Глава 10
Неожиданный вызов к генерал-полковнику Громову, что и говорить, стал для нас обоих событием тревожным. Для меня вдвойне, поскольку я забочусь не только о своей судьбе, но и о Никите. Потеряв память, он стал беспомощен, почти как ребёнок. Разве только умеющий кулаками махать, притом довольно метко – Вежновец тому свидетель. Но всё-таки отсутствие воспоминаний о прошлой жизни – это тяжело. К тому же ни денег, ни квартиры…
Я еду к Громову с тяжёлым сердцем. Что значит фраза «как сказать»? И вроде бы ехать недалеко, но за время поездки успеваю придумать столько вариантов, один хуже другого, что лучше бы этим не занималась. Гранин тоже не помогает чувствовать себя спокойнее – всю дорогу молчит и задумчиво смотрит в окно машины. Ну да, он-то вообще не понимает, что происходит, но и странным образом не боится. Хотя чего ему опасаться? У него ведь ничего нет. Гол, как сокол.
Румянцев встречает нас в приёмной, проводит к Громову, но ничего не говорит, кроме слов приветствия и «Константин Елисеевич вас ожидает». Когда входим, генерал-полковник выбирается из-за стола, идёт к нам навстречу. Коротко улыбается и говорит нам обоим:
– Спешу вас поздравить. Но сперва давайте присядем.
Мы занимаем месте. Громов располагается не за письменным столом, а за приставным, напротив нас. В его понимании так демократично. Оно и правда: мы же не его подчинённые.
– С чем вы нас поздравляете? – устало спрашиваю. Вся эта история мне ужасно надоела. Поскорее бы она закончилась.
– Вас, Эллина Родионовна, с тем, что больше не придётся думать, где поселить Никиту Михайловича.
Чуть приподнимаю брови: откуда они… а, ну да. Охрана сработала.
– А вас, Никита Михайлович, с возвращением всего принадлежащего вам имущества, включая счета в банках.
Гранин чуть улыбается. Робко, поскольку, кажется, счастью своему не верит.
– Правда?
– Безусловная, – кивает Громов. Тянется к столу, поднимает трубку телефона и говорит, чтобы принесли документы.
Румянцев входит с картонной коробкой в руках. Ставит её рядом с Никитой.
– Можно? – робко спрашивает он.
Громов кивает, и мой спутник приступает к изучению содержимого. Внутри оказываются документы – буквально всё, что касается дома Никиты, его машины и так далее. Свидетельства о рождении и о праве собственности, банковские карточки, ключи, а также паспорт и так далее. Словом, всё, что подручные Добрякова буквально выскребли из коттеджа Гранина и уволокли с собой, чтобы переоформить на нового владельца. Или нескольких, кто знает.
– Спасибо вам большое, – искренне, с чуть повлажневшими от эмоций глазами произносит Никита. Он берёт паспорт, открывает, смотрит. Листает. Вдруг обнаруживает что-то и глядит на генерал-полковника непонимающе: – Простите, а где же указание, что я женат? И штампа о ребёнке тоже нет.
– Это другой паспорт, настоящий. Тот, в том числе ваш, Эллина Родионовна, равно как и свидетельство о браке, аннулированы и уничтожены, – сообщает Громов. – Они ведь требовались только в рамках операции, теперь всё.
Мне становится чуточку легче на душе. Всё-таки быть формально (пусть и ради операции ФСБ) замужней дамой, при том что не было свадьбы и прочего, – это как-то… ощущение было, что мне верёвку на шею набросили и обещали когда-нибудь снять.
– Да? – спрашивает Гранин, будто не веря. – Что ж… Тогда всё отлично. Вот видишь, Элли, я теперь не типичный питерский бомж, могу вернуться домой.
