мы опять неторопливо шли в сторону проспекта. Вдруг впереди на дороге появились две фигурки. Они не спеша шли нам навстречу. Это были два мужчины в легких ветровках. Один из них примерно ростом с меня, другой – пониже. Когда мы почти поравнялись, в свете фонарей я рассмотрел их лица. Тот, что повыше, был, явно немного выпивши, что у человека непьющего, по блеску глаз сразу бывает заметно. Второй, похоже, был совершенно трезвый.
«Наверно, командированные «промышленники» прогуливаются», - подумал я и даже хотел им сказать, чтобы были поосторожней в темноте, а то тут автобус гоняет туда-сюда, да и вообще прогуливаться здесь нежелательно...
Неожиданно я вдруг поймал себя на мысли, что лица этих двух человек мне знакомы. Я определенно когда-то раньше видел и того и другого. Но где же я мог их видеть?
Видимо, я так пристально рассматривал этих двух прохожих, что они оба обернулись и, окинув нас взглядом, неторопливо пошли дальше.
Дойдя до проспекта, мы с майором повернули назад. О тех двух прохожих как-то сразу забыли. Было уже где-то около полуночи. Позади послышался шум мотора. Опять ехал тот самый автобус, и мы поспешно прижались к обочине. Но вместо того, чтобы как обычно промчаться на большой скорости мимо, он, осветив нас фарами, вдруг притормозил и остановился. Открылась передняя дверь, и оттуда вышел мужчина в полуспортивном костюме. Обращаясь к майору, он сказал:
- Я начальник оперативной группы Центра подготовки космонавтов. Вы случайно не видели наших космонавтов?
- Нет…, - несколько растерянно ответил майор, явно оторопевший от такого вопроса.
- Мы были в ресторане гостиницы «Центральная». Они решили пройтись пешком, воздухом подышать, и вот куда-то пропали… Попов и Романенко…
- Хотя… недавно тут прошли два человека…, - вспомнил майор.
- Как выглядели?
- В курточках… Один повыше, другой пониже…
- Давно прошли?
- Минут десять назад…, - несколько неуверенно сказал майор и посмотрел на меня.
- Да, минут десять назад…, туда пошли, - подтвердил я и указал в сторону гостиницы «Космонавт».
- Похоже, они…! Спасибо! – обрадовался начальник оперативной группы. – Но, на всякий случай, посмотрите здесь еще…
- Хорошо! – ответили мы.
Он запрыгнул в автобус и уехал. И тут я понял, почему лица тех двух прохожих показались мне знакомыми. Ну, конечно же, это были самые настоящие космонавты! Их не раз показывали по телевизору, а Попова я видел полгода назад на аэродроме, когда он вместе с Рюминым улетал в Москву после рекордного по длительности 185-и суточного космического полета на станции «Салют-6».
«Надо же так! – с некоторой досадой думал я. – Вот так запросто, можно сказать, нос к носу, столкнуться на улице с космонавтами и не узнать их! Да кто ж знал, что они пойдут прогуляться по ночному городу, ведь их же всегда возят на автобусе. Можно было бы у них взять автографы и даже просто поговорить, ведь они оба были в хорошем настроении…»
Около часа ночи мы прошлись около небольшого здания телецентра. Дверь там оказалась открытой, и мы вошли внутрь. Дежуривший там человек с удивлением поинтересовался, что привело сюда патруль среди ночи. Майор ответил, что просто зашли посмотреть. Дежурный, в одиночестве смотревший телевизор, явно скучал и любезно пригласил нас присесть и отдохнуть. Почти час мы смотрели телевизор, а затем вновь отправились патрулировать по своему маршруту.
К семи часам утра мы пришли в комендатуру. Дождавшись других солдат из нашей части, я сходил на завтрак. Затем нас отвезли в казарму и разрешили поспать до обеда. Долгое время я был под впечатлением того, что увидел и услышал в патруле и, конечно же, рассказывал обо всем этом своим товарищам.
После первомайских праздников я со дня на день ожидал переселения в палаточный лагерь «целинников» и мысль об этом все время не давала мне покоя. Никак не хотелось мне покидать казарму.
Скоро должны прибыть новобранцы, правда, им еще предстояло пройти «карантин» и окончательно в нашу часть они придут лишь где-то в июне. Майские «дембеля» ждут своего эшелона. На днях отправится эшелон в Сибирь, а 15 мая пойдет эшелон в Москву. На нем уедут сержанты Фокин и Нечаев, а также Леха Травин. Приказом командира зам. старшины нашей роты назначен сержант Яковлев, прибывший в нашу часть после учебки в декабре.
5 мая был ясный солнечный день. После обеда наш капитан сказал, что по указанию высшего начальства необходимо привести в порядок всю закрепленную за нами территорию, а в особенности перекресток, где стоит стелла с космонавтом и прилегающую к нему обочину дороги, которая идет с аэродрома в город. В скором времени ожидается приезд какой-то иностранной делегации. Вместо поездки на аэродром весь личный состав радиомастерской отправился на уборку территории. С нами отправились также еще несколько человек из других подразделений и несколько «дембелей», которые после долгих препирательств с капитаном согласились пойти позагорать. Старшим командир отправил прапорщика, того самого, с которым мы тогда опоздали на мотовоз.
