На следующее утро Мария проснулась с ощущением, будто внутри что-то надломилось и срослось заново. За окном моросил мелкий дождь, затягивая мир серой пеленой – типичная петербургская погода, словно отражение ее душевного состояния.
«Ну что, Машка, – пробормотала она, глядя на свое помятое отражение в зеркале, – добро пожаловать в мир взрослых решений. Как там говорил папа? „Выбор – это всегда потеря"».
Звонок телефона застал ее врасплох. На экране высветилось имя Соломона Марковича.
«Машенька, голубушка, – раздался в трубке его скрипучий голос, – зайдите ко мне, будьте так любезны. Есть разговор».
Что-то в его тоне заставило Марию насторожиться.
«Конечно, Соломон Маркович. Через полчаса буду».
Квартира старого диссидента встретила ее запахом трубочного табака и пыльных фолиантов. Соломон Маркович, похожий на постаревшего библейского пророка, восседал в своем любимом кресле, окруженный книгами, словно бастионами.
«А, Машенька, проходите, – он махнул рукой в сторону стула. – Я тут слышал... – он замялся, – в общем, до меня дошли слухи, что вы подумываете продать библиотеку вашего отца».
Мария вздрогнула. «Откуда...?»
«Э, девочка моя, – усмехнулся старик, – в этом доме и стены имеют уши. Особенно когда речь идет о книгах».
Он тяжело вздохнул, и вдруг показался Марии невероятно старым и уязвимым.
«Знаете, Машенька, я ведь вашего отца хорошо знал. Мы с ним... – он запнулся, – мы многое пережили вместе. И книги эти... они ведь не просто бумага и переплет. Это память. История. Понимаете?»
Мария кивнула, чувствуя, как к горлу подступает комок.
«Но я понимаю, – продолжил Соломон Маркович, – иногда жизнь ставит нас перед выбором... не самым приятным».
Он поднялся, пошаркал к старинному секретеру. Достал оттуда небольшую шкатулку.
«Вот, – сказал он, протягивая Марии серебряный медальон. – Это память о моей покойной жене. Она говорила, что в нем – сила всех поколений наших женщин. Возьмите».
«Но... я не могу, – растерялась Мария. – Это же...»
«Можете, – перебил ее старик. – И должны. Откройте».
Мария открыла медальон. Внутри была выгравирована фраза на иврите.
«Это значит „И это тоже пройдет", – пояснил Соломон Маркович. – Запомните, девочка. Все проходит. И хорошее, и плохое».
Мария сжала медальон в ладони, чувствуя, как по щекам катятся слезы.
«Спасибо, – прошептала она. – Но как же...»
«А с книгами мы что-нибудь придумаем, – подмигнул старик. – У меня есть пара знакомых букинистов. Может, удастся продать часть коллекции, не разрушая ее полностью. Главное – не спешите с решениями. Время, оно ведь тоже лекарь».
Выйдя от Соломона Марковича, Мария почувствовала странное облегчение. Словно тяжесть, давившая ей на плечи, стала чуть меньше.
Вечером, уложив Аню, она достала старую отцовскую печатную машинку. Пальцы легли на клавиши, и комната наполнилась знакомым стрекотом.
«Время – странная штука, – печатала Мария. – Оно то растягивается, как ириска, то сжимается в тугую пружину. И вот ты уже не та девочка, что когда-то прыгала по лужам на Моховой, а женщина, которой пора принимать взрослые решения. Но где-то в глубине души все еще живет та девочка, и она шепчет: „Не бойся. Все будет хорошо"».
За окном шумел вечерний Петербург, равнодушный к маленьким человеческим драмам. Но Марии казалось, что город подмигивает ей огнями фонарей, словно говоря: «Держись, девочка. Ты справишься».
Дни до открытия выставки Алексея тянулись, как патока – густые, вязкие, наполненные тревожным ожиданием. Мария металась между решениями, как маятник – то готовая броситься в омут с головой, то отшатываясь от самой мысли о переменах.
*****
В четверг вечером, когда Аня уже спала, а город за окном медленно погружался в сумерки, раздался звонок в дверь. На пороге стоял Игорь – непривычно взъерошенный, с бутылкой вина в руках.
«Привет, – сказал он, переминаясь с ноги на ногу. – Можно войти?»
Мария молча посторонилась, пропуская его в квартиру. От Игоря пахло дождем и чем-то неуловимо знакомым – то ли одеколоном, которым он пользовался в начале их отношений, то ли просто прошлым.
«Что случилось?» – спросила она, когда они устроились на кухне.
Игорь криво усмехнулся, разливая вино по бокалам.
«Знаешь, Маш, я тут подумал... Может, мы все делаем не так?»
