Из воспоминаний Михаила Григорьевича Черняева
В конце декабря (1853) начались сильные морозы, и войска наши расположились на зимние квартиры, а для того, чтобы препятствовать туркам фуражировать в Валахии (в Калафате размещался большой турецкий гарнизон) необходимо было стеснить их. В это же самое время, в 14 верстах от Калафата, в селении Четати стоял Тобольский полк с 4-мя орудиями и двумя батальонами гусар, под командой генерала Баумгартена (Александр Карлович).
Одесский же полк, с бригадным командиром Бельгардом (Карл Александрович), был сзади, верстах в 15-ти в другом селении, Модоцей. Главный отряд, состоявший из двух полков под начальством генерала Анрепа (здесь Иосиф Романович Анреп-Эльмпт), стоял в Боялешти, так что между этим последним отрядом и Четати было около 30 верст перехода.
25 декабря, на заре, раздался первый выстрел. День стоял морозный, было более 20 градусов, выстрелы ясно доносились за 30 верст. Услышав их, Бельгард поспешил двинуться к Баумгартену на помощь и, опасаясь опоздать, решил идти прямо в тыл неприятельскому отряду, чтобы отвлечь турок на себя, чем спас весьма стойко державшегося Баумгартена.
Однако и Баумгартен, и Бельгард понесли страшные потери, потому что Анреп, из-за "глубокомысленных стратегических планов" не пошел им на выручку, опасаясь, как он впоследствии оправдывался, "за свою базу". Он решился выступить только в час пополудни и пришел на место сражения уже в сумерки, застав только хвост турок.
Так обстояли дела наши под Калафатом, когда Австрия, удивив мир своей неблагодарностью, потребовала очищения нами Дунайских княжеств и объявила casus be'li за "взятие нами Силистрии".
Маловалахский отряд, под командой Павла Петровича Липранди (дивизия пехоты, бригада артиллерии, два полка гусар и полк казаков) стал медленно отступать от Калафата (против крепости Виддин), прикрываясь притоками Дуная и в начале мая 1854 г. остановился у города Слатина, за рекой Ольтой.
Чтобы следить за отступающим отрядом, турки выдвинули с того берега Дуная всю свою кавалерию, в числе 6-8 тысяч всадников, под начальством какого-то польского графа, возведенного в звание паши. При таком скоплении кавалерии, турки скоро почувствовали недостаток в фураже и для добывания его стали высылать своих фуражиров чуть ли не под выстрелы нашего отряда.
Для противодействия им, генерал Липранди решил выслать за реку Ольту легкие кавалерийские отряды при орудиях. При Маловалахском отряде в это время находились два офицера генерального штаба: капитан Кебеке и штабс-капитан Черняев.
Первый легкий отряд, высланный против турецких фуражиров, был составлен из дивизионов Ахтырского гусарского волка и дивизиона гусарского князя Варшавского полка (командиром последнего был Андрей Николаевич Карамзин), сотни казаков при четырех орудиях конной артиллерии под общим начальством командира Ахтырского полка, генерал-майора Салькова (Василий Александрович).
В его распоряжении находился капитан Кебеке.
На привале были получены от жителей сведения, что "турецкие фуражиры грабят недалеко селение". Полковник Карамзин настаивал немедленно двинуться против них, но капитан Кебеке, более осторожный, советовал послать предварительно казаков на разведку. С мнением последнего согласился начальник отряда.
Между тем турки, нагрузившись фуражем и ограбив селение, быстро удалились и когда отряд пришел наконец к месту, то их и след простыл. Ограбленные жители обступили отряд с криком и плачем. А. Н. Карамзин был возмущен и всю вину приписывал Кебеке.
Через несколько дней после этого, был выслан второй летучий отряд из трех дивизионов князя Варшавского полка (бессмертные гусары), сотни казаков и четырех конных орудий под начальством полковника Карамзина (за болезнью графа Алопеуса (Фёдор Давидович), командира этого полка).
На мою долю, выпало находиться в распоряжении Андрея Николаевича Карамзина.