Сначала мы сгребали в кучу старую засохшую верблюжью колючку и всякий мусор. Солнце припекало, и мы все сняли свои робы. Тут прапорщик увидел в небольшой канаве верхнюю часть деревянного столба линии электропередач с металлической перекладиной на конце. Он сказал, что надо бы его оттащить подальше от дороги. Мы все, кроме «дембелей», ухватились за столб. Я взялся впереди, за железную перекладину, стараясь не задеть короткий металлический штырь и разбитые стеклянные изоляторы. Столб оказался очень тяжелым, и, протащив немного, мы опустили его на песок. Отдохнув, вновь стали его поднимать, но кто-то позади не удержал. Мы, державшие впереди за железную перекладину, присели под ее тяжестью, и тут я вдруг почувствовал, как что-то острое полоснуло меня по левой руке. Мы бросили столб. Я посмотрел на свою руку и увидел глубокую резаную рану сантиметров пяти в длину поперек руки чуть выше запястья. Она мгновенно наполнилась кровью. Не долго думая, я зажал ее ртом. А когда крови был уже полный рот, выплюнул все это на песок. Валера Тропинин, стоявший позади, не заметил, что я порезал руку, и посмотрел на меня как раз в тот момент, когда я выпустил изо рта струю крови. Как он потом говорил, ему чуть дурно не сделалось от такого зрелища. Тут, наконец, все увидели, что у меня по руке течет и капает на песок кровь. Прапорщик заорал:
- Маркин, покрепче зажми руку! А лучше подними вверх! Пошли скорее в санчасть!
Оставляя за собой пятна крови на асфальте, я пересек перекресток.
«Что-то уж кровь сильно течет, - подумал я. – А вдруг вены перерезало…»
Никакого страха у меня не было. В голове вдруг появилась мысль, что, как я видел в каком-то кино, и с перерезанными венами можно остаться в живых…
На мое счастье в санчасти был военный врач, старший лейтенант. Первым делом он спросил, где это я так. Я рассказал, а прапорщик, стоявший позади меня все подтвердил. Осмотрев и перевязав рану, врач сказал, что рана глубокая, надо немедленно в госпиталь, зашивать. Вена не задета, но еще бы пару миллиметров и все могло бы быть гораздо хуже. Он крикнул фельдшеру, чтобы тот задержал машину. Оказалось, что во дворе санчасти стоял УАЗик, который как раз собирался в город, и может меня завести в госпиталь. Врач написал какие-то бумаги, и мы с прапорщиком поехали в город.
В госпитале меня приняли сразу. Врач долго выяснял, как это я так сумел порезаться. Интересовался, с какого я призыва и не сам ли это я пытался перерезать себе вены. Потом меня повели в операционную, уложили на кушетку, и под местным наркозом зашили рану. Врач сказал, что ежедневно надо ходить в санчасть на перевязку.
Прапорщик пошел проводить меня до КПП.
- Надо же так, Маркин, - сокрушенно говорил он, - у меня от тебя одни неприятности. Тогда на мотовоз опоздали, сейчас руку порезал…
Пройдя КПП, в казарму я пошел один. Наркоз еще не отошел, и рука совершенно не болела. В данной ситуации лишь одно меня радовало: теперь я по уважительной причине не смогу переселиться в лагерь «целинников».
Только я прошел перекресток, как мне навстречу попался капитан Тулинов.
- Маркин! Ну как же так! Ну как же так! – расстроено произнес он. – И как же теперь быть?! Кого же я теперь на «целину» пошлю…
- Я же не специально, товарищ капитан, - с виноватым видом сказал я.
- Не специально… Главное вовремя! Ладно, Маркин…, иди… иди уже в казарму…
В казарме меня тут же окружили мои товарищи. Там уже разнесся слух, что мне чуть ли не все вены перерезало и что меня, истекающего кровью положили в госпиталь.
Вечером, перед отбоем, я вдруг почувствовал, как отходит наркоз. Ночь я провел очень беспокойно, постоянно просыпался, рука сильно болела.
На следующий день я сходил на перевязку в санчасть. Теперь и в наряд меня не ставили. Но на День Победы, 9 мая, наша часть заступала в наряд по столовой. Не хватало людей, и прапорщик Летфуллин спросил меня, не пойду ли я хотя бы дежурным по штабу. Я согласился, решив, что ничего не случится, если один раз не схожу на перевязку.
Праздничный наряд прошел спокойно. 9 мая я, конечно же, на перевязку не попал. На следующий день было воскресенье, и в санчасти не оказалось никого, кто бы мне смог сделать перевязку. Вечером, когда ложились спать, Валера Тропинин заметил, что рука у меня припухла. Утром мне даже показалось, что опухоль еще увеличилась.
Когда я пришел в санчасть, врач, все тот же старший лейтенант, взглянув на мою руку, пришел в ужас:
- Ты почему не приходил на перевязку, Маркин! – закричал он. – С ума сошел!
- Я в наряде был на аэродроме, а вчера здесь никого не было, - ответил я.
- Ты что, без руки хочешь остаться?! – продолжал врач. – У тебя же заражение крови будет, и что тогда? Ведь руку отрежут!
Я хмуро смотрел на свою руку и молчал.
- Так…, иди за мной. Придется тебе рану вскрывать, - сказал врач, и мы прошли в соседнюю комнату.
Сняв робу, я сел к столу. Фельдшер приготовил медицинские ножницы, скальпель еще какие-то инструменты, мази, бинты. Когда все было готово, он снял с моей руки бинт. Врач позвал второго фельдшера, попросил, чтобы я отвернулся, прижал мою руку к столу и сказал:
- А теперь держите его крепко!
Краем глаза я видел, как он запустил длинные и острые медицинские ножницы в рану и перерезал все швы. Тут же из раны потек гной с кровью. Сильной боли я почему-то не чувствовал, но от такого малоприятного зрелища закрыл глаза и отвернулся.
Наконец врач прочистил рану, положил в нее изрядное количество мази Вишневского и забинтовал мне руку.
- Он останется в санчасти, - сказал врач сопровождавшему меня сержанту. – Будем делать перевязки два раза в день. Быть может и обойдется…
Я никак не ожидал, что меня оставят в санчасти. Порадовало лишь то, что теперь уж я точно не попаду в полевой лагерь «целинников». Скорее всего, в ближайшие дни туда отправится Дроздов.
Лежать в санчасти было скучно. В палате было человек десять солдат с батальона, полка, а также несколько узбеков из «мининцев». В основном все младшего ноябрьского призыва. Здесь не было ни телевизора, ни даже радио. Несколько старых, изрядно потрепанных журналов я прочитал в первый же день. В основном мы здесь целыми днями только и делали, что ели и спали. Поговорить тоже было особо не с кем.
