Глава 9
«Вот же принесла его нелёгкая!» – думаю недовольно, глядя на и.о. главврача, который, кажется, снова вернулся в прежнее состояние. То есть ощущает себя великодержавным господином.
– Здравствуйте, Иван Валерьевич… – начинаю, но Вежновец явно уже вошёл в пике.
– Я повторяю свой вопрос, Эллина Родионовна: что делает посторонний в моей клинике?!
– Во-первых, – начинаю заводиться, – это не посторонний, а Никита Михайлович Гранин, который совсем недавно был заведующим этой клиникой, если вы не помните, – говорю, при этом замечая, как у самого «виновника торжества» поднимаются брови от удивления: я как-то за всей этой суматохой забыла ему рассказать, что он был здесь и главврачом, и заведующим. – Во-вторых, Никита Михайлович прекрасный врач…
– Да-да, я всё это прекрасно помню! – ядовитым тоном снова не даёт договорить Вежновец. – А вот он, – тычет указательным пальцем в Гранина, – как раз наоборот. Не помнит ничего. Поэтому не имеет права здесь находиться. Не врач и не пациент. Постойте-как… а почему на нём одежда врача? – лицо и.о. краснеет, он распахивает глаза пошире. – Вы что? Рехнулись совсем? – его облик теперь отражает неподдельный ужас.
– Выбирайте выражения, Иван Валерьевич! – предупреждаю строго. Это же ради собственной безопасности Вежновца: вижу, как у Никиты самопроизвольно кисть правой руки стала сжиматься в кулак и распускаться обратно. Возникает ощущение, что ещё немного, и Гранин крепко врежет бестактному типу, которого, разумеется, не узнаёт.
– В тот самый момент, когда наша клиника переживает один из тяжелейших периодов за более чем столетие своего существования, – шипит Вежновец, – и мы все тут рискуем из-за одной непомерно жадной… бабы остаться без работы; в то время, как у нас работает комиссия, проверяющая все аспекты нашей деятельности, вы позволяете себе… такие безумные выходки?! Да я вас… – и делает ко мне едва заметное движение. Не знаю зачем. Видимо, хотел бросить что-то мне ещё прямо в лицо, да случилось нечто.
Гранин сделал шаг в сторону Вежновца, коротко размахнулся, как профессиональный боксёр, и врезал и.о. главврача прямо по левой скуле. Среагировать Иван Валерьевич не успел. Закатив глаза, он, как стоял, так и рухнул, словно подкошенный.
– Боже, Никита, что ты творишь! – вырывается у меня, а затем бросаюсь к пострадавшему.
Мой «ассистент» стоит и потирает ушибленную руку, глядя на поверженного противника с презрением:
– Никто не смеет с тобой разговаривать в таком тоне.
Проверяю пульс у Вежновца, отвечаю Никите:
– Ты же врач!
– А он себя сейчас вёл как кто? Не как доктор и не как мужчина. Потому и получил.
– Никита, пожалуйста, уходи. Иди ко мне в кабинет и сиди там, жди, пока не приду. И никому ни слова! Боже, хорошо, что никто не видел! – прошу его, попутно глядя на камеру видеонаблюдения. Она, к моей радости, повёрнута в другую сторону. Иначе Вежновец, едва очнётся, затребует запись, а потом устроит такой жуткий скандал… эх! Да он всё равно его устроит.
Гранин уходит. Я хватаю телефон и звоню Маше. Она тут же прибегает, благо была неподалёку. Видя лежащего без сознания и.о., всплёскивает руками:
– Что случилось?!
– Вызови дежурную бригаду, – прошу её, не вдаваясь в подробности, чтобы избежать лишних разговоров, – надо его в палату отвезти, проверить.
Подруга возвращается с двумя санитарами. Хоть Вежновец и невелик ростом и не слишком крупный, но двоим женщинам было бы слишком трудно его поднимать и перекладывать. С помощью мужской силы это удаётся, и вскоре я проверяю состояние Ивана Валерьевича.