– Я рада за тебя, Никита, – улыбаюсь ему и снова к Константину Елисеевичу: – Скажите, но ведь это не все новости, верно? Вы ничего не сказали нам о том, как прошла операция. Хотя, наверное, это государственная тайна…
– Детали операции, разумеется, под грифом секретно. Однако я могу приоткрыть для вас завесу таинственности. Что касается прокурора Пулькина, то он был задержан в момент получения от гражданина Добрякова крупной взятки. Со вторым фигурантом случилась та же история. Они оба оказались в следственном изоляторе, и теперь поют, как соловьи, поскольку преступлений за ними обоими числится немало. Бывшему прокурору светит лет 20 магаданских курортов, Добрякову – пожизненное, поскольку его мошенничества с чужим имуществом были связаны с тремя заказными убийствами.
– Ничего себе, – ошеломлённо произносит Гранин.
Могу понять его состояние: для него Добряков представлялся добрым другом отца, к тому же помог обустроиться в Волхове, когда Никита оказался там без гроша в кармане, потерянный и одинокий.
– То есть всё хорошо? Но почему тогда мне кажется, что есть нечто такое… неприятное? – спрашиваю Громова.
– Неприятность в том, что Кирилл Андронович Пулькин, которого вы вполне справедливо называете мажором, ушёл от ответственности.
– Как?!
– Скрылся, когда узнал, что его отец арестован. Признаюсь: это наша недоработка. Прошляпили мажора мои сотрудники. Должны были за ним следить, но Кирилл оказался тёртым калачом. Переоделся в девушку и уехал на мотоцикле с приятелем. Они были на вечеринке в пригороде Питера.
– Но почему его не задержали? – поражусь. – Он ведь убийца!
Генерал-полковник собирается с мыслями, но я успеваю раньше.
– Ах, ну конечно. Папаша-прокурор ведь подчистил все «хвосты», уничтожил доказательства, верно?
Громову ничего не остаётся, как коротко кивнуть.
– Но почему тогда мажор удрал? Ведь ни у вас, ни у полиции на него ничего нет. Сидел бы себе дальше, кутил на отцовские деньги. Представляю, сколько Пулькин нахапал.
– Сомневаюсь, – коротко усмехается генерал-полковник. – Даже наши видавшие всякое следователи изумились, когда увидели это.
– Что «это»?
– А вот, посмотрите сами, – Громов тянется рукой к столу, берёт папку, протягивает мне. – Открывайте смелее.
Достаю оттуда пачку фотографий. Сначала не понимаю: склад какой-то. Помещения, заполненные выкрашенными в разные цвета ящиками. Причём заполненные очень плотно: от пола до потолка, от стены до стены, так что внутрь даже войти нельзя: откроешь дверь – и сразу ящики. Никита тоже поднимает брови, удивляясь.
– Что там?
– Много всего. В зелёных ящиках – золотые слитки. В чёрных – рубли, в синих – евро и доллары.
– Постойте-ка… – произносит сдавленно Гранин. – Так ведь это же… сколько там? Миллионы? Сотни миллионов?
– По нашим оценкам, 17 миллиардов рублей. Это не считая объектов недвижимости, автомобилей, самоходного и речного транспорта, пакетов акций и тому подобное. Прокурор Пулькин – это лишь один фигурант, с помощью которого мы собираемся выйти на организованную преступную группировку, – говорит генерал-полковник с каменным лицом.
Мы с Никитой сидим, будто молнией поражённые. Но довольно быстро приходим в себя, – с этим нам помогает хозяин кабинета. Он первым поднимается, давая понять, что аудиенция закончена. Делаем тоже, но я спрашиваю:
– То есть теперь вы перестанете меня охранять?
– Никоим образом, Эллина Родионовна. Не волнуйтесь. На время следственных действий, пока бывший прокурор не получит своё, вы останетесь под нашим неусыпным контролем. И выражаю вам признательность за помощь.
– Пожалуйста и спасибо… тоже, – улыбаюсь.
Мы прощаемся с Громовым. Потом я крепко жму руку Славе Румянцеву, он тоже отлично поработал. Выходим из здания, садимся в мою машину.
– Отвезти тебя домой? – спрашиваю Никиту.
– Рабочий день ещё не окончен, – напоминает он.
– Ну… ты не обязан.
– Я тут посмотрел на выписку с банковских счетов. Оказывается, я довольно состоятельный петербуржец, – улыбается Гранин.
