Как вам такой заголовок: «Палеоантрополог Людовик Слимак: “Мы повторно убили неандартальца, не захотев понять его таким, каким он был»?
Деятельные и упорные муравьи, мы самозабвенно копошимся в наших повседневных делах, отвоевывая у жизни доступные блага. Нам некогда поднять глаза ввысь, наш рост не позволяет далеко бросить взгляд – ни вперед, ни назад.
Один из наиболее известных в мире палеоантропологов Людовик Слимак в своем интервью приложению «Америка» газеты «Эль Паис» ставит вопросы философского уровня через призму своего главного занятия, ставшего с малых лет его жизненной страстью. И если философии для осмысления поднимаемых ею проблем оказывается недостаточно сиюминутных подробностей момента, то сама сфера деятельности этого ученого немало способствует складыванию в его голове цельной картины развития человеческого общества и человека как такового.
После прочтения материала я решил поделиться им с вами и сделал перевод интервью, будучи уверенным, что высказывания Людовика Слимака покажутся интересными не одному мне.
Людовик Слимак является палеоантропологом Национального центра научных исследований Франции и Тулузского университета. В последней книге ученого «Голый неандерталец» рассказывается о его личном опыте раскопок на половине мировой территории в поисках истинного представления о последнем из исчезнувших видов человека.
В своих размышлениях Слимак выходит за строго научные рамки и касается вопросов искусства, психологии, антропологии и даже философии. Его центральная идея состоит в том, чтобы использовать неандертальцев в качестве зеркала, чтобы посмотреть на самих себя и разглядеть элементы, способные нас уничтожить.
В этом интервью, состоявшемся в Мадриде, Людовик Слимак также беседует с «Эль Паис» о своем последнем открытии – останках того, кто, возможно, был последним из известных на сегодня неандертальцев – о человеке примерно 50-летнего возраста, клан которого в течение 50 000 лет вел полностью изолированную жизнь.
Вопрос. Что, по-вашему, произошло, когда наш вид встретился с неандертальцами?
Ответ. Для того, чтобы понять суть этой встречи между двумя версиями человеческого существа, надо найти нужные слова, чтобы обрисовать, что такое неандерталец. До настоящего момента мы не сумели этого сделать. Существует два типа представлений. Один считает их низшей человеческой ветвью, а другой – едва ли не в виде реакции – утверждает, что это расистский подход и что неандертальцы были такими же, как мы.
В. А как считаете Вы?
О. Я провел 35 лет на работе в пещерах. У меня был весьма прямой контакт с предметами, которые они изготовляли, с их образом жизни, с их оружием. В ходе данной работы я обнаружил одну большую проблему: мне не встречалось ничего, что подтверждало бы эти два типа представлений. В них не учитывалось главное в осознании неандертальской темы. Речь идет не о знании их приемов обработки кремня, не о знании, на каких животных они охотились или какой была их генетика. Все это представляет собой инструменты. Мы смешали методы с предметом изучения, с тем, что представляет из себя человеческое. Мы, сапиенс, настолько сложны, что нам очень трудно понять самих себя. Мы раздробили познание человека на множество дисциплин: антропологию, психологию, этиологию, социологию, но человеческое не заключено ни в одном из этих фрагментов. Мы задаемся намного более масштабным вопросом: кто мы такие и кем мы являемся в этом мире. И задав такой вопрос, мы спрашиваем себя, что представляет само по себе существование другого самостоятельного человечества и какой была его роль. Мы не сможем понять неандертальцев, проецируя на них свои фантомы.
В. В своей книге Вы говорите о неандертальце, который обряжен нами в одеяние пугала. Что Вы имеете в виду?
О. Для широкой публики неандерталец – это суперзвезда попиндустрии. Слово «неандерталец» используется во всех культурах планеты с использованием широкой вариантности. В Соединенных Штатах им пользуются, чтобы оскорбить политических соперников. В других культурах слово «неандерталец» воплощает грезы о добром дикаре. Из нашей народной культуры неандерталец успел сбежать, он живет собственной жизнью. Он не настоящий неандерталец, а иной, переодетый персонаж, облаченный в целую кучу форм. Можно было бы ожидать, что в научной сфере отнесутся к проблеме более хладнокровно, но увы. Данные настолько сложны, что научное сообщество увязло в них и не сумело сохранить дистанцию, чтобы проанализировать все данные в комплексе.
В. Считать ли проявлением расизма представление, что другое человеческое существо является таким же, как мы?