Да, крепко Гранин ему приложил. На левой скуле большая гематома. Вероятно, и рука Никиты тоже пострадала, надо будет её потом осмотреть. Что же до остальных травм, то у Вежновца только небольшая шишка на правой стороне головы – приложился к стене, когда падал. Больше ничего. Давление и пульс в норме. Вскоре он под воздействием нашатыря приходит в себя, открывает глаза, водит мутным взором, а когда тот проясняется, спрашивает:
– Что случилось?
– Вы в смотровой, Иван Валерьевич, – сообщаю ему, ожидая начала истерики. – Вы… упали в обморок в коридоре.
– Да? – удивляется Вежновец. Протягивает руку к скуле, ощупывает. – Кажется, перелома нет.
– Нет, лицевые кости и кости черепа целы.
– Черепа? – в глазах и.о. появляется что-то похожее на страх.
– Вы ещё и головой ударились. Но там лишь небольшая шишка, ничего страшного.
– А рентген вы мне сделали? А МРТ?
– При таких незначительных травмах они не показаны…
– Я сам буду решать, что мне показано, а что нет, – ворчливо обрывает меня Вежновец, что свидетельствует о его возвращении в привычное, – противное! – состояние. – Странно только, не помню. Я вышел в коридор, вы там стояли с каким-то доктором…
– Это был Станислав Аркадьевич Маковецкий – гематолог, – быстро подсказываю в надежде, что прокатит, поскольку Маковецкий с Граниным примерно одного роста и телосложения.
Удаётся!
– Да, точно, – потирает лоб Вежновец. – А потом я, видимо, потерял сознание. Странно. Так. Всё, везите меня в диагностическое отделение. Необходимо тщательно всё проверить!
«Ну да, конечно. Когда орать на всех и ногами топать из-за того, чтобы не делали дорогостоящих анализов, поскольку «надо сокращать бюджетные расходы», то можно. А как голову свою проверить после кратковременной отключки, – «мне нужно срочно МРТ», – думаю, пародируя голос и.о. главврача. Но спорить с ним не буду по одной простой причине: пусть держится отсюда подальше.
Когда Вежновца увозят, иду в кабинет. Отвлекаю Гранина от чтения медицинского журнала.
– Никита! Больше так не смей делать! Ты – врач! Помни об этом! – набрасываюсь на него с порога.
Он откладывает журнал, спокойно смотрит на меня.
– Хорошо, как скажешь, – соглашается неожиданно, и весь мой боевой пыл куда-то девается. Я ожидала, что придётся спорить, уговаривать, как это бывало раньше, а тут вдруг… полная победа, такая внезапная.
Молчу несколько секунд, чтобы успокоить нервы, потом говорю:
– Пошли работать. У нас пациенты.
– А этот? Вежновец. Не вернётся? – спрашивает Гранин.
– Вряд ли. Он слишком озабочен теперь состоянием своей головы, – отвечаю с улыбкой.
– Я что, ему сильно навредил? – хмурится Никита.
– Ну что ты! Всё нормально. Ссадина на скуле и шишка на голове, мелочи жизни, – сообщаю ему и вывожу, думая о том, как всё-таки избирательно работает у Гранина память. Свои врачебные навыки он помнит, а Иван Валерьевич для него нет никто. А ещё мне жутко приятно, что Никита за меня заступился. Жаль, что нельзя его сделать моим телохранителем.
Вот интересно, а куда подевался тот, которого прислал генерал-полковник Громов? Я ещё ни разу не видела этого человека. Судя по словам Константина Елисеевича, надо мной установлено постоянное наблюдение. Порой оно даже ощущается, но посторонних не вижу. Неужели завербовали на эту работу кого-то из своих?
Идём в регистратуру, и тут происходит нечто интересное. В отделение входит молодой, лет 25 мужчина, и я сразу не могу оторвать от него взгляд. У него смуглое лицо, кожа напоминает обжигающий солнечный день где-нибудь на берегу Чёрного моря. Высокие скулы и чётко очерченная линия челюсти придают чертам какую-то суровую красоту, а прямой тонкий нос и губы создают образ человека, который многое замечает вокруг. Но больше всего привлекают глаза. Глубокие, тёмные, они кажутся бездонными, как ночное небо. В них читаются одновременно и сила, и доброта, и что-то необъяснимо притягательное. Чёрные волосы, слегка волнистые, аккуратно уложенные, придают вид охотника на женские сердца, который превосходно знает своё дело.