«В смысле?» – Мария почувствовала, как внутри все сжалось.
«Ну, вот эта наша война... – он махнул рукой, чуть не опрокинув бокал. – Ты, я, Анька посередине. Все эти упреки, обиды... Может, ну его к черту?»
Мария молчала, не зная, что ответить. А Игорь вдруг заговорил – быстро, сбивчиво, словно боялся не успеть высказать все, что накопилось:
«Я ведь помню, какой ты была раньше, Маш. Глаза горели, когда о переводах рассказывала. А сейчас смотрю – будто потухла. И я... я ведь тоже не железный. Устал быть вечно виноватым, понимаешь?»
Он замолчал, уставившись в бокал, словно надеялся найти там ответы на все вопросы.
«И что ты предлагаешь?» – тихо спросила Мария.
Игорь поднял на нее глаза – усталые, но с проблеском какой-то отчаянной надежды.
«Давай попробуем снова, а? Я знаю, я был мудаком. Но, может, еще не поздно все исправить? Ради Аньки. Ради нас».
Сколько раз она мечтала услышать эти слова? А сейчас...
«Игорь, я... – она запнулась, подбирая слова. – Я не знаю. Правда. Столько всего произошло».
«Я понимаю, – кивнул он. – Не прошу сразу ответа. Просто... подумай, ладно?»
Когда за Игорем закрылась дверь, Мария еще долго стояла у окна, глядя, как он идет по двору – ссутулившийся, словно придавленный грузом несбывшихся надежд.
А на следующий день позвонил Алексей.
«Маш, ты придешь завтра?» – в его голосе слышалось плохо скрываемое волнение.
«Да, конечно, – ответила она, чувствуя, как сердце пускается вскачь. – Я обещала».
«Отлично! – он на секунду замолчал, а потом добавил тише: – Знаешь, там будет одна работа... В общем, ты поймешь. Она для тебя».
Повесив трубку, Мария прижалась лбом к прохладному стеклу. За окном шумел вечерний Петербург – равнодушный свидетель человеческих драм.
«Ну и что теперь, Машка?» – спросила она у своего отражения.
Отражение молчало, но где-то в глубине зрачков плясали чертики – то ли предвкушения, то ли страха перед неизбежным выбором.
А в шкатулке на комоде поблескивал серебром медальон Соломона Марковича. «И это тоже пройдет», – словно шептал он.
Мария вздохнула, отходя от окна. До выставки оставались считанные часы, а она все еще не знала, какое решение примет. Но где-то в глубине души уже брезжила уверенность – что бы она ни выбрала, это будет ее выбор. Не навязанный обстоятельствами, не продиктованный чувством долга.
Ее собственный путь.
*****
День выставки выдался на удивление ясным, словно сам Петербург решил устроить передышку в своей извечной хандре. Мария брела по набережной, щурясь от непривычно яркого солнца. Город, казалось, подмигивал ей всеми своими окнами, фонтанами и позолоченными шпилями.
"Ну что, Машка, – подумала она, – готова к прыжку в неизвестность?"
У входа в галерею толпился народ – художники, критики, журналисты. Воздух звенел от возбужденных голосов и звона бокалов. Мария на мгновение замерла, чувствуя, как внутри все сжимается от волнения.
– Маша! – окликнул ее знакомый голос.
Она обернулась. Алексей стоял у дверей – взъерошенный, с горящими глазами. В своем неизменном черном свитере и потертых джинсах он казался чужеродным элементом среди разодетой публики.
– Я уж думал, ты не придешь, – выдохнул он, притягивая ее к себе.
– Обещала же, – улыбнулась Мария, чувствуя, как от его прикосновения по телу разливается тепло.
Внутри галереи царил легкий хаос. Картины Алексея – яркие, дерзкие, почти кричащие – притягивали взгляды, не давая отвести глаз.
– Это... потрясающе, – прошептала Мария, останавливаясь перед огромным полотном, где переплетались причудливые формы и цвета.
– Правда? – в голосе Алексея слышалась неуверенность. – А вот эту я хотел тебе показать.
Он подвел ее к небольшой картине в углу зала. Мария замерла. С холста на нее смотрела она сама – но не такая, какой она видела себя в зеркале каждое утро. Эта Мария словно светилась изнутри, ее глаза горели каким-то неземным огнем.
– Это... я? – выдохнула она.
– Это ты такая, какой я тебя вижу, – тихо сказал Алексей. – Настоящая. Живая.
Мария почувствовала, как к горлу подступает ком.
В этот момент к ним подлетела журналистка с микрофоном.
– Алексей, расскажите о вашем творческом методе! Это правда, что вы пишете картины обнаженным при свете луны?
