Иван бежал без оглядки, прячась в стогу сена до самой темноты. Ему казалось, что если судьба спасла его дважды, то, может, и дальше повезет выбраться. Лес он преодолел с трудом, но болото оказалось ещё более изнурительным испытанием. Вокруг квакали лягушки, тина плавала в зловонных заводях, а над водой поднимался туман, сияющий в лунном свете, как живое, переливающееся облако. Ивану казалось, что туман – это живые существа, наблюдающие за ним с любопытством: кто он такой и зачем пришел.
Из теней болота за раненым Иваном следила пара глаз. Он не сразу заметил, что вместе с ним начала двигаться какая-то тень. Иван не верил в чудовищ, хоть и помнил мамины рассказы о древних бесах, обитавших на земле в стародавние времена. Упоминались болотные утопцы, кикиморы, мавки и русалки, но все это казалось далеким прошлым. Теперь его мысли занимала только война.
Иван споткнулся о кочку и плюхнулся лицом вперед, в теплую воду. Раны под повязками начали саднить, а насекомое укусило его в спину так больно, что он вскрикнул. В тот же миг ему показалось, что тень, преследовавшая его, вздрогнула и исчезла вдали.
Стоя среди болота, Иван оглядывался, пытаясь понять, как выбраться к дороге. Утопнуть среди этой зеленой, чавкающей трясины казалось ему совсем не заманчивой перспективой. Вокруг все было туманно и зловеще, а где-то вдалеке ухала сова, хотя как она нашла здесь место для гнезда – оставалось загадкой.
Продолжая путь, Иван наткнулся на хижину, стоящую посреди зарослей камыша. Скорее, это был не дом, а капитальный шалаш, устроившийся на кривом дереве, словно жуткое гнездо гигантской вороны. Внутри что-то гремело, и кто-то сновал туда-сюда. Иван осторожно подобрался поближе и замер, стоя в воде, прислушиваясь к происходящему.
Над избой поднимался небольшой дымок, порой вырывались клубы золы, которые расползались в разные стороны, придавая туману тот самый блеск, который казался Ивану живым существом. Дверь была перекошена и скрипела в такт с половицами, которые жалобно пели под ногами неизвестного обитателя.
Иван решился постучать. Если здесь жил отшельник, то, может, это был еще один счастливый случай. Он поднялся по кривому крыльцу и дернул за дверь. Та сначала подалась, но оказалась запертой изнутри. В избе остановились шаги, и через дверь раздался старческий голос: "Кто там, ааа?"
Иван начал объяснять: "Я из деревни, немец пришел, я прячусь в болоте, хочу к нашим выбраться."
После паузы голос снова заговорил: "А что тебе от меня нужно, служивый? Или дальше болотом, к лесу пойди, авось и выйдешь куда."
"Пусти меня, отец, передохнуть немного, и дальше пойду, обещаю, не задержусь," – настаивал Иван.
"Ну, заходи, касатый, но у меня здесь свои порядки. Если не против – проходи, но вякнешь что не так, пеняй на себя," – дверь отворилась.
Войдя в дом, Иван удивился: внутри было тепло и уютно, казалось, что изба изнутри больше, чем снаружи. Вокруг стояли пыльные, но приличные диваны, столы и стулья, а в камине горел огонь. Между книжными полками, покрытыми паутиной, уходил коридор в другую комнату, за которой угадывалась еще одна, большая зала. Иван осматривался с изумлением, а мокрая грязь с его одежды падала на деревянный пол.
"Кого тебе перевязать надо, говоришь?" – поинтересовался седой старик в мешковатой одежде, держа в руках тарелку с мясом и тушеным картофелем.
Раны Ивана саднили, и ему хотелось сорвать повязку и расчесать до костей. "Мне бы марлю или тряпицу, хозяин. Немцы наших перебили, мне, может, одному повезло," – ответил он.
Старик повел Ивана через комнату в просторный зал. "Эта изба не простая, от матушки моей досталась," – сказал он. "Померла она уж лет триста назад, а я всё здесь, но думаю, как война закончится, переберусь на восток, там ещё много глухих мест."
Ваня присел на диван, похожий на другие, а дед стал перевязывать его раны, внимательно рассматривая их. "Ты что, один на болоте живешь, отшельник что ли?" – спросил Иван.
"Мой ты, касатый, какой же я тебе старик? Я ещё молодой совсем, вот матушка моя была древней, жила здесь задолго до того, как родились твои предки," – старик потуже затянул повязку, так что Ваня невольно выпустил воздух из легких.