Фигура поражает атлетичностью. Широкие плечи и крепкие руки говорят о силе и уверенности. В распахнутой кожаной чёрной куртке, которая неплотно облегает его стройный торс, он выглядит как воплощение надёжности и заботы. Двигается с лёгкостью, грацией человека, привыкшего работать под давлением обстоятельств и всегда находить выход из сложных ситуаций.
– Элли, перестань пялиться, это неприлично, в конце концов, – гудит рядом Гранин, выводя меня из ступора. Но что поделать, если я вижу неподалёку реинкарнацию Антонио Бандераса, когда тот был молод и горяч, играя в фильме «Отвеянный»? А тому красавчику, который теперь стоит у регистратуры, только гитары не хватает, поскольку мелодия уже заиграла в голове.
– Элли! – нетерпеливо дёргает меня Гранин за рукав, и я окончательно прихожу в себя.
– Здравствуйте…
– Запишитесь, – бросает незнакомцу Дина через плечо, продолжая говорить по телефону. – Где карты больных?
– Я новый ординатор…
– Поздравляю.
– Да я…
– Обратитесь к докторам, – бросает ему Хворова.
– Простите, а где мне найти доктора Печерскую?
– Вы её уже нашли, – приближаюсь.
– Здравствуйте, Эллина Родионовна! – красавчик растягивает рот в улыбке, показывая прекрасные белые зубы. – Меня сюда отправили из университета, вот документы, – протягивает мне папку.
Раскрываю её, пробегаю глазами.
– Что ж, поздравляю… Рафаэль. Вас правда так зовут? Простите…
– Ничего, я уже привык, – снова ослепительно улыбается ординатор, явно заставляя Гранина ревновать ещё сильнее. «Боже, как же приятно! – думаю смешливо, замечая это. – Никита сегодня прямо в ударе. Главное, чтобы на новичка не набросился».
– Итак, Рафаэль Александрович Креспо…
– Вообще-то моего отца зовут Алехандро, но здесь все привыкли говорить иначе. И да, предваряя ваш следующий вопрос. Мама у меня русская, а папа испанец. Он был тут в командировке по делам фирмы, они встретились на экскурсии, и папа влюбился. Ради неё решил остаться в России, а потом появился я. То есть сначала я, потом ещё две мои сестры… – как и все испанцы, этот оказывается таким же отчаянным болтуном.
Приходится поднятm руку, чтобы остановился.
– Найдите старшего врача Данилу Алексеевича Берегового. Он здесь всё вам объяснит и покажет. Увидимся позже, поговорим. Хорошо?
– Да, конечно! – отвечает Рафаэль и уходит на поиски.
Гранин подозрительно молчит. Но, кажется, вне присутствия испанского красавчика перестаёт напрягаться. Берём пациента, идём в палату. Перед нами на койке сидит грустный-прегрустный гражданин лет сорока в деловом костюме. Лицо такое, словно всех родственников в один день похоронил, аж сердце съёживается.
Здороваемся и представляется. Предоставляю Никите право общаться.
– Что у вас случилось? – спрашивает он, глядя в карточку. Показывает мне: мужчину зовут Виктор Робертович.
– Я не могу есть. Не могу спать. Я сам не свой, – печально отвечает пациент.
– И давно так?
– Несколько недель.
– Вы испытывали стресс дома, на работе?
– Всё началось, когда я познакомился в баре с девушкой, – рассказывает Виктор Робертович. – Она меня укусила.
– В каком месте?
– В переулке у ночного клуба, куда мы шли.
– Нет, куда вас укусили?
– В шею. Я уверен: она вампир.
Гранин отодвигает воротник рубашки, осматривает и выносит вердикт, стараясь не улыбаться:
– Это засос.
– Вы мне не верите? – мужчина смотрит то на Никиту, то на меня.
– Нам нужно взять у вас кровь на анализ. В рану могли попасть микробы, может случиться воспаление, – отвечаю миролюбиво.
– Со мной всё и так понятно, – вздыхает Виктор Робертович.
– Что именно?
– Она меня укусила, я стал вампиром. Потому ни есть, ни спать не могу.
