– Пойдем ко мне, – Юлька потянула его за руку в дверь подъезда.
– Ты зовешь меня? Нечего себе! – делано удивляясь, стал восклицать Антон. – Теперь – можно, что ли? И что же это такое случилось, а?
– Не знаю насчет теперь, – она хитро улыбнулась. – Сегодня можно.
Антон сложил лицо в недовольный раздумчивый кирпич и стал говорить, растягивая слова:
– Ну, не знаю… не знаю... Готов ли я сейчас к отношениям…
– А, дразнишься! – Юлька зашла со спины и толкнула его в проем двери. – Тогда не получишь кашасы!
– А что такое кашаса? Логопедическое упражнение? Шла кашаса по шоссе…
Они поднимались пешком, целуясь, слепо переставляя ноги по ступенькам, надолго застревая на каждой площадке, слушая, как внутри, за закрытыми веками, бушует темный блаженный ветер.
– Кашаса, – Юлька немного отстранилась и зашептала ему куда-то в нос, – это ром. Настоящий, из Бразилии. С фазенды – ароматный! Какой-то редкой – средней – очистки… Такой не экспортируют. Знаешь, как он называется? Кашаса сердца! Представляешь?
– Ух ты!
Он снова сгреб ее ближе к сердцу, снова удивляясь, какая Юлька при своей худощавости мягкая, как свежий хлебный мякиш, сминающийся под пальцами. Внутри дрожало и колотилось: неужели сегодня это невесомое облачко, этот мякиш будет весь его – голый и беззащитный, в одной постели? В голове шумело: ка-ша-са серд-ца…
Добрались до двери, а за ней – детский плач.
– Ксюшка не спит! – испуганно выдохнула Юлька.
Вошли. Тут же из комнаты выскочила взмыленная няня с ребенком на руках и виновато заговорила:
– Юля! Я не звонила, думала – успокоится. А нет. Пять часов качаю – плачет. А сейчас температура поднялась.
Юлька уже мыла руки в ванной.
– Сегодня сразу две прививки поставили, – отозвалась оттуда. – Реакция.
Она взяла ребенка на руки. Ксюшу, или Ксюнделя, как часто называла ее Юлька, Антон никогда раньше не видел. Знал только, что она существует. Ксюндель оказался сердитым лысым младенцем. Зареванная, девочка прижималась к матери и недовольно глядела на незнакомца. Шестимесячная, удивился Антон, а уже вся возмущена.
– Кашаса в холодильнике, – сообщила Юля, – сыр, оливки тоже. Начинай без меня. Уложу и догоню.
Она ушла с малышкой в детскую и закрыла дверь. Няня испарилась. Антон оказался один на просторной кухне, кажется, только что порванной небольшим взрывом: в раковине посуда, на столе баночки, смесь, бутылочки, коробка с лекарствами. Сначала он разобрал стол, по наитию определяя места, где что должно лежать. Ребенок за стеной орал не переставая. Антон помыл посуду. Плач за стеной перешел в волны: то стихал, то начинался снова, так резко, будто младенца укололи иголкой. Он нашел метелку и совок, подмел пол. Теперь можно попробовать кашасу.
Напиток был крепок, приятно пах каким-то незнакомым растением. На третьей рюмке он подумал, что кашаса не слишком подходит для северной прелести первой ночи, когда все зыбко, встревоженно и каждое прикосновение прихватывает кожу морозцем. Кашаса – это для привычной, терпкой любви, греющей тебя сильно, как грозное бразильское солнце.
Уже больше часа за стеной стояла абсолютная тишина. Ни один шорох не нарушал безмолвия. Ночь за окном прояснела и засобиралась переходить в утро. Он убрал кашасу в холодильник, выключил свет. Бесшумно оделся в темной прихожей, вышел и плотно закрыл за собой дверь.