Сбор отряда был впереди, перейдя через реку Ольту. Выступление назначено в шесть часов утра. Я явился к А. Н. Карамзину и получил от него приказание, коротко выраженное, следовать с сотнею казаков впереди отряда и обо всем замеченном доносить ему.
День был невыносимо жаркий. Пройдя несколько вёрст, у первой воды я остановил свою сотню и прискакал к начальнику отряда спросить, не прикажет ли он приостановить отряд.
- Зачем? - спросили он меня.
- Для того чтобы подтянуть подпруги и дать оправиться людям и лошадями, как обыкновенно это делается при движении кавалерии.
- Я не считаю это нужным, - возразил Карамзин.
Мы пошли безостановочно до реки Ольтеца, пройдя 35 верст, где и стали на привал перед мостом, не переходя его. Я расставил аванпосты и послал разъезды в близ лежащие селения привести языков.
Когда я вернулся к отряду, то старики-дивизионеры: подполковник Дик и майор Бантыш подошли ко мне, прося доложить начальнику отряда, что дальше идти нельзя, люди и лошади утомлены, от главного отряда отошли далеко, никакой опоры сзади нет. Я не решился докладывать и предложил им самим идти к А. Н. Карамзину, они тоже не пошли.
Здесь я должен сказать, что Карамзин принят был в полку не с распростертыми объятиями. Причиной этому был его полковничий чин, сбивший все расчеты на производство и сравнительно молодые года его.
Седые дивизионеры и эскадронные командиры не могли охотно подчиняться ему, а солдаты не могли иметь доверие. Если бы он прибыл как полковой командир, то с этим легче бы примирились, так как к назначению из гвардии молодых полковников в армии уже привыкли, и это было тогда не редкостью.
Надо прибавить к этому, что в обоих полках бригады большинство офицеров были поляки, а меньшинство русские, и потому общество офицеров было разделено на два лагеря.
Когда с аванпостов привели из разных деревень жителей, я, расспросив их порознь, пошел доложить А. Н. Карамзину. Он сидел с книгой у походного стола, накрытого для завтрака.
Рассказав ему, что жители единогласно показывают, что турецкого отряда они нигде не видали, но что впереди, по дороге к городу Каракалу, верстах в 10 от нашего привала, в селе Доброславени, со вчерашнего дня стоит 10-15 человек конных турок.
Карамзин был не в духе, недоволен самим собой, как вынужденный действовать вопреки всем. Он рассказал подробно "свой набег под начальством генерала Салькова" и заключил свой рассказ словами: "но по каким-то тонким стратегическим соображениям мы медлили и когда прибыли на место, то и след турок простыл".
Едва успели мы наскоро позавтракать, как Карамзин приказал трубить "подъем". Я отправился с казаками вперед. Перейдя мост и, пройдя с версту, я оглянулся и увидел, что весь отряд следует, не отставая ни на шаг, за мною. Чтобы отделиться от него, я поднял казаков рысью, но и отряд последовал за мною также рысью. Я перешел на шаг, и отряд также.
Таким образом, мы подошли гуртом к Доброславени. Турецкий пикет, завидя нас, сделал сигнальный выстрел и ускакал. Бросившиеся за ними казаки не могли догнать их. Мы продолжали идти вперед всем отрядом и, пройдя пустую деревню (жители разбежались) подошли к болотистому ручью Тузлуй. Через ручей был перекинут мост.
Для того чтобы перейти его, отряд вытянулся длинной вереницей и поднялся на противоположный берег. Перед нами открылась обширная равнина, окаймленная с левой стороны рекой Ольтой и завершенная перед нами городом Каракалом, впереди которого были выстроены четыре эскадрона турецких улан.
День клонился к вечеру, мы отошли от отряда на 45-47 верст.
Рассыпав казаков, я вернулся к отряду и решился доложить Карамзину, что по предыдущим опытам мне не случалось, чтобы турки в меньшем числе и без артиллерии решались принять нашу атаку, что поэтому я опасаюсь как бы за видимыми четырьмя эскадронами у них не было спрятано бОльших сил.
