Возможностью покаяться.
А то загордился, понимаете ли, что ни одну девушку не обманывал – в смысле: не обещал жениться лишь бы сейчас дала. Я уж не говорю, что она ж как само собой разумеющееся могла понимать будущую женитьбу, если даст. Вечером деньги – утром стулья. – Нет, я хочу покаяться за свою особую говорливость, которая создавала обо мне впечатление, как о каком-то культурном исключении среди грубого-прегрубого мира. Иные ощущали себя настолько низкими, что я им был, как нежданный свет в окошке. Тогда как мне, как и большинству, нужно было только одно: чтоб она отдалась. – А это сразу для неё превращалось в проблему из-за переоценённого ею впечатления, которое я создавал. Когда это проявилось впервые, я возгордился: о, она меня аж пришла встретить прямо на проходной завода!
Уж не помню… Я зашёл на танцы в курзале Паланги под самый конец, уже можно было войти без билетов. Уже некоторые стали расходиться. И пригласил мне понравившуюся девчушку очень маленького роста. У нас у обоих, как оказалось, кончались отпуска сегодня, и мы оба были из Каунаса. И я ей сказал, на каком заводе я работаю. – Зачем? – Наверно, она спросила. Я и ответил, ничтоже сумняшеся. – Зря. Потому что в Каунасе мне расхотелось с нею встречаться, а ей – нет. И она принялась меня подкарауливать у заводской проходной. – Так я её откровенно избегал, и уж совершенно ничто от меня нельзя было счесть за аванс. А с другими-то – можно было счесть… Самый ужас, когда с одной довёл до приглашения на обед домой для знакомства с мамой. И хоть я на всю жизнь запомнил, какое вкусное брусничное варенье мама подала к мясу, мне до сих пор стыдно, что я до этого довёл и что мне пришлось после этого просто как бы пропасть. Благо, гордость её не позволила меня где-то ловить. Но кошмар длился. Она работала в республиканской библиотеке в какой-то комнате, а я в той библиотеке, в читальном зале, проводил чуть не всё послерабочее время. И выходить из него, например, в туалет, в каталог или на книгораздачу мне было, как выйти на минное поле.
Вот каюсь теперь вообще за свой культурный облик…
Я это к тому, что не согласен со словами уже известной моему читателю Киры Долининой насчёт такой картины:
««Наши тела принадлежат не нам самим, а нашему народу», – провозглашали новые власти в Германии. «В здоровом теле – здоровый дух», – вторили им советские товарищи. Искусство и в том и в другом случае не оставалось в стороне. В живописи, скульптуре, на фарфоре, в серебре и на ткани обеих стран в изобилии появляются физкультурники всех возможных видов спорта. Гендерное равенство вроде бы тоже программно соблюдается. Вот только в истории искусства Германии останется по преимуществу искусством мужских торсов, а в СССР – искусством спортивных Венер.
«Девушку в футболке» Александра Самохвалова 1932 года называли советской Джокондой. Не знаю, узнавали ли себя в Джоконде дамы флорентийского, а потом и французского двора – вряд ли. Но вот то, что с портретом, написанным Самохваловым с молодой ленинградской учительницы Евгении Адамовой, готовы были себя идентифицировать миллионы советских комсомолок, – это факт» (http://loveread.ec/read_book.php?id=100990&p=73).
Я не говорю про ляп с флорентийским и французским дворами («Джоконда» писана по просьбе Медичи и стала собственностью французского короля). Живущие по сей день потомки этих монархов, пусть они и аристократы, не могут, если б аристократические черты передавались, сравниваться с Лизой Герардини, женой торговца.
Я говорю про притягивание (с помощью спортивной темы) советского искусства к фашистскому. Тем более, что немецкие художники – из-за лживости в идеологии акцента на нацию у фашистов – срывались и срывались в перебарщивание с выражением этого акцента (см. тут, тут, тут, тут и тут).
Но главная моя претензия, как почти всегда с Долининой, отсутствие анализа картины и синтеза из него.
Синтез, сделанный мною для Самохвалова давно (тут): плоскостное + реально-предметное = предчувствие подъёма страны, - притягивает спортивную тему (тут – через полосатую футболку) ради второго из противочувствий: реально-предметного.
Почему?
Просто!
Реально-предметное это акцентированное телесное (низкое). А оно больше выражено у спортсменов. Для этого Самохвалов одел Адамову в футболку, а не во что-то иное. Плюс не просто в футболку, а в полосатую.
Отвлекусь для пояснения. На смешное.
На первой, помню, производственной практике, в Одессе, дело было. – Я увидел парня, одетого в такую рубашку, что подчёркивала ширину его плеч: широкие горизонтальные полосы, белые и голубые. Для меня это было актуально: я имел претензию к ширине моих плеч. И так случилось в жизни, что я никогда себе рубашек не покупал. Сперва их покупала мама, а потом жена. И ни одна не догадалась, что мне б надо подчеркнуть ширину плеч. Только перед концом жизни… уж и не знаю, почему… может, потому что влюбилась в меня на старости лет… мне подарила одна бедняга (потому что я уже не мог на любовь отвечать взаимностью) футболку с горизонтальными широкими полосами: чёрной и бледно-зелёной.
Так Самохвалов шёл по пути наибольшего сопротивления, одев её так. Вертикальные полосы могли б подчеркнуть изгибы груди, талии, бёдер его модели. Но художник распорядился наоборот: чтоб всё это оказалось замаскировано, еле угадывалось. – Ради плоскостного, первого из упомянутых «текстовых» противоречий. Плоскостность выражала высокое, реально-предметное – низкое, вместе – гармония низкого и высокого. Идеал типа Высокого Возрождения.
Лицо и шею (для того и выбрал Самохвалов Адамову) тоже никак нельзя было связать с, казалось бы, естественными, семейными ценностями. – Это уже было выражение не катарсическое, а образное: комсомолка, спортсменка и совсем не красавица.
Этим больше всего и похожая на «Джоконду». Та далеко-делеко не красавица.
Леонардо тут, наверно, не случайно попал, что называется.
Он не знал, что начинает стиль типа Высокого Возрождения. Он знал, что дