Три дня кряду Найда в беспамятстве пролежала. Не успевала бедная девка от сильного жара оправиться, как лихорадить ее начинало сызнова. Приходила Малуша, колдовала над ней со своими хитрыми заговорами и снадобьями. Помогало все это, да ненадолго. Чуть ночь наступала – колотун на девку нападал, тряслась она, будто от лютого холода, а потом горела, как в огне.
Матрена уже все глаза выплакала: не бывало еще такого с Найдой никогда прежде. Как-то выхаживали дочку без особого труда, на ноги ставили. А тут – напасть просто: ничего не помогает.
Наконец, Малуша принесла какое-то особое, сильное средство. Прибегала она к нему лишь в самых крайних случаях. То была трава опасная, лишь в борьбе с очень злыми хворями ей используемая.
- Надобно отвар изготовить, - сказала она Матрене. - Коли и от этого ей не полегчает, тогда не ведаю, что еще сделать!
Матрена, украдкой смахивая слезы, только кивала и делала все так, как Малуша скажет. Напоили Найду особым отваром; травница заговор снова принялась читать. И чудо произошло – к раннему утру девке полегчало. Жар спал, десять потов с нее сошло, и она крепко заснула. Матрена переодела дочку в чистую рубаху, перекрестила и прилегла сама отдохнуть ненадолго.
Но заснуть ей не удалось: в дом ломиться кто-то начал, стучали в двери, как оглашенные. Матрена в ужасе подскочила и растолкала Горазда. Любим выбежал из дальней горницы:
- Что стряслось? Ночь еще на дворе!
- Раннее утро, почитай, - отвечал Горазд, встряхивая головой спросонья, - пойду гляну, кому там так неймется! Совсем народ совесть потерял.
- Не дай Бог, случилось что, - перекрестилась Матрена.
Нежданным гостем оказался Радим. Увидев его на крыльце, в потемках, Горазд аж в страхе отпрянул: не признал сразу будущего зятя. Радим стоял как не в себе: черные волосы его облепили взмокшее лицо, глаза горели угольками, словно он из жаркой кузни выбежал.
- Найда где? – бросил он прямо с порога. – Я ей шкуру медвежью принес, чтобы мягче лежалось!
- Ополоумел ты никак, Радим?! – рассердился Горазд. – Ночь на дворе, какая шкура? Девка заснула недавно: Малуша допоздна с ней провозилась. Жар ее опять мучил.
- Глянуть на нее хочу, - глаза Радима упрямо блеснули.
Он пошел напролом прямо в сени.
- Куда! – запротестовал Горазд. – Помилуй, спят еще все! После придешь, налюбуешься. Ты сам-то ложился?
- Не спал я, - Радим распахнул дверь горницы.
В избе его встретили переполошившиеся домочадцы.
- Что стряслось-то? – испугалась Матрена. – У вас чего-то дома?
- У нас тихо, - бросил Радим, и, не смущаясь, прошел через всю горницу прямо к лежащей Найде.
- Едва полегчало девке, - прокряхтел дед Сидор, - пущай сил набирается, не тревожь ее!
- Она сама меня тревожит! – ответил Радим, не глядя на старика.
Он опустился на колени перед невестой, постоял так молча. Затем поднялся, отдал Матрене шкуру:
- Это для нее, на лавку постелить, чтобы почивалось мягче!
- Что это?
- Шкура того самого медведя, что я завалил.
Матрена в страхе причитала:
- Чего ж ты, ни свет ни заря-то! Весь дом переполошил. Зашел бы днем, как полагается, глядишь, и Найда бы очнулась.
- Некогда мне днем, - бросил Радим, - в лес я нынче иду.
- Это зачем же? – удивился дед Сидор. – Зима на дворе, темно, в лесу снега по пояс!
- И правда, к чему тебе в лес-то? – не понял Горазд. – Нынче пост уж Рождественский начался, не время для охоты!
- Надобно мне, - процедил сквозь зубы Радим. – Дела-то и помимо охоты имеются.
- Ох ты, Господи, - вздохнула Матрена.
Дед Сидор пристально глядел на заявившегося жениха, покуда тот, прощаясь, гладил Найду по волосам.
- Рассыпались косы-то, - пробормотал Радим.
Заметив, что лента лежит на полу под лавкой, он нагнулся, поднял ее и повязал на косу невесте.
- Теперь пойду я. После еще загляну.
- Что это с ним? – подивилась Матрена, когда за Радимом закрылась дверь.
- Бог его знает, - отвечал Горазд, - одичал совсем! Сам будто медведь-шатун, не спал, говорит. Чего бы его эдак подхватило-то!
- Может, захворал? – сказал дед Сидор, прошаркав к лавке, где лежала Найда.
Незаметно для остальных он стянул алую ленту с косы внучки и спрятал в карман.
- Ох, ну и дает Радим! Один – и в лес! – поражался Любим. – Что ему там делать-то? Не ведаю. Волки ж напасть могут! Зима нынче!