О. Расизм не в том, чтобы сказать: «я тебя не люблю, потому что ты другой», а в том, чтобы сказать: «для того, чтобы быть человеком, ты должен быть таким, как я». Желая сотворить доброе дело, ученые впали в расизм 2.0. Мы повторно убили неандертальца тем, что не захотели понять, чем они были в действительности. То же самое произошло при колонизации Африки, Австралии, Америки. Это же продолжается в XXI веке. Мы не можем воспринять необычные человеческие формы, отличные от нашей. Мы пленники этой слепоты. Трудно уйти от самого себя и смотреть, не отталкиваясь от собственной персоны.
В. Столь ли уж все неправы в своем отношении?
О. В Италии имеется стоянка, на которой нашли останки больших и впечатляющих крыльев каких-то птиц. На них имелись следы кремневых орудий. Они были нанесены неандертальцами последней эпохи, предшествовавшей их вымиранию. Сделано заключение: они снимали перья, чтобы украсить себя плюмажем, как это происходило у нас. Я нашел записки французского исследователя Жана Малори, который некоторое время прожил с инуитами Арктики и рассказывал, что они выщипывают перья птиц для того, чтобы высасывать костный мозг карася, являющийся очень питательным. И разом всё рушится. Неандерталец в плюмаже – это карикатура. В Испании найдены якобы украшенные стены, также увешанные ракушками, но стоит получше проанализировать данные, как они на поверку оказываются слишком хрупкими.
В. Присутствует ли во всем этом чувство вины?
О. Да, вина имеет место. В XIX веке возник миф о добром дикаре. В XX веке мы перешли к расизму. Но весь ужас ХХ века не меняет того факта, что эволюция существует и что мы имеем два человечества. Одно из них жило в Африке - это мы, а другое в Европе - это они, и оба жили в течение 500 000 лет в полностью отличающихся климате и окружающей среде. Если после этого считать, что они были такими же, как мы, это значит не верить в эволюцию. Это креационизм 2.0. Это бессознательные движения в сторону реабилитации неандертальца, но – осторожно - они всегда заканчиваются ассимиляцией
В. А думать, что имела место ассимиляция – это ошибка?
О. Когда я был студентом, у меня был преподаватель этнографии Пьер Лемонье, который придумал антропологию технологий. Он говорил, что в тот день, когда мы поймем, что житель Папуа-Новой Гвинеи, убивший свою жену тремя всаженными в её спину стрелами, является для своего племени превосходным мужчиной, мы сможем стать хорошими этнографами. Столкновение с культурным различием всегда является шокирующим опытом. Ни одна из наших западных ценностей не является универсальной. Нас шокирует то, что делают в Папуа, но их также удивляет то, что делаем мы. А когда мы сталкиваемся с неандертальцем, возникает уже не только культурное различие, но и биологическое. Неандерталец не может быть политически корректным субъектом. Мы должны обратиться к нему и увидеть его таким, какой он есть, посмотреть на него абсолютно честным взглядом, чтобы попытаться понять, каков он есть. Мы говорим о великом последнем вымирании человечества. Это был последний раз, когда на Земле существовало человеческое существо, отличное от нас.
В. Как по-Вашему, почему они исчезли?
О. В последние десятилетия об этом говорили так, как будто речь шла о вымирании динозавров. Но человеческие существа не вымирают таким образом. Было заявлено, что оба вида имели одинаковые технологические знания. Однако после того, как подержишь в руках миллионы предметов неандертальцев и сапиенсов, ты скажешь: ничего подобного. Если взять две пары очков, они очень похожи друг на друга. То же самое происходит со стаканом, с сумкой, со столом. Сапиенс следует принципам нормализации и стандартизации, униформизации. Это не относится исключительно к XX и XXI векам. Точно то же происходит с предметами, имеющими возраст 140 000 лет и найденными в долине Родано, или 200 000 лет, найденными на Африканском Роге. Когда мне представляют предмет сапиенсов, я, как только его увижу, тотчас же его понимаю. Но неандертальский предмет похож на шахматную партию. Я умею изготовлять инструменты с помощью кремня, это часть моего обучения на палеоантрополога. Когда я беру в руки неандертальский инструмент, я вижу, что он очень красив, но я его не понимаю. Может пройти какое-то количество дней, пока я вдруг внезапно его не пойму. В нем интересно то, что этот предмет единственный в мире. Я могу увидеть их миллионы, и ни один из них не повторит другого. В случае с сапиенсом мне достаточно увидеть сотню, чтобы представлять, какими будут следующие.
В. Технология позволяет нам понять их мышление?