"Ох, отец, не хотел обидеть, я старших уважаю," – ответил Иван.
"Да ладно, не обращай внимания," – старик махнул рукой и, прищурившись, добавил: "Пойдем, покажу тебе кое-что."
Они прошли через длинный коридор в еще одну комнату, и Иван окончательно убедился, что изба будто из сказки – сколько хочешь комнат, все огромные. Старик открыл дверь с табличкой "Кухня", и оттуда пахнуло ароматами жаркого и теста для пирогов. Но, войдя внутрь, Иван едва не задохнулся: комната была полна ошметков человеческих тел – руки, ноги, срезанные локти, вывороченные ребра.
"Кто сказал, что со своими порядками не сунется сюда?" – дед нахмурил брови и потянулся к мясницкому тесаку. Иван поднял руки: "Отец, я не против, просто испугался. Люди ведь..." – он указал на изуродованную голову.
"Люди? Вы там на войне штабелями людей укладываете, а мне что, корешками питаться? Пиявками?" – старик хмыкнул. "Теперь вот приходится чем-то питаться, а ваш грохот всех зверей распугал. Раньше я грибами да ягодами питался, а теперь что прикажешь?"
Дед провел Ивана в последнюю комнату, показав свою коллекцию оружия: мечи, шлемы, каски и винтовки разных времен. "Ты, наверное, понял, что тебе и повезло, и нет одновременно?" – старик присел на металлический доспех.
"Отец, я... устал. Все будто не настоящее. Скажи, кто ты?" – спросил Иван.
"Я... так-то раньше был почти как человек, а теперь и сам не знаю. Слышал, меня раньше Кощей звали, но теперь и вовсе никак," – старик усмехнулся.
Тася, тем временем, обслуживала немца, который запер её в избе. Фашист приказал ей приготовить ему стол, а сам вышел на улицу, проверяя результаты перевода захваченных карт и писем. Он говорил по-русски с акцентом, и, уходя, другой немец послал ей мерзкий воздушный поцелуй.
Вечер подходил к концу.
Иван проснулся оттого, что дед тряс его за плечо.
— Эй, косатый, чего ты тут вздумал в обморок падать? — Ваня, немного успокоившись, поднялся с пола, на котором, видимо, упал от изнеможения.
— Приснилось что-то, что ли? — дед нахмурился, заметив, что глаза Ивана были на мокром месте.
— Я невесту свою оставил там, где немцы. Не знаю, жива ли она вообще…
— Ох, ну опять ты за своё. Что я в тебе нашёл, а? Ведь обычно никого не впускаю. Ладно, рассказывай, что у вас там стряслось.
Иван, как мог, описал всё, что произошло с ним и немцами.
— Ох, что ж вы за народ-то такой? Били их, били — и никак не добьёте. Это ж идеология такая! — ворчал старик, роясь в сундуке возле камина. Ваня уселся на диван, наблюдая за дверью, через которую вошёл.
— Ты как говоришь, тебя зовут? — дед поднял голову из сундука.
— Иван.
— Ванька! Ух, как давно я это имя не встречал. Был тут один… Царствие там уж какое ни на есть… Вот и моя погибель видать за мной пришла. А я всё думаю, что ж ты мне так приглянулся!
— Чего? — не понял Иван.
— Да это я так… Не обращай внимания. Давай лучше одежду мне по вашему найдем и старое ружьишко.
Наконец, дед облачился во что-то более-менее приличное и достал из сундука двустволку-переломку.
— Ох, это ещё лет пять назад мне охотничек попался. Потонул дурак в трясине, а ружьё новенькое — так и держал над головой, пока не захлебнулся, — дед заглянул в каждый ствол, проверил оба спусковых крючка и пошарил по сундуку в поисках патронов.
— Ты чего, отец, удумал-то?
— А чего? За невестой твоей, Ванька, пойдём сейчас.
— С тобой? Вдвоём и вот с этим вот? — Иван тыкнул пальцем в ружьё. — Да нас там размажут в миг! Это не шутки шутить у себя в шалаше на дереве, дед. Ты заканчивай, я отдохнул слегка, перевязался и за нашими пойду, дальше.
Дед вдруг посерьезнел, сдвинув брови, будто стал выше, и хоть худощавый как палка, выглядел грозно.
— Пока ты за вашими будешь ходить, немчура, если невеста твоя жива, будет её табуном насиловать. А ты всё как дурак будешь бегать да бумажки по начальникам собирать! — дед зарядил ружьё и направился к выходу.