Дня через два в санчасть привели приболевшего матроса из тех, что приезжали с 95-й площадки работать на складах. Мы как-то сразу с ним подружились. Родом он был откуда-то из центральной части России. После техникума попал на Северный флот, в Северодвинск, и полгода был в учебке подводников. Потом его направили на Байконур, где он занимается обеспечением обслуживания запусков ракет, выводящих на орбиту спутники, предназначенные для ВМФ. Он хотел служить на подводной лодке, и это назначение его поначалу сильно расстроило, однако сильно успокаивало то, что в сухопутных частях ему предстояло служить, так же как и нам, два года, а не три, как на флоте. Я с большим интересом слушал рассказы матроса о Северодвинске, подводных лодках, а также о нравах и особенностях службы на флоте.
Днем 14 мая мы с матросом и еще несколько солдат сидели в беседке на территории санчасти. Наше внимание привлекли несколько солдат, идущих по дороге от нашей казармы к перекрестку. Один за другим, примерно на расстоянии 100 метров друг от друга, они встали вдоль дороги, ведущей из аэропорта в город. Я знал, что оцепление в этом месте обычно выставляется во время проезда больших делегаций. Но больше всего удивила нас одежда тех солдат. Вместо обычной летней повседневной формы с панамой все они были одеты в куртки-«технички» без погон, а на голове был берет без звездочки. Мы окликнули солдата, стоявшего метрах в сорока от нас. Он подошел к заборчику санчасти и рассказал, что сегодня поздно вечером состоится запуск советско-румынского космического экипажа. Сейчас на аэродром прибывает министр обороны Румынии и большая делегация иностранных журналистов. Приказом начальника полигона солдатам и офицерам в военной форме строго-настрого запрещено появляться на глаза иностранным журналистам. Все военные должны быть либо в «техничках» (без погон), либо в гражданской одежде. На время пребывания иностранцев в Ленинске это касалось даже патруля. Нужно это все было для того, чтобы создать видимость, будто бы космодром Байконур обслуживается исключительно гражданскими специалистами.
На орбите уже побывали космонавты восьми социалистических стран, но такого «маскарада» на Байконуре еще не было. Меня удивило то, что ведь Румыния также была социалистической страной и даже участницей Варшавского договора. Однако румыны всегда занимали свою позицию, часто не совпадающую с советской, и видимо, руководство нашей страны не считало Румынию надежным союзником в идеологическом плане. Я вспомнил готовившихся к предстоящему полету румынских космонавтов, от которых явно не скрывали присутствие на космодроме военных, но, вероятно, румынским журналистам этого знать не дозволялось.
Нам, одетым в синюю больничную одежду, можно было не опасаться объективов иностранных журналистов, и мы сидели в беседке и ждали, когда проедет румынская делегация. Вскоре проехала милицейская машина, потом еще одна, а прямо за ней черная «Чайка». Рассмотреть министра обороны Румынии генерала Олтяну нам не удалось. Следом проехали черные «Волги» и два небольших автобуса вероятно с журналистами.
Во сколько состоится запуск, мы не знали и не видели этого события. На следующий день врач принес несколько свежих газет, где сообщалось, что 14 мая 1981 года в Советском Союзе осуществлен запуск космического корабля «Союз-40» с космонавтами Леонидом Поповым и Думитру Прунариу.
После перевязки я вышел во двор, присел в беседке и посмотрел в синее небо. Где-то там, высоко высоко, приближаясь к станции «Салют-6», летит космический корабль с космонавтами, с которыми мне довелось встретиться две недели назад. Они сейчас там, в космосе, а я здесь в санчасти с забинтованной рукой…
Несколько дней спустя матроса выписали, и мне стало как-то совсем тоскливо. Однажды, сидя в беседке, я вдруг вспомнил дом, своих родных. Так захотелось войти в комнату, сесть в кресло напротив телевизора… Но это было в тот момент самым невозможным из всего, что только было возможно. Еще целый год мне предстояло жить здесь, среди казахстанских песков. Я пытался успокоить себя тем, что скоро меня отпустят в казарму, а там, наверное, уже лежит письмо из дома. Если в ближайший месяц и буду ходить в наряды, то только дежурным по штабу…
Вскоре фельдшер раздобыл где-то несколько старых журналов «Наука и жизнь», и появилось что почитать. Тогда же произошло небольшое происшествие, ставшее для меня хорошей встряской.
В санчасти было такое правило: по ночам у входной двери обязательно должен дежурить дневальный. Обычно дежурили солдаты младших призывов, но иногда и я дежурил.
В тот вечер спать мне не хотелось (отоспался за эти дни) и я сказал, что подежурю до двух часов. Часов до одиннадцати сидели с фельдшером на крыльце и разговаривали, а затем он отправился спать. Я закрыл входную дверь на защелку, уселся на табуретку у входной двери и стал читать журнал. Около часа ночи во дворе послышался какой-то шум и приглушенные голоса. Я прислушался. На крыльце кто-то ходил. Вскоре в дверь негромко постучали. Я спросил, кто там. Послышалось что-то нечленораздельное. Потом постучали еще раз, и голос с сильным узбекским акцентом сказал:
- Э-э…, слушай, открой, а…, открой пожалуйста…
- Чего надо? – осторожно спросил я.
- Открой, а… Лекарства надо мне… Открой…
Прижав к себе забинтованную руку, я приоткрыл дверь. Передо мной стоял коренастый узбек ростом чуть ниже меня с круглой и совершенно лысой головой, одетый в солдатскую робу с черными погонами, и я сразу подумал, что он из «мининцев». Взгляд у него был такой, словно он меня не видел, а смотрел куда-то сквозь меня в пространство.
«Вроде бы не пьяный, - подумал я. – Но почему взгляд такой странный?»
- Лекарства дай, а…, слышишь…, - произнес он, пытаясь зайти внутрь.
- Врач придет утром, а у меня никаких лекарств нет, - сказал я и потянул за ручку открывавшуюся наружу дверь, но незваный гость выставил вперед ногу и не давал двери закрыться. В голове моей промелькнула мысль, что одной рукой мне с ним никак не справиться.