О. Эти инструменты открывают нам их мыслительную структуру и показывают, что она не имеет ничего общего с нашей. Мы называем униформой одежду военных. Почему от солдата требуют, чтобы он был одет так же, как и остальные, чтобы он ходил в ногу, и так далее? Это для того, чтобы он исчез как индивидуум и стал всего лишь частью муравейника. В сапиенсе имеются стороны существования и понимания, которые очень опасны. Они в нашей природе. Это желание одновременно заниматься делами, ходить всем как один делает нас более эффективными, чем любой другой человеческий вид.
В. Но когда мы встретились с ними в Европе, у нас был с ними секс и дети, которых принимали и которые, возможно, были любимы.
О. Генетики доказали, что у всех древних, а также современных сапиенсов имеются гены неандертальца. Однако, у последних неандертальцев не обнаружены гены сапиенса. То, что я принес с собой [он берет копию нижней челюсти, найденной при раскопках] является находкой, о которой пока не опубликовано ничего. Её нашли в пещере Мандрен в долине Родано. Она принадлежит одному из последних неандертальцев. Нам удалось извлечь ДНК из большого коренного зуба и в результате обнаружить, что он жил примерно 40 000 лет тому назад. У этого индивида не было ни одного гена сапиенса. Однако, челюсть была обнаружена на стоянке, где сапиенсы жили ещё за 10 000 лет до этого. Когда мы извлекли ДНК, то поняли, что это совершенно неизвестная группа поздних неандертальцев. Перед нами один из последних неандертальцев, возможно, что последний. Популяция этого индивида и его предков прожила 50 000 лет, не обменявшись ни одним геном ни с какой другой неандертальской группой – даже с теми из них, которые находились в неделе пешего хода. Мы сталкиваемся с элементами популяционного поведения, которые являются основополагающими для понимания вымирания. 50 000 лет эволюции – это тот отрезок, который отделяет волка от пуделя. За то время, что эта популяция прожила здесь, сапиенс начал создавать сети сообщения, которые охватывали 3 000 километров между обоими краями Средиземного моря. Рядом с этим индивидом был найден предмет, представляющий собой истинный технологический подвиг. Сегодня никто на Земле не сумел бы его воспроизвести. Это совершенно прямой каменный наконечник длиной 10 сантиметров и толщиной два миллиметра (честно признаюсь, мне в это трудно поверить, но, с другой стороны, интервьюируемый - солидный ученый и просто так «заливать» не будет. – Прим. Старпера). Эти люди обладали удивительными техническими способностями, но форма понимания ими мира отличалась от нашей. Каждый предмет был уникальным и показывал большую креативность и свободу.
В. Разве мы, сапиенсы, не креативны и не свободны?
О. Нам бы хотелось, чтобы определение человеческого существа было таким, но дело обстоит иначе. Если бы это было так, мы бы исчезли 40 000 лет назад. То, что мы из себя представляем, это нормализованный, стандартизованный, гиперэффективный вид. В сапиенсе есть нечто очень опасное, что приводит к вымиранию любой иной человеческой формы. Сейчас мы прилагаем нашу эффективность к природному окружению. Мы видим обрушение биологического разнообразия. Такое происходит не из-за того, что мы, зловредные сапиенсы, хотим всё разрушить, но если мы не осознаем это, природный мир обрушится на наши головы, а вслед за ним погибнем и мы.
В. Если они были столь особенными, почему их ум не проявился в искусстве?
О. Мои коллеги искали неандертальское искусство в пещерах. Но искали то, что делал сапиенс. Если мы окажемся в Альтамире, то увидим бизонов. Детали лап у них те же, какие мы видим в тысячах километров оттуда, в Уральских горах России. О чем это нам говорит? Что это не искусство, а техника. Все делают всё до подробностей одинаково, так же, как это происходит с кремнем. Палеолитические пещеры пользуются одним и тем же кодом, который сообщает: «Мы вместе и мы одинаковые». Искусство появляется в 1863 году с организации салона импрессионистов. До этого всё было академическим искусством, все писАли одинаково. Это было не искусство, а техника - утонченнейшая, рукотворная. Мане, Писарро, Моне, Ренуар восстают против этого и начинают писАть по-другому, а их за это отвергают. Но в конце концов они открывают миру глаза. Именно это настоящее искусство. Сапиенс принимает искусство только как случайный, индивидуальный проблеск озарения. Академия - это нечто вроде коллективного невроза. У неандертальца по-другому. Его рукотворные предметы, такие, как найденный в Мандрене, являются уникальными, невоспроизводимыми. Этот предмет говорит: я единственный, кто способен сделать это. Это слияние искусства и ремесленного мастерства. Мы его не увидели, потому что руководствовались нашим образом мышления сапиенса. Повсюду имеется неандертальское искусство, оно там, за фокусом зрения. Однако в сапиенсах нет искусства. Те были свободнее нас.