Иван представил себе эту картину и почувствовал, как холодный пот пробежал по спине, а кулаки сжались от бессилия. Он догнал деда уже снаружи. Рассветало, а болота всё ещё застилал туман.
— Дед, нас же убьют. Надо хоть план придумать. Бинокль взять, осмотреться.
— Ничего, друзья помогут, а мне уж скоро и кормить их. Вот и пополним запасы.
— Майн гот, как хорошо! — Офицер, забравшись на девушку, в который раз опустошил себя в неё. Бедная Тася не знала, куда деваться — этот ублюдок вонял чесноком и гренками, приготовленными по его приказу.
Фашист слез с неё, подошёл к столу и, в отличие от простых солдат, налил себе пива в бокал и жадно выпил. Опять его охватил голод. Каждый раз, когда он брал эту юную девку, ему хотелось залиться ещё пивом и чем-нибудь перекусить.
Он не приветствовал зверства, которые учиняли его солдаты, входя в деревню. Ему нравились женщины, и даже эти славянки были хороши. Единственное, что он любил больше, чем командовать на поле боя, это командовать в постели. Чем моложе была девушка, тем увереннее он чувствовал себя потом в бою.
Его обмякший хрен болтался, когда он обернулся к плачущей Тасе волосатой задницей и подкинул пару полен в костёр.
Со стороны леса, от крайнего поста, послышался стрёкот автомата. Сначала один, потом второй. Затем выстрелы раздались с крыши, где немцы расположили снайперов. Что-то случилось, но докладывать никто не спешил. Потом всё стихло.
— Найн, найн! — метался немец между окном и дверью, натягивая штаны. Вдруг дверь распахнулась, и ввалился дежурный.
— Разрешите доложить!
— Ну наконец-то, докладывайте!
— Со стороны леса произошло нападение дикого зверя. Стая белых волков, командир!
— Что? Каких волков? Вы бредите?
Немцы покинули избу и добрались до места происшествия. На земле, освещённой прожекторами, лежало с десяток волков, но не простых серых, а с белоснежными шкурами, пасти оскалены. Неподалёку валялся разорванный в клочья постовой.
— Напали словно бешеные, прямо из леса, — доложил один из тех, кто спустился с вышки.
Юстус поправил свою фуражку, не сдержав отрыжку. Пиво после короткой пробежки просилось наружу.
— Значит так: натяните здесь больше колючки и пусть пулемётчики срежут все кусты и деревья метров на пятьдесят.
Немцы подогнали машину с тяжёлым пулемётом и стали крошить лес в щепки. Уже через десять минут прилегающая к деревне часть, состоящая из молодой поросли и тонких берёзок, была уничтожена, и фашисты вновь натянули колючую проволоку вдоль периметра.
Когда Юстус вернулся в избу, Тася была уже одета и сидела на краю дивана, ожидая своей дальнейшей участи. Оставшись вдвоём, Юстус сразу стянул штаны, вновь обнажив своё хозяйство. Он поднёс его к юной девушке и с удовольствием наблюдал, как оно набухает. Тася старалась отодвинуться и отвернуться.
— Смотри сюда, кобылка, я тебя ещё и ещё буду! — Он грубо показал жестом и снова вернулся к столу, где допил пиво.
Когда немец в очередной раз закончил издеваться над девушкой, облапывая её бёдра и заходя сзади, его вдруг сморило, и он рухнул рядом, закрыв глаза.
— Раус айне медхен, хорошая проститутен будешь, — немец почти захрапел, когда почувствовал лёгкий укол у горла. Тася достала спрятанную вилку и поднесла её к глотке мучителя.
— Найн, что ты делаешь, глупая девка, убери её! — Он так и не понял, что это было. Тася размахнулась и стала колотить его в горло остриём, повторяя удар за ударом. Изо рта немца текла густая кровь, он хрипел и булькал, но не мог позвать на помощь.
Когда фашист с голым задом распластался на полу и уткнулся мордой в собственную кровь, Тася стала ходить по избе, выглядывая через окно. Она думала, как бы выйти, чтобы немцы её не заметили. Натянув платье и подперев дверь стулом, она попыталась выбить окно, но оно не поддавалось.
В дверь раздался стук. Когда с той стороны не смогли её открыть, кто-то громче заколотил.
— Kommandant, ist alles in Ordnung? — Услышав, что ей не отвечают, начали колотить ещё яростней. Тася приготовилась к худшему. Ей было страшно разбить окно — тогда её наверняка расстреляют, услышав, что она бежит.
Ещё мгновение, и всё кончится, думала она. Сердце бешено стучало от страха, готовое выскочить из груди.