Пожимаю плечами. Мол, это меня совершенно не касается. Думаю: зачем это говорит? Хочет произвести на девушку приятное впечатление? Мол, посмотри, какой я завидный жених: всё при мне, и квартира, и тачка, и деньги. Но зря старается. Я воробей стреляный, на мякине не проведёшь и красивым фантиком не заманишь. Преданность и честность, – вот что научилась ценить в людях, и первый урок преподал мне сам Гранин. Жаль, не помнит.
– Давай вернётся в клинику… пожалуйста, – предлагает он.
Соглашаюсь. Почему нет? Лишние руки лишними не бывают.
Возвращаемся, и там сразу… полицейский. Довольно пожилой, как мне кажется, для такой службы, лет 50-ти. В его возрасте пора бы на пенсии сидеть, ну или в большом кабинете, а этот всего лишь капитан. Довольно странно.
– Вы доктор Печерская? – спрашивает он меня.
Внутренне очень сильно напрягаюсь. Ну этого мне только не хватало! Что опять?!
– Да.
– Я хотел вас спросить насчёт мальчика. Простите, не представился. Капитан Смолин. Иван Иванович.
– Очень приятно. Так о каком мальчике речь?
– Виталий Пуговицын. Поступил часа три назад. Упал с самоката.
– Да, есть такой. А что? Хотите выписать ему штраф за превышение скорости или за езду без шлема? – едким тоном интересуется Гранин.
– Нет, ну что вы, – неожиданно улыбается капитан. – Я просто знаком с его семьёй. Хорошие люди. Ну, а я их участковый. Уже много лет на одном месте.
– Мальчик в операционной. Когда нам сообщат о его состоянии, передам вам. Уже скоро, наверное, станут известны результаты.
– Вот и хорошо. Тогда я тут подожду, – устало говорит офицер и, прихрамывая, идёт к креслу в коридоре.
– Вы почему хромаете?
– Да ногу подвернул, когда пытался Витальку остановить с приятелями. Они гоняли возле торгового центра, люди от них шарахались. Я мимо шёл, увидел, чтобы охранники не покалечили. Сами знаете: наберут гастарбайтеров с улицы.
– Пойдёмте, я вас осмотрю.
– Да не надо! – отмахивается капитан. – Само заживёт.
– Нет, пойдёмте, – настаиваю, и офицер нехотя соглашается.
– 26 лет в полиции, через два месяца на пенсии, – рассказывает Иван Иванович во время осмотра. – Давно мог уйти, но на кого оставлю свой участок? Люди ко мне привыкли, я к ним. Все меня знают, и я всех. А знаете, что самое интересное? Вот говорят, мол, Питер – криминальная столица России. Врут. Я за годы службы ни разу не выстрелил.
– Это хорошо, – отвечаю ему.
– Сейчас иные времена, – грустно замечает капитан.
– Старайтесь держать лодыжку на весу, – говорит ему Гранин, накладывая повязку.
– Эллина Родионовна, там пришла мать Виталия, – сообщает администратор.
Мы оставляем участкового на попечение медсестры, сами идём к молодой женщине. Рядом с ней сидит печальный ровесник Виталия. Смотрит в одну точку. Мама пострадавшего почти плачет:
– Как он?
– У него был гемоторакс. Это когда из-за крови в груди отказывает лёгкое. Но это устранили.
– Можно к нему?
– Он в операционной.
– Он поправится?
– Похоже, у него ещё травма головы.
– Он в коме? – плачет женщина ещё сильнее.
– Это мы узнаем, когда пройдёт анестезия после операции.
Из палаты выходит, опираясь на костыли, капитан Смолин. Завидя его, пацан вскакивает и тычет пальцем:
– Вон тот тупица, который гнался за Виталькой!
– Иван Иванович?! – поражается мать мальчика, узнав капитана. – Что вы ему сделали?!
– Ничего, простите, я…
– Да он бросил в него дубинку! – кричит мальчишка.