- Э-э…, подожди, а…, - сказал он и полез к себе за пазуху. – У меня тут… пистолет есть… сейчас…
Я вдруг увидел, что под робой с черными погонами у него одета роба с голубыми погонами, а упоминание пистолета заставило меня действовать быстро. Движения узбека были какими-то медленными и неуверенными, и я резко толкнул его в грудь. Он отшатнулся и отступил на шаг, но мне этого было вполне достаточно, чтобы захлопнуть дверь.
- Э-э…, подожди…, подожди…! – завопил он, бросившись к двери.
Какое-то время я держал дверь за ручку, но тут вдруг сообразил, что деревянная дверь не очень-то прочна. А что, если у него действительно есть пистолет, и он сейчас начнет стрелять через дверь. В один миг я отскочил в сторону, в угол, где стояла табуретка, и прижался к стене. К счастью выстрелов не последовало. Вскоре за дверью послышалось бормотанье и удаляющиеся шаги.
« И что теперь делать? – подумал я. – Разбудить фельдшера...? И что дальше? Но ведь пистолета я не видел, и не могу с уверенностью утверждать, что он действительно был… Если бы у него был пистолет, он бы сразу мог его применить, или хотя бы напугать меня им, а не стал бы его прятать так далеко, что даже вытащить сразу не мог».
Я решил подождать, а затем действовать по обстоятельствам. До утра все было спокойно. На следующий день также не было никаких известий о том, что в какой-то части пропало оружие, и я успокоился.
Во второй половине дня, часа в четыре, я вышел из палаты и вдруг увидел, как во входную дверь входят два рослых сержанта и солдат узбек. У них у всех были черные погоны. Сержант обратился к врачу и сказал, что они привели солдата, и тот должен его осмотреть. Когда узбек снял с головы панаму, то я тут же узнал ночного гостя, только взгляд у него был совершенно потухший. Вместо того, чтобы пойти на улицу, я остался в коридоре и стал ждать, что же будет дальше. Врач вышел в коридор, и сержант стал ему что-то негромко объяснять. До моих ушей долетело слово «наркоман», что удивило меня до крайности. В то время я всерьез верил, что наркотики являются пороком капитализма. Мне не только никогда не доводилось видеть наркоманов, но я даже никогда ничего не слышал о существовании наркотиков на территории Советского Союза. Врач задумчиво посмотрел на узбека, потом оглянулся, как бы опасаясь, не слышит ли их кто, а затем они все прошли в кабинет врача. Я быстро взял с тумбочки журнал и вернулся в палату.
Вскоре те два сержанта привели узбека в палату. Он сел на свободную койку. Один сержант сел на табуретку, а второй опять пошел к врачу. Узбек поднял глаза и его взгляд остановился на мне.
«Узнал меня, что ли…», - с тревогой подумал я.
Затем он снял робу и лег на кровать. Все, кто был в палате, уставились на него. Все руки и тело узбека были покрыты татуировкой. Вероятно, перед тем, как попасть в армию, он уже успел посидеть в тюрьме.
«Ведь такой может запросто прирезать ночью, - уже не на шутку испугался я. – И зачем его сюда привели».
Я поднялся и пошел на улицу. Из кабинета врача было слышно, как он разговаривал с кем-то по телефону. Настроение у меня совершенно испортилось.
Минут через двадцать к санчасти подъехал медицинский УАЗик. Вскоре на крыльце появились два сержанта и узбек. Следом за ними вышел врач, и они все вместе пошли к машине. Загудел мотор, и УАЗик выехал на дорогу и помчался в город.
«Наверно, в госпиталь его повезли», - подумал я и облегченно вздохнул.
Я взял журнал, пошел в беседку и сидел там до ужина. Пребывание в санчасти мне теперь уже не казалось таким тоскливым.
Моя рана, хоть и медленно, но начала заживать. Нагноения больше не было. Наконец врач сказал, что перевязки теперь можно будет делать один раз в день, и он может меня выписать. В тот же день к вечеру я уже был в казарме и с радостью встретился со своими товарищами. Валера Тропинин сразу вручил мне письмо из дома, которое он хранил уже больше недели. Я узнал, что Володя Дроздов почти неделю находится в лагере «целинников». От РТО туда отправили двух водителей и Сергея Носова, только он попал в другую роту.
Конечно же, сообщили мне и о том, что в нашу часть прибыло новое пополнение майского призыва. Все они находились на 61-й площадке в карантине.
В тот же вечер я написал письмо домой, а то ведь мои родные, вероятно, уже начинали волноваться, не получив вовремя от меня весточку. В предыдущем письме я не писал о том, что порезал руку, но теперь, когда рука уже стала подживать, решил написать.
На следующий день из программы «Время» я узнал, что 22 мая 1981 года советско-румынский экипаж завершил свою работу на орбите, и космонавты Леонид Попов и Думитру Прунариу благополучно вернулись на Землю.
Четыре дня спустя, после 75-суточного пребывания в космосе, возвратился на Землю основной экипаж космической станции «Салют-6» - Владимир Коваленок и Виктор Савиных. Спускаемый аппарат космического корабля «Союз-Т4» приземлился в заданном районе, недалеко от Джезказгана. В тот же день космонавтов доставили в Ленинск, в гостиницу «Космонавт», где они должны были пройти послеполетную реабилитацию. В кармане у меня лежала фотография этих космонавтов, и я надеялся оказаться на аэродроме в тот день, когда они будут улетать в Москву, и взять у них автографы.
Почти неделю ежедневно я ходил в санчасть на перевязку, а затем врач сказал, что теперь можно будет ходить через день. Это меня очень обрадовало. В казарме сидеть уже надоело. Ведь в мастерскую после обеда наш прапорщик меня не брал, решив, что делать мне там с одной рукой пока что нечего. Теперь я попросил прапорщика Летфуллина, чтобы тот ставил меня в наряд дежурным по штабу.