- Темный человек ваш Радим, - изрек дед Сидор, устраиваясь обратно спать. – Вы – как угодно, а я покемарю часочек! Куда в такую рань подыматься? Петухи еще не пропели.
На какое-то время в избе воцарилась тишина. Нарушена она была резким криком Найды, которая начала метаться во сне:
- Не подходи… не подходи ко мне… уйди!
Матрена в страхе проснулась и к дочке кинулась.
- Что с тобой, девонька моя? Сон дурной, никак? Ох, да с тебя пот градом…
Найда открыла глаза, которые казались темными из-за расширившихся зрачков. Пару мгновений она не могла ничего сообразить, а затем прошептала:
- Сон… дурной сон… Радим снился… в лес меня хотел утащить… оборотень он! Радим – оборотень!
- Что ты! – испугалась Матрена. – Бог с тобой! Нет уж никакого оборотня! Тишка-то помер, прости Господи… а Радим – жених твой…
- Не мой… не мой он жених… помру я, коли замуж за него выйду…
- Ох ты, дочка, что говоришь-то! – всхлипнула мать. – Бредишь ты, что ли, сызнова? Не дай Бог…
Найда повернулась на бок и провалилась в глубокий сон. Матрена посидела, посидела рядом с ней, да пошла печку растоплять: по хозяйству управляться пора было.
Беляна, которая давно проснулась, тихонько плакала в уголке, на своей лавке. Жалко ей было сестрицу. Жалко и страшно – что, коли и правда помрет она? А еще за Радима молодое сердечко ныло. Вон как, мечется он, будто безумный. Что творится с ним? Беляна не понимала. Но все ее существо, наполненное чистой любовью к нему, чуяло неладное. Потому и страдала девка: Радима тоже жаль ей было. Ведь помнила она, каков он всегда бывал: сильный, работящий, смелый, везде первый! Неразговорчив, угрюм, но спокоен и крепок, будто медведь. А нынче? Чуяла Беляна: беда с ним.
Меж тем, Найда во сне успокоилась, дыхание ее выровнялось, и весь день проспала она, точно убитая. Только два раза Матрене удалось напоить ее целебным отваром. Испив до дна отвар, Найда тут же роняла голову на свою постель и мгновенно засыпала.
- Дай Бог, дай Бог… - молилась Матрена, - хоть бы полегчало тебе, дочка! На ноги подыматься надобно, к свадьбе готовиться… Рождество Христово скоро… Сочельник на носу… а ты хвораешь, бедная… помоги, Господи!
Молитвами матери Найда потихоньку оправилась: жар ее больше не мучил, пот градом не катил, спустя несколько дней она начала вставать, ходить по горнице, к столу смогла садиться. Но, невзирая на эти добрые перемены, что-то в ней было не то. Замечала это Матрена, замечал и Горазд. Да и остальные домочадцы Найду не узнавали: бледна она стала, грустна, взор потух, голос ослаб.
Про себя Матрена обливалась горючими слезами и кляла Радима, на чем свет стоит. Слова деда Сидора запали тогда ей в душу и она, как баба неглупая, поворачивала все в уме и так, и эдак, и пришла к выводу о том, что и правда, хворь Найды с женихом ее может быть связана.
С Гораздом Матрена как-то поделилась своими опасениями, но тот не поверил, или же просто боялся поверить. Ведь тогда бы выходило, что и он виноват в недуге дочери, потому как сам навязал ей в женихи Радима. Не хотел Горазд отказываться от родства с Молчаном – ох, как не хотел! Ведь семья-то у них ладная, крепкая, дом – полная чаша. По душе был Горазду и Молчан, и Любава, жена его. Он – мужик слова, мужик дела. Она – баба толковая, разумная. Дети у них хорошие. Вятко, жаль, схоронили, а так – трое сыновей были б как на подбор! Дочери младшие – девки смирные, послушные. А Радим… эх, Радима прочил в женихи Найде он в своих мечтах давно уж. Еще в малые их годы, бывало, мысли такие ему на ум приходили. Потом и Молчан заговаривать стал… так вот и порешили. Казалось, нет жениха лучше в селении, чем Радим. Нет невесты краше, чем Найда. Само собой как-то все сложилось… покуда не началась вся эта заваруха.
Словом, ходил Горазд, как в воду опущенный, не зная, кому и чему верить, и как быть с угасающей дочерью.
Шли короткие зимние дни – даже не шли, а летели. Казалось, вставала заря в розовой дымке, начинался день – и тут же клонился к вечеру. Солнце садилось низко над лесом, щекоча свои румяные бока о колючие верхушки спящих елей. Морозная, ясная была зима. Вот уж Рождество Христово и Святки позади – отгорели праздничные деньки. Крещение минуло, и покатилась зима под горку, на вторую свою половину.
Глядишь – до Масленицы недалече, веселая весна уже маячила где-то вдалеке. И жить бы да радоваться, но вот только в доме Горазда уныние поселилось. Горькой, небывало тоскливой стала эта зима для всей его семьи. День ото дня становилась Найда все бледнее и молчаливее; день ото дня Матрена все чаще плакала, а Горазд мрачнел больше и больше.