– Какую дубинку? Ты чего пацан? У меня нет…
– Да, это он! – вопит приятель Виталия. – Швырнул ему дубинку, попал в голову, вот Виталька и упал!
– Нет! – яростно глядя на паренька, говорит капитан.
– Вы на него напали?! – спрашивает мать.
– Нет!
– Да! – орёт пацан.
– Что вы сделали?! – истерично не унимается женщина.
– Да ничего я не сделал, а вызвал «Скорую»!
– Отведи его в перевязочную, – прошу Гранина, и тот выполняет настойчивую просьбу.
– Он ударил моего сына? – спрашивает меня мать Виталия.
– Я не знаю, – говорю.
– Виталька здесь из-за него, – упрямо твердит его друг.
– Я хочу видеть сыночка, – начинает упрашивать женщина. – Я хочу быть с ним.
– Узнаю, когда сможете зайти…
– Элли! – в коридор выглядывает Гранин. – Скорее! Кажется, у него сердечный приступ! Учащённое дыхание и боль в груди!
Спешу в палату. Капитан лежит на койке, прижав правую руку к груди. Он бледен.
– В чём дело, Иван Иванович?
– Мне плохо, – отвечает слабым голосом.
– Боль в груди?
– Да… голова кружится.
– Кислород, сделаем ЭКГ, – быстро говорю Никите, да он и сам, судя по действиям, всё знает. Пока надеваю манжету, чтобы измерить давление, участковый пускается в объяснения:
– Я не хотел огорчать его мать. Я хотел посочувствовать.
– Хорошо, расслабьтесь.
– Виталька проехал мимо, схватил мою фуражку, они кидались ей, грозились бросить в Неву. Перепугали весь торговый центр!
– Вы бросили в него дубинку?
– Да какую… – и капитан Смолин начинает натужно кашлять.
– Хорошо, хорошо. Успокойтесь.
Ему становится чуть полегче, когда лицо закрывает кислородная маска. После ещё ряда манипуляций состояние офицера улучшается настолько, что можно пока оставить. И тут мне сообщают, что с Виталием Пуговицыным не всё так хорошо, как ожидалось. Вдвоём с Никитой идём к его матери.
– Ну что? Как он?
– Ему перекрыли сосуды в груди, но у него в мозгу набухание. С ним нейрохирурги. С такой травмой остаётся лишь… ждать.
– Ждать, проснётся ли он? Остался ли человеком? Чего ждать?
– Всего.
– Они должны что-то сделать, – горячо убеждает нас женщина. – Виталик – вся моя жизнь.
– Да, – соглашаюсь, поскольку прекрасно её понимаю, как мать.
– Эллина Родионовна! Тому капитану стало хуже! – вдруг слышу крик из другой части отделения.
Несёмся туда. Оказывается, стал задыхаться, потерял сознание. Пришлось интубировать. Когда удалось поднять кислород до 98% и прошла опасность, что пациент не сможет дышать самостоятельно, трубку вынули.
– Простите… что…
– Молчите, Иван Иванович. Дышите медленно и глубоко, – прерываю его попытку что-то сказать. На лице капитана написано глубокое страдание. Непонятно, правда ли он бросил в мальчика какой-то предмет и сбил его с ног, а может приятель Виталия сам всё это придумал, ну или попросту спутал капитана с охранником. Вот у них-то есть дубинки, между прочим. Со всем этим пусть разбираются другие люди.
– В прошлом году умерла его жена, – сообщает шёпотом Гранин. – Мы успели немного пообщаться, пока я ему ногу бинтовал.
Молчу и слушаю, пока не понимая, зачем он всё это мне говорит.
– В полиции его уважают, у него есть награды. Он работает, чтобы помогать людям.
– Зачем ты это говоришь мне? – не выдерживаю.
– Чтобы ты знала.
Видимо, Никита решил, что я уже безоговорочно встала на сторону матери Виталия. Только это не совсем так. Я вообще не хочу ни чью сторону занимать. Я устала и хочу домой, к Олюшке. И ещё думаю о том, что если моя малышка когда-нибудь попросит самокат, то откажу ей сразу и бесповоротно.