И вот я снова на аэродроме. Вечером, когда все офицеры из штаба и солдаты из радиомастерской уехали, с АТС мне позвонил Коля Озеров. Мы уже давно с ним не виделись, и я рассказал ему, как у меня дела. Коля сказал, что когда пойдет на ужин, зайдет за мной и по дороге еще что-то расскажет.
То, что я услышал от Коли, очень меня порадовало, хотя поначалу мне даже показалось, что он меня просто разыгрывает. 10 мая, как раз на следующий день после того, когда я с забинтованной рукой был в наряде по штабу и не смог сходить на перевязку, на аэродроме появился «космический» автобус. Было воскресенье, выходной день, и космонавт Леонид Попов приехал полетать на литерном самолете, стоявшем на стоянке. Возможно, там был и его дублер Романенко, но Коля его не видел. После полета, когда солнце уже садилось за горизонт, Попов вышел на стоянку к автобусу и, вероятно, кого-то ожидая, любовался закатом. Дежуривший на коммутаторе Коля увидел в окно космонавта и тут же позвонил на КДП Дроздову. Володя быстро достал мои конверты и спустился вниз. Он подошел к Леониду Попову, отдал честь, и попросил, чтобы тот расписался на конвертах. Космонавт был в прекрасном настроении и оставил свои автографы на всех пяти конвертах. Володя Дроздов взял один конверт себе, надеясь, что я не буду против. Отправляясь на «целину», он передал мои конверты Коле Озерову на хранение.
После ужина мы зашли на АТС. Коля извлек из кабельного канала сверток и показал мне конверты с автографом космонавта. Один конверт я, конечно же, подарил Коле. Он был очень рад этому и спрятал сверток в надежное место.
6. Жаркое лето, неожиданный сюрприз
Настало знойное лето. С каждым днем столбик термометра неумолимо поднимался все выше и выше и достиг отметки 40 градусов в тени. Теперь голубое небо почти всегда было безоблачным, и очень редко невесть откуда появившееся белое облачко ненадолго давало спасительную тень и закрывало собой палящее солнце. От обильной весенней зелени и тюльпанов не осталось и следа. Все засохло и превратилось в серую бесформенную массу, гоняемую раскаленным ветром по песку. Зелеными остались лишь тонкие стебли верблюжьей колючки.
Под камнями можно было найти скорпионов, а иногда и фалангу, спрятавшихся от полуденного зноя. Коля Озеров рассказывал, как они однажды прокладывали кабель и наткнулись на большую, около двух метров в длину, змею. Вероятно, это была гюрза. А однажды за автопарком нашли несколько черепах и одну из них принесли в казарму. Она ползала по полу, пока прапорщик Летфуллин не приказал унести ее туда, где нашли.
Я опасался, что, как и год назад, вновь буду мучиться от изнуряющей жары. Но, к моему большому удивлению в сорокоградусную жару я чувствовал себя прекрасно. Даже особой жажды не испытывал, хотя, конечно же, чай из фляги пил. Вероятно, моему организму в прошлом году потребовалось какое-то время, чтобы настроиться на повышенный тепловой порог и адаптироваться к местным климатическим условиям. Теперь же никакая жара мне была не страшна.
Но ребятам ноябрьского призыва, хоть они и постепенно привыкали к жаре, было тяжело. Валера Тропинин то и дело прикладывался к фляге с чаем, и капли пота стекали из-под панамы по его лицу.
По воскресеньям нам даже стали разрешать выходить из казармы на улицу посидеть в тенечке. Но дежурный по части или кто-то из офицеров, остававшихся в казарме на выходные, каждый час собирали всех в расположении части и проводили проверку личного состава.
Однажды в воскресенье, прогулявшись возле казармы, мы поднялись наверх. Кроме дежурного по части молодого лейтенанта никого из офицеров и прапорщиков не было. В каптерке РТО включили музыку на полную громкость, и она из висевшей на стене колонки разносилась по расположению всей нашей части. Зазвучала песня: «Синий синий иней, лег на провода…» Дневальный, присев на край тумбочки, тихонько подпевал, как вдруг открылась входная дверь и на пороге появился майор Мижерицкий («Синий»). Расслабившийся дневальный мгновенно вскочил и, стараясь перекричать музыку, заорал: «Часть, смирно! Дежурный по роте на выход!» Наряд по роте в тот день был от РТО. Сержант, слушая музыку, лежал на своей кровати. Услышав крик дневального, он вскочил и, застегивая ремень и надевая панаму, побежал к выходу. Тут же по расположению пролетел слух, что пришел «Синий», но в каптерке никто об этом не знал, и из колонки доносилось: «Синь, синий иней, синь, синий иней…»
Дежурный по роте сержант потом рассказывал, что с трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться, когда докладывал «Синему». Побагровев и одновременно посинев, Мижерицкий заорал: «Выключить музыку!», а из колонки неслось: «Синь, синий иней…»
Один из дневальных бегом побежал в каптерку, и музыка стихла. Тут же прозвучала команда: «Часть строиться!» Потом «Синий», который, конечно же, знал, что его так называют, устроил проверку личного состава, распекал свою роту и раздавал наряды вне очереди. К счастью, вскоре подошло время обеда и, выплеснув на нас весь свой гнев, он удалился, а мы отправились в столовую. Это неожиданное, а главное, своевременное появление «Синего» всех нас очень позабавило, даже тех, кто получил от него внеочередные наряды.
Я опять был в наряде по штабу, когда прилетели сразу три литерных самолета. После заправки они встали в ряд напротив здания аэропорта. Это могло означать лишь то, что космонавты Коваленок и Савиных, завершив послеполетную реабилитацию, покидают Байконур и отправляются в Москву.
Был выходной день, и никого из офицеров в штабе не было. Иногда я спускался вниз и смотрел, не видно ли автобуса с космонавтами. Вскоре показалась машина ВАИ, следом за ней «космический» автобус, несколько черных машин и микроавтобусов. Я быстро побежал к выходу из здания. Напротив двери АТС стояли ребята с КДП и Коля Озеров. Я достал из кармана фотографию космонавтов и сказал, что собираюсь подойти к ним за автографами. Вдруг позади послышался голос прапорщика с КДП:
- О…! Маркин! Ничего себе! Где это ты такую фотографию раздобыл?! Слушай, подари, а?