Алексей закатил глаза:
– Ну конечно. А еще я приношу в жертву черных петухов и танцую с бубном.
Журналистка растерянно моргнула, не уверенная, шутит он или нет.
Мария не смогла сдержать смешок. Вот оно – то, что всегда привлекало ее в Алексее. Эта способность оставаться собой в любой ситуации, эта дерзость, граничащая с хамством.
Вечер летел стремительно. Мария словно со стороны наблюдала за собой – вот она смеется над чьей-то шуткой, вот увлеченно спорит о современном искусстве, вот стоит у окна, задумчиво глядя на огни ночного города.
– О чем думаешь? – голос Алексея вырвал ее из задумчивости.
– О выборе, – честно ответила она. – О том, как одно решение может изменить всю жизнь.
Алексей помолчал, а потом вдруг сказал:
– Знаешь, Маш, я ведь тоже выбор делаю. Каждый день. Между свободой и... чем-то большим.
Она посмотрела на него вопросительно.
– Поехали со мной, – выпалил он. – В Париж. Там выставка намечается, на полгода. Потом, может, Берлин, Нью-Йорк...
Мария почувствовала, как земля уходит из-под ног.
– Алеша, я... – она запнулась. – У меня же Аня. Работа. Жизнь здесь.
– Возьмем Аньку с собой, – горячо зашептал он. – Представляешь, какой это будет опыт для ребенка? А работать ты сможешь откуда угодно. Весь мир у твоих ног, Маша!
Она смотрела на него – взъерошенного, пылающего энтузиазмом – и вдруг поняла: вот оно. Момент истины. Выбор, которого она так боялась и которого так ждала.
– Мне нужно подумать, – тихо сказала она. – Дай мне время до завтра, хорошо?
Алексей кивнул, в глазах его мелькнула тень разочарования, но он промолчал.
Домой Мария шла пешком, несмотря на поздний час. Петербург дышал ночной прохладой, шелестел листвой в парках, подмигивал фонарями.
У парадной ее ждал сюрприз. На ступеньках, сгорбившись, сидел Игорь.
– Привет, – сказал он, поднимая голову. – Я тут подумал... может, нам стоит поговорить?
Мария застыла, чувствуя, как внутри все сжимается. Выбор. Снова выбор.
Она глубоко вдохнула, чувствуя, как прохладный ночной воздух наполняет легкие.
– Да, – сказала она наконец. – Нам определенно стоит поговорить.
Мария открыла дверь в квартиру, пропуская Игоря вперед. В прихожей было темно, только лунный свет, просачиваясь сквозь окно, рисовал причудливые узоры на стенах.
«Проходи на кухню,» – тихо сказала она. «Только не шуми, Аня спит.»
Игорь кивнул, на цыпочках проследовав за ней. В его движениях чувствовалась какая-то неуверенность, словно он был чужаком в доме, где когда-то знал каждый уголок.
На кухне Мария щелкнула выключателем, и пространство залил мягкий желтый свет. Она механически поставила чайник, достала чашки – привычные действия, помогающие собраться с мыслями.
«Ну, – сказала она наконец, усаживаясь напротив Игоря, – о чем ты хотел поговорить?»
Игорь поерзал на стуле, избегая ее взгляда.
«Маш, я... – он запнулся, подбирая слова. – Я много думал в последнее время. О нас. О том, как все пошло наперекосяк.»
Мария молчала, ожидая продолжения.
«Знаешь, – продолжил Игорь, – когда мы только познакомились, ты была такая... живая. Глаза горели, когда о своих переводах рассказывала. А я... я, наверное, этого не ценил.»
Он поднял на нее глаза, и Мария с удивлением увидела в них боль и раскаяние.
«Я думал, что делаю все правильно, – голос Игоря дрогнул. – Обеспечиваю семью, строю карьеру. А в итоге... в итоге потерял самое главное.»
«Игорь, – мягко сказала она, – прошло столько времени. Мы оба изменились.»
«Я знаю, – кивнул он. – Но, может... может, нам стоит попробовать еще раз? Ради Ани. Ради нас самих.»
В кухне повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов на стене. Мария смотрела на Игоря – такого знакомого и одновременно чужого – и вдруг поймала себя на мысли, что ей его жаль.
«Знаешь, – медленно начала она, – когда-то давно папа рассказал мне притчу. О человеке, который всю жизнь искал счастье, а оно оказалось у него под носом. Я долго не понимала, о чем это. А сейчас...»
Она замолчала, собираясь с мыслями.