На этот раз Карамзин мне мягко ответил: "Неудобно нам, настигнув неприятеля, вернуться назад без положительных о нем сведений. Что я смогу доложить генералу Липранди? Поэтому мы приблизимся к туркам на пушечный выстрел, откроем огонь и заставим их развернуть свои силы".
Мы продолжали двигаться, и наконец, казачья цепь впереди раздвинулась в обе стороны и грянул выстрел. Но не успело 4-е орудие выстрелить, как из-за обоих турецких флангов ринулась на нас на всем скаку масса иррегулярной кавалерии, стараясь, не вступая в бой, обойти и занять мост через Тузлуй, от которого мы выдвинулись вперед версты на полторы.
Дело завязалось, и выпутаться из него, как из всякого кавалерийского дела, было уже невозможно.
Мы начали отступать, отстреливаясь из орудий на отвозах; но турецкая конница, состоявшая большей частью из албанцев, вооруженных длинными винтовками, наносила громадную убыль нашим артиллерийским лошадям, так что под конец боя, орудия, возившиеся на шести лошадях, очутились на двух-трех.
Отстаивая артиллерию и сами защищаясь ею против нахлынувших на нас турок, мы отступали медленно и дали туркам возможность опередить наш левый фланг. Пришлось отогнать их саблями. Пущен был эскадрон под начальством поручика Винка (эскадронный командир был болен лихорадкой и остался в штабе), но он был убит первым, и эскадрон, потеряв начальника, не доскакал до неприятеля.
Повернули два орудия, но пока наши успели очистить фронт для стрельбы, турки были уже так близко, что слышен был звук нашей картечи по телам их людей. Они не выдержали огня и рассеялись. На правом нашем фланге также отбивались саблями.
Я находился при артиллерии. Дойдя до края оврага, я увидел вверху большую толпу турок у моста, окруживших Карамзина, который в белом кителе резко выделялся между ними. Гусар около него не было видно.
Заметив во мне офицера, мгновенно из толпы отделилось несколько турок и бросилось на меня. Не решаясь перескочить через болотный ручей, чтобы нагнать своих, я поскакал вдоль его и был спасен казаком, спускавшимся вскачь наперерез мне и завязнувшим в болоте.
Турки занялись им, и я благополучно перебрался выше на ту сторону ручья, куда неприятель не решался перейти, предполагая вероятно сзади нас опору.
Мы спокойно дошли до места нашего привала, перешли длинный мост через Ольтец, и я ускакал вперед, чтобы доложить о постигшей нас неудаче генералу Липранди, но был уже предупрежден несколькими гусарами и встретил отряд нашей пехоты с артиллерией, двигавшейся по дороге к месту боя.
В этом бою мы потеряли все бывшие с нами четыре орудия и все зарядные ящики за исключением одного, успевшего переехать через ручей вброд выше моста. Все ездовые были изрублены. Командир дивизиона штабс-капитан Малиновский был ранен. Из гусар были убиты поручики Винк и Грушневский, юнкер князь Голицын и барон Ган, ранены майор Бантыш и еще три офицера. Из нижних чинов убито человек 15-20, а всего с ранеными выбыло из строя 105 человек.
На другой день, по возвращении пехотного отряда, привёзшего тела наших убитых, в числе которых находилось и тело А. Н. Карамзина, мы узнали из рассказа раненого гусара, притворившегося убитым, следующее:
"Карамзин был обезоружен и окружен около моста. Его вели пешего; но он, выхватив у одного из конвойных саблю, стал рубиться и был сам изрублен". На теле его было 17 ран. Все тела наших убитых были раздетые и к приходу отряда сильно разложились. Тело Карамзина было узнано его камердинером, следовавшим на место боя с отрядом.
Несмотря на поражение, я не услыхал во всем отряде ни одного слова упрека памяти А. Н. Карамзина, не захотевшего пережить неудачу. Бой под Каракалом 16-го мая 1854 года назван в донесении фельдмаршалу Паскевичу несчастным и остался в памяти войск под названием "Карамзинского".