- Ну уж нет, товарищ прапорщик…, - обернувшись, сказал я и поспешно спрятал фотографию в карман.
Прапорщик был одет в «техничку» без погон и берет.
- Послушай, Маркин, ну подари…, - продолжал настаивать он. – Ну зачем тебе эта фотография?
- Как это зачем…? – спросил я, несколько опешив от такой бесцеремонной наглости прапорщика. – Мне ее самому подарили…, замполит подарил…
- Замполит? – удивился прапорщик.
Тут кто-то крикнул, что идут космонавты. Мы вышли на крыльцо. Космонавты в окружении гражданских и нескольких офицеров неторопливо шли по асфальтовой дорожке и остановились метрах в семи от нас. Владимир Коваленок был в военной форме - в кителе и фуражке, со звездой Героя Советского Союза, Виктор Савиных – в светло-сером костюме. К ним подошли несколько журналистов с микрофонами и фотоаппаратами. Они о чем-то расспрашивали космонавтов, а затем сфотографировали их, но так, чтобы люди в военной форме не попали в кадр.
Держа в руках фотографию, я стоял у массивной колонны, поддерживающей козырек крыльца, и выжидал удобного момента, чтобы подойти к космонавтам. Закончив беседу с журналистами, Коваленок и Савиных давали автографы каким-то, одетым в гражданское, людям. Я поправил панаму и уже собрался идти, как вдруг кто-то тронул меня за плечо и предостерегающе прошептал:
- Стой, стой! Посмотри налево!
И тут я увидел позади толпы провожающих заместителя командира нашей части и замполита. Они стояли немного в стороне и с интересом наблюдали за нами. Их суровые лица не предвещали ничего хорошего. Прапорщик, стоявший недалеко от меня сказал:
- Ну, ладно, я пошел за автографами. Маркин, идешь…, или давай свою фотографию… Я подойду. Ну быстрее…
Я хотел, было, дать ему фотографию, но вдруг подумал, а что, если он мне ее потом не отдаст, и отрицательно замотал головой. Прапорщик только хмыкну и поспешил к космонавтам. Они расписались на листке бумаги и, проходя мимо нас, прапорщик продемонстрировал нам автографы.
Космонавты направились к самолету, а я бегом побежал в штаб, заметив, что на стоянке остановились еще несколько черных машин. Мой посыльный сидел на месте и читал журнал. Я быстро проверил, все ли в коридоре штаба в порядке и предупредил ребят с ЗАСа, что замполит на аэродроме. Некоторое время мы ждали появления начальства, но вскоре позвонил Коля и сказал, что командирский УАЗик покинул аэродром и, вероятно, направляется в казарму. Я облегченно вздохнул и опять пошел на улицу. Обидно было, что не удалось подойти к космонавтам за автографами. Коля уже стоял у входа в здание и наблюдал, как несколько солдат из батальона с красными повязками на руках подвезли на тележке к самолетам чемоданы.
Толпа провожающих рассеялась, и Коля предложил мне подойти поближе к самолетам. Мы направились к другой стороне здания, прошли по дальней дорожке мимо деревьев и остановились недалеко от третьего литерного самолета. У трапа стояли два генерал-лейтенанта авиации с синими лампасами. Приглядевшись, я узнал их обоих. Это были начальник Центра подготовки космонавтов, дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт Георгий Береговой, и дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт, начальник подготовки космонавтов Владимир Шаталов. Мы увидели, как два солдата с батальона заносят чемоданы по трапу в самолет.
- Слушай, а пойдем, поможем вещи в самолет занести! – предложил Коля.
Я удивленно посмотрел на него и указал на генералов. Но Коля смело пошел вперед, а я как-то нерешительно последовал за ним. Береговой обернулся и, сдвинув густые брови, посмотрел на нас. Не выдержав его сурового взгляда, мы повернули назад и скрылись за деревьями. Больше к самолетам мы не подходили. Решив, что на сегодня впечатлений вполне достаточно, я вернулся в штаб.
Вскоре загудели моторы. Я выглянул в окно. Один за другим самолеты с краснозвездными хвостами выкатились на взлетную полосу и взмыли в синее небо.
Во второй половине июня в часть после карантина прибыли новобранцы. Восемь или девять человек взяли в роту связи, остальных – в РТО. Среди них были два украинца – из Одессы и с западной Украины, трое выходцев из Молдавии, причем из них двое молдаван и один по национальности болгарин, остальные - сибиряки. Оба украинца попали к нам в радиомастерскую.
Пополнение нас, конечно же, порадовало, хотя никакого облегчения не принесло: в наряды они начнут ходить лишь через месяц. Я по-прежнему через день заступал в наряд по штабу. Рана у меня на руке уже почти затянулась, но я все еще иногда показывался в санчасти. Чтобы не повредить заживающую рану и избежать попадания грязи врач не советовал мне раньше времени снимать повязку.
Палаточный лагерь «целинников» за автопарком заметно уменьшился. Автомобильные роты сворачивали свое снаряжение и колоннами отправлялись на погрузку. Вернувшись из наряда, я узнал, что накануне уехал Сергей Носов. Последняя рота, в которой был Дроздова, должна была отправиться со дня на день.
25 июня я опять заступил в наряд по штабу. Вечером, после ужина мы с Колей вышли на улицу. Навстречу попался солдат из батальона охраны. Он держал в руках несколько крупных спелых абрикосов. Коля спросил, откуда это у него абрикосы. Он ответил, что на стоянке разгружают самолет и уронили пару ящиков. Мы с Колей отправились к взлетной полосе. Военно-транспортный Ан-12 привез из Ташкента абрикосы. Его грузовой отсек был открыт, и там суетились молодые солдаты из батальона. Рядом стояла машина с крытым брезентовым кузовом, почти доверху заполненная ящиками с абрикосами. Разгрузкой руководил сержант, хорошо знавший Колю. Он указал на лежавшие у машины разбитые ящики, и мы выбрали среди раздавленных несколько целых абрикосов. Потом мы зашли в грузовой отсек самолета и посмотрели, как там все устроено. Мне еще никогда не доводилось бывать в таких самолетах. Тут подъехала еще одна машина. Из кабины вышел прапорщик, и мы с Колей поспешно удалились.