«Игорь, – продолжила Мария, – ты хороший человек. Правда. И отличный отец. Но мы... мы уже не те люди, которые когда-то полюбили друг друга. И дело не в том, что ты что-то сделал не так. Просто... просто иногда людям лучше идти разными дорогами.»
Игорь сидел, опустив голову. Когда он поднял глаза, Мария увидела в них смесь боли и... облегчения?
«Я понимаю,» – тихо сказал он. «Наверное, где-то в глубине души я это знал. Просто не хотел признавать.»
Он встал, одернув пиджак.
«Спасибо, Маш. За честность. И за... за все.»
У двери он обернулся:
«Знаешь, я рад, что у Ани есть ты. Такая... настоящая.»
Дверь за Игорем зарылась. А она достала телефон и набрала номер Алексея.
«Алло, – сказала она, когда он ответил. – Я согласна. Поехали в твой Париж.»
За окном занимался рассвет, окрашивая небо в нежно-розовые тона. Новый день. Новая жизнь.
Мария улыбнулась, чувствуя, как внутри разливается тепло. Впереди ждала неизвестность, но почему-то она больше не пугала.
«Ну что, Машка, – сказала она своему отражению в окне, – готова к приключениям?»
Отражение подмигнуло ей, и в его глазах плясали озорные чертики – те самые, что когда-то давно заставили маленькую Машу влюбиться в мир слов и образов.
*****
Утро выдалось суматошным. Мария металась по квартире, пытаясь одновременно собрать вещи, успокоить взволнованную Аню и ответить на десяток звонков от Алексея.
«Мам, а мы правда едем в Париж?» – в сотый раз спросила Аня, теребя рукав любимого свитера.
«Правда, солнышко,» – рассеянно ответила Мария, пытаясь запихнуть в чемодан стопку книг. «Только ненадолго. На полгода.»
«А как же школа? И Мурзик?» – в голосе девочки звучала тревога.
Мария остановилась, присела перед дочерью на корточки, заглянула ей в глаза.
«Послушай, милая. Школу мы найдем и там. А Мурзика оставим соседке, тете Вале. Она будет за ним присматривать. И потом, это же приключение! Ты увидишь Эйфелеву башню, покатаешься на кораблике по Сене...»
Аня слабо улыбнулась, но в глазах все еще читалось сомнение.
Звонок в дверь прервал их разговор. На пороге стоял Соломон Маркович, сжимающий в руках потрепанный томик Пруста.
«Машенька, голубушка, – проскрипел он, – я слышал, вы уезжаете?»
Мария кивнула, пропуская старика в квартиру.
«В Париж, значит,» – задумчиво протянул Соломон Маркович, оглядывая разбросанные повсюду вещи. «Знаете, я ведь там был. Давно, еще до войны...»
Он замолчал, погрузившись в воспоминания. А потом вдруг встрепенулся:
«Вот, возьмите,» – он протянул Марии книгу. «Читайте Пруста в оригинале, там, где он творил. Может, и вам откроется что-то новое.»
Мария с благодарностью приняла подарок, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
«Соломон Маркович, я...»
«Ничего не говорите, детка,» – перебил ее старик. «Просто помните: где бы вы ни были, ваш дом всегда здесь. В этом городе. В ваших корнях.»
Он ласково потрепал по голове притихшую Аню и, кряхтя, направился к выходу.
«И не забывайте писать старику!» – крикнул он уже с лестницы.
Последние часы перед отъездом пролетели как в тумане. Вот Мария в последний раз обходит квартиру, проверяя, все ли выключено. Вот они с Аней садятся в такси, а соседи машут им вслед. Вот Алексей встречает их в аэропорту – взъерошенный, с горящими глазами.
«Готовы к новой жизни?» – спрашивает он, целуя Марию.
Она улыбается, крепче сжимая руку дочери:
«Готовы.»
Уже в самолете, когда Аня уснула, положив голову ей на колени, а Алексей погрузился в изучение каталога какой-то выставки, Мария достала подаренный Соломоном Марковичем медальон.
«И это тоже пройдет,» – прошептала она, поглаживая гравировку.
За иллюминатором расстилалось бескрайнее небо, обещая новые горизонты и возможности. Но где-то глубоко внутри Мария знала: что бы ни случилось, какие бы повороты ни готовила судьба, она всегда сможет вернуться. К себе настоящей. К своим корням.
Потому что истинный дом – это не место. Это состояние души.
Самолет оторвался от земли, унося их навстречу неизвестности. Мария закрыла глаза, чувствуя, как внутри разливается странное спокойствие.
Впереди был Париж. Новая глава. Новая жизнь.
И она была готова к этому прыжку в неизвестность.
Ваш лайк - наше вдохновение. Подпишитесь сейчас и влияйте на будущие истории. Подписаться!