Киваю, выслушивая эти бредни. Делаю медсестре назначение, потом наклоняюсь к ней и шепчу, чтобы вызвала психиатра. Та молча соглашается.
– Эллина Родионовна!
Спешим к вестибюлю. Туда привезли подростка.
– Катался на самокате без шлема. Сейчас в коме, – поясняет врач «Скорой».
– Кровопотеря, судороги?
– Нет. Он упал, головой ударился об асфальт. Сотрясение, гематома у виска, – рассказывает коллега.
Входит уже успевший переодеться Рафаэль.
– Можно посмотреть? – спрашивает немного робея.
– Да, конечно, – решаю за всех. Продолжаю осмотр парнишки. – Вся грудь в ссадинах. Ушиб живота.
– Давление 90 на 60.
Пострадавший приходит в себя и стонет.
– Анализ крови, рентген грудной клетки и таза, – назначает Гранин. Потом наклоняется к пареньку. – Женя, ты помнишь, что случилось?
– Правый зрачок вялый, крупнее левого, – замечаю. – Катетер в правую локтевую. В ушах крови нет. Вызовите нейрохирурга.
– Затруднено дыхание справа, – добавляет Никита, вынимая стетоскоп.
– Кислород 78 на 15 литров, – докладывает медсестра.
– Ещё нам понадобится нейрохирург, – замечает Гранин.
– Согласна, – киваю. Смотрю на Рафаэля. – Что скажете, доктор Креспо?
– Сдавленный пневмоторакс, – тут же отвечает он.
– Да, правильно, – соглашаюсь с его диагнозом, и ординатор счастливо улыбается.
Вскоре к нам присоединяется Соболев, нейрохирурга пока нет.
– Можно я интубирую? – спрашивает Рафаэль.
– В другой раз, – отвечаю.
– Что здесь? – спрашивает Дмитрий.
– Левое лёгкое сдавлено, травма головы. Нужен венозный катетер, – поясняю ему.
– Вижу связки, я вошёл, – Гранин интубирует раненого.
– Это он так на самокате? – удивляется Соболев. Потом переводит взгляд на Никиту, на меня. Делаю знак: мол, потом поясню.
– Хотел потрюкачить, – говорю ему. – Видимо, перед девчонками выпендривался.
– Вдавленный перелом черепа, – добавляет Никита штрих к общей и без того тяжёлой картине повреждений.
– Давление падает.
– Кровотечение. Сколько откачали? – уточняет Соболев.
– Меньше литра. Гемоглобин низкий, – говорит Гранин.
Дмитрий спрашивает, какие препараты введены пострадавшему. Медсестра отвечает.
– А его голова? – интересуется Рафаэль.
– Вы кто? – недоверчиво смотрит на него Соболев.
– Новый ординатор. А вы хирург? – и приветливо улыбается.
– Тогда идите, займитесь чем-нибудь, – хмуро отвечает Дмитрий и, обращаясь к нам. – Готовьте его к перевозке. Скорее!
– Здесь я узнаю больше, – добавляет упрямо испанец.
– Узнаете больше, если будете смотреть и молчать, – обрывает его Соболев.
– Он прав, – вдруг Гранин встаёт на защиту Рафаэля. – Что с головой раненого?
– Сейчас опаснее кровотечение, – упрямо отвечает Дмитрий. – Пошли!
Самокатчика увозят в хирургическое отделение. Соболев его сопровождает, наша работа окончена. Снимаем одноразовые комплекты, выходим.
– Надо проверить, как там Виктор Робертович, – напоминаю Гранину.
Гранин кивает. Идём в палату, открываем её и замираем при виде открывшейся картины: в углу сидит, весь скрючившись, пациент. Во рту у него трубка, она тянется к гемакону. Мужчина со счастливым видом сосёт оттуда тёмно-вишнёвую жидкость. Нам ничего иного не остаётся, как вызвать сначала охрану, чтобы помогла привязать его к койке и скрепить ремнями, а потом срочно отправить в психиатрическое отделение.
Когда дверь лифта за ним закрывается, у меня звонит телефон.
– Эллина Родионовна, – слышу голос помощника генерала Громова, Славы Румянцева. – Шеф просит вас прибыть к нему для разговора. Есть новости.
– Хорошие?
– Как сказать…