Помыв абрикосы, мы присели на заборчик под деревьями. К нам подошли ребята с КДП и ЗАСа , и мы угостили их абрикосами. Через два дня мой день рождения, и мы с Колей как раз обсуждали этот вопрос. Еще на прошлой неделе я получил из дома письмо, где говорилось, что к дню рождения мне отправят посылку. Посылки у нас обычно привозили по пятницам, а завтра как раз была пятница. В субботу я опять должен был заступить в наряд по штабу, и очень надеялся, что моим посыльным будет Валера Тропинин. Я собирался взять у Мишина ключ от радиомастерской и вечером отметить там мой день рождения. Но сложнее всего было переправить посылку на аэродром. Мы договорились с Колей, что в субботу утром, когда все, дежурившие на точках, поедут в баню, он зайдет в казарму, и я передам ему содержимое посылки. Во время поездки в баню я собирался купить в магазине чай и сахар, и вечером в субботу, когда заступим в наряд, растолкав по карманам, захватим все это на аэродром.
Уже почти совсем стемнело, и нам нужно было расходиться по своим объектам. Все мы находились в радостном предвкушении моего дня рождения. Казалось, ничто не сможет помешать этому. Завтра вечером, сдав наряд, я вернусь в казарму и получу посылку, а в субботу вечером вновь буду на аэродроме…
Но…, я тогда и предположить не мог, что все произойдет совершенно не так и в мою судьбу вмешается случай, который изменит все мои планы на несколько месяцев вперед.
На следующий день утром, как обычно, автобус привез офицеров штаба и наших солдат из радиомастерской. Кто-то мне сказал, что сегодня уезжает последняя рота «целинников». «Ну все, - подумал я, - Дроздов уехал, и мне уж теперь точно больше ничто не грозит».
День проходил как всегда. В половине первого все из штаба и из мастерской уехали на обед. Сначала я сходил на обед, потом мой посыльный. Когда же автобус вновь приехал, меня ждал невероятный сюрприз. Услышав шаги, я привстал со стула, чтобы посмотреть, кто это там поднимается по лестнице, и прямо-таки обомлел: это был Володя Дроздов. В одной руке он держал сапоги, в другой – солдатский вещмешок.
- Здорова! – сказал он. – У тебя какой размер сапог?
- Размер сапог..? – растерянно переспросил я. – Э… сорок… сорок третий… А ты откуда взялся-то?!
- Вот и отлично! – облегченно вздохнул Дроздов, протягивая мне сапоги и вещмешок. – Быстро переодевайся, поедешь на «целину». Давай, давай, быстро…
- Когда ?! – в полном недоумении спросил я, взяв у Дроздова сапоги и вещмешок.
- Да сейчас! Давай скорее! – ответил Дроздов.
На лестнице вновь послышались шаги. Это был капитан Тулинов.
- Ну, что переоделся, Маркин? – спросил он. – Нет еще! Давай скорее! Ты отправляешься вместо Дроздова. У казармы тебя ждет машина. Давай бегом переодевайся и в автобус!
Услышав наш разговор, из мастерской вышел наш прапорщик. Я зашел в мастерскую, переоделся, оставил свои ботинки Дроздову и побежал в автобус.
Водитель домчал нас до казармы очень быстро. Мы с капитаном поспешили к машине ЗиЛ-130. Навстречу нам вышел майор-ракетчик, высокий, крепкий, с довольно суровым выражением лица.
- Вот, товарищ майор, рядовой Маркин, - представил меня капитан Тулинов. – Правда, в машинах он не очень-то разбирается…, а в остальном… горя знать не будете…
Майор оценивающе посмотрел на меня и сказал:
- Ну, ладно, рядовой Маркин, быстро садись в машину. Едем на погрузку.
Я думал, что мне удастся забежать в казарму, взять из тумбочки свою зубную щетку, конверт, чтобы написать письмо домой, и сказать ребятам, чтобы вечером без меня получили мою посылку и открыли ее. Но майор очень торопился, к тому же, у него был такой суровый вид, что я даже не решился попросить его подождать еще немного.
Солдат-водитель завел мотор, и машина направилась к Тюра-Таму. Миновав железнодорожный переезд, мы помчались по уже знакомой мне, прямой, как стрела, дороге на 2-ю площадку. Я был так ошеломлен внезапным отъездом, что некоторое время лишь молча смотрел в окно.
Видимо, заметив мою подавленность, майор стал меня расспрашивать откуда я родом, где учился… На самом деле, несмотря на внешнюю суровость, майор оказался хорошим человеком и справедливым командиром. Он рассказал, что командует автомобильным взводом и теперь будет моим непосредственным начальником. Во взводе около тридцати человек солдат, два прапорщика и десятка два грузовых машин. Поначалу меня удивило, что взводом командует майор, но потом я узнал, что на «целине» все по-другому. Отдельным автомобильным батальоном командует полковник, ротами командуют подполковники, командиры взводов в основном капитаны и майоры. В каждой роте было по четыре автомобильных взвода и взвод управления. Предполагалось, что наш взвод будет базироваться и работать отдельно от всей роты, то есть подальше от начальства, и именно поэтому командиром был назначен опытный офицер, майор, способный организовать работу подразделения и держать в «кулаке» солдат, можно сказать, вырвавшихся на свободу.