Остальным домочадцам тоже совсем не весело было. Беляна ходила тихая, неприметная, стараясь делать по дому вдвое больше обычного, ведь сестрицу ее силы совсем покинули.
Любим частенько мастерил что-то с дедом Сидором, сидя в дальней горнице. Сам же старик находился в задумчивости и порой крякал своим мыслям, но вслух ими покамест ни с кем не делился.
Найда бродила по дому, словно тень. На двор она выходила редко – только на крылечке посидеть, воздуха морозного дохнуть. Поначалу старалась она взвалить на себя прежние заботы по хозяйству, да за скотиной глядеть, но вскоре стало ясно: не сдюжит девка. Что-то неладное с ней творилось, а что – один Бог ведал.
Матрена старалась не жаловаться никому из соседок на свои горести, а все же слухи по деревне ползли. Болтали бабы, что, мол, помирает дочка у Горазда от диковинной болезни. При нем-то, понятное дело, не решался никто о том заговаривать, но баб разве остановишь? Язык у них длинный – без костей. Вскоре пересуды пошли, догадки, сплетни. То тут, то там краем уха слыхал Горазд обрывки разговоров, от которых на душе у него становилось на редкость пакостно.
Да что девки да бабы – многие мужики, и те порой не прочь были кишочки кому-то промыть. А уж если речь шла о самом Горазде, одном из старейшин, так тут сам Бог велел языками почесать! А что ж? Недаром же дочка его из дому-то выходить перестала! Раньше, бывало, на деревне завсегда ее люди видали. То туда пойдет, то сюда побежит. На виду у всех была Найда. Опять же, с другими девками они собирались, то у одной в дому, то у другой. Нынче же – дела темные творились…
- Хочешь, дочка, за Малушей схожу? – говорила частенько Матрена, сердце которой разрывалось при виде Найды.
- Да незачем, - отвечала та, - чем помочь она сумеет? От лихорадки меня вылечила, вроде и не болит у меня ничего. Здорова я, вестимо.
- Да как же здорова, коли лица на тебе нет, коли силы с каждым днем покидают? – пускала слезу Матрена.
Найда старалась улыбнуться матери своей привычной улыбкой, но выходило это у нее плохо. Другой она стала, и что за напасть ее съедала, никто понять не мог. Иногда проскальзывали в ее глазах прежние искорки, и тогда Матрена возносила надежды к исцелению дочери. Вспоминала Найда что-то хорошее, и лицо ее вмиг озарялось тихим светом, но то были короткие мгновения. Короткие, словно всполохи зарниц на небе, как мелькание быстрокрылых ласточек. Раз – и нет их… вот так было.
Радим исправно к невесте захаживал, о здоровье ее справлялся. Молчан наведывался, задумчиво на Найду поглядывал. Никто не докучал лишними вопросами, но чуял Горазд, что сильно беспокоит будущих сватов происходящее. У него же самого была одна забота: дочку свою на ноги поставить. А покамест дело шло не самым лучшим образом…
Радим в последнее время был сам не свой. Когда заходил к невесте, о скорой свадьбе лишь говорил. Говорил, а в глазах у него странные искры плясали, словно думал он о чем-то совсем другом. Горазд грешным делом полагал, что гложет жениха тайная печаль. Только вот какая – того он не ведал.
С горечью наблюдая за Найдой, старался отец, как мог, ее утешить, а у самого сердце кровью обливалось. Однажды сказал он ей:
- Я тебе скоро еще лент ярких навезу с базара! Пряников, сластей. Ты скажи, дочка, чего желаешь – все исполню! Только б порадовать тебя чем.
- Не терзайся, отец, - отвечала Найда, - всего у меня в достатке! Ничего не надобно.
- Болит у тебя что, девонька? Сохнешь ты, чахнешь день ото дня! Мы с матерью уж не знаем, что и думать.
Матрена искоса наблюдала за их разговором, хлопоча возле печки. Тайком смахивала слезы, проклиная неведомую хворь.
- Не болит ничего, - качала головой Найда, - просто тяжко мне, силы будто покинули. Не можется мне. Знаю, что работы полно, а подняться нет сил!
- Да ты лежи, лежи, дочка! – говорила Матрена, пряча слезы. – Мы сами управимся! Ох, Гоподи… лишь бы ты на ноги встала! Только б немочь эта тебя оставила…
Слушая их, дед Сидор вдруг поднялся, оделся.
- Ты куда, дед? – удивился Любим.
- Надобно мне, пройдусь маленько.
- Куда – метель на дворе! – махнул рукой Горазд. – Сиди, отец, после выйдешь.
- Да я уж… потихоньку. Доковыляю. Чего сидеть-то. Мести-то всю ночь еще будет…
И, невзирая на неодобрительные взгляды домашних, старик вышел вон.
Назад или Читать далее (Глава 50. На языке пепла)
#легендаоволколаке #оборотень #волколак #мистика #мистическаяповесть