На горизонте, сквозь марево раскаленного воздуха, виднелась громада здания монтажно-испытательного корпуса. Именно здесь собирали гигантскую ракету Н-1. Вскоре мы остановились на КПП, и майор показал часовому документы. Нас пропустили, и мы поехали по территории 2-йплощадки. Я с интересом смотрел по сторонам и искал глазами знаменитую стартовую площадку №1, откуда полетел в космос Гагарин. Заметив мое любопытство и будто прочитав мои мысли, майор сказал, что сам стартовый комплекс находится в нескольких километрах отсюда, и мы его не увидим.
Повсюду были проложены трубы оросительной системы, и обильная зеленая растительность радовала глаз. За высокими деревьями виднелись двухэтажные, старой постройки, казармы, такие же, как на 61-й площадке. Мое внимание привлекло огромное здание монтажно-испытательного корпуса. Его гигантская, почти квадратной формы, дверь, наверно, метров пятнадцати высотой, отодвигающаяся в сторону вдоль стены, была закрыта. Прямо к этой двери подходила железнодорожная линия. Слева, параллельно этому зданию стояло еще одно здание несколько меньших размеров, но более длинное. Мне сразу вспомнились кадры кинохроники, где ракету с космическим кораблем «Союз» вывозят на специальной платформе из монтажно-испытательного корпуса, и я поймал себя на мысли, что это ведь и есть то самое здание.
Прервав мои размышления, майор указал на воинский эшелон, стоявший метрах в двухстах от монтажно-испытательного корпуса. Подъехав поближе, мы остановились и вышли из машины. Погрузка шла полным ходом. У товарных вагонов суетились солдаты, загружали коробки с продовольствием, баки с водой, одеяла… На железнодорожные платформы с рампы заезжали машины и их крепили проволокой. Мы с майором подошли к одному из вагонов, и я увидел среди незнакомых солдат двоих водителей из РТО. Сашка Иноземцев, с которым в первые месяцы службы мы часто бывали в наряде по столовой, тут же познакомил меня с ребятами нашего взвода, а майор представил меня прапорщику, заведовавшему хозяйственной частью взвода. Прапорщик, уже далеко не молодой, был человеком добродушным, невысокого роста, с несколько грузноватой фигурой и подернутыми сединой волосами. Солдаты между собой называли его Макарычем. Второй прапорщик, по фамилии Новиков – худощавый, усатый, с пропитой физиономией, заведовал технической частью.
Как оказалось, наш взвод погрузку уже завершил. Все машины кроме той, на которой мы приехали, уже стояли на платформах, и все солдаты нашего взвода собрались у вагона, в котором мы должны были ехать. Прапорщик руководил погрузкой в вагон какого-то снаряжения. Работали в основном солдаты младшего (ноябрьского) призыва. Их было во взводе человек 9 или 10. Четверо из них были по национальности узбеками, по-русски говорили не очень хорошо, и особого рвения к работе не проявляли.
Мне, конечно же, еще никогда не приходилось ездить в товарном вагоне воинского эшелона, да и видел я такие эшелоны только в кино. В вагоне, в правой и левой его части, были деревянные нары в три этажа; посередине вагона в одну линию стояло несколько длинных столов и скамеек, какие обычно бывают в солдатских столовых.
После погрузки в вагон всего необходимого мы слонялись вдоль эшелона и смотрели, как на платформы заезжают машины другого взвода. Среди товарных вагонов стоял один пассажирский. В нем разместились офицеры и прапорщики. В одном из вагонов расположилась кухня.
На ужин нам выдали сухой паек, и мы наполнили чаем свои фляги. С наступлением темноты объявили отбой. Сашка Иноземцев, парень бойкий и шустрый, кого-то сдвинул, с кем-то поругался, и в результате мне досталось неплохое место на втором ярусе. Засыпая, я подумал, что ведь не все уж так плохо, как мне поначалу казалось.
Утром мы поднялись часов в семь, не спеша позавтракали. На календаре было 27 июня 1981 года, мой день рождения. Мне исполнилось двадцать лет. Благодаря удивительному стечению обстоятельств, в этот день я оказался в самом сердце космодрома, в двух километрах от знаменитого стартового комплекса и в сотне метров от здания монтажно-испытательного корпуса, где собирают космические ракеты. Настроение мое значительно улучшилось. Я довольно смутно представлял себе, что меня ждет впереди, но теперь я желал лишь одного – поскорее бы эшелон отправился в путь.
Погрузка близилась к завершению. Мы опять слонялись вдоль эшелона, а затем поднялись по насыпи и пошли к казармам. Там был солдатский магазин и чайная. Мы купили печенья, конфет, попили газировки и пошли к эшелону.
С насыпи открывался вид на бескрайнюю равнину. Впереди, примерно в километре от нас, виднелись несколько зданий. Это была 113-я площадка. Там находилось несколько гостиниц, в которых размещались приезжающие в командировки на космодром специалисты ракетно-космической техники. Правее, за зданием монтажно-испытательного корпуса, вдали, сооружался стартовый комплекс «Энергия-Буран», и где-то дальше, за ним, должна находиться посадочная полоса для космического корабля многоразового использования «Буран».
Я вспомнил подполковника, рассказывавшего мне о запусках лунной ракеты Н-1. Он, видимо, работал в этом самом монтажно-испытательном корпусе. Значит, стартовая площадка, откуда взлетала эта ракета, должна быть отсюда видна. Левее 113-й площадки на расстоянии нескольких километров отчетливо просматривалось какое-то очень высокое сооружение, похожее на фермы стартового комплекса. Вероятно, это и есть та самая, неиспользуемая сейчас 110-я площадка. Я представил себе, как гигантская ракета оторвалась от земли, а затем упала и взорвалась… И теперь лишь ржавеющие металлические конструкции заброшенного стартового комплекса напоминают о тех, мало кому известных, событиях.
После обеда погрузка была полностью завершена. Нам было приказано занять свои места в вагонах и не выходить. Командиры взводов проверили наличие личного состава и доложили командиру роты. Вскоре к всеобщей нашей радости эшелон тронулся, и мы отправились в далекий путь.
Продолжение: https://dzen.ru/a/ZsrtNCRp8U02kW_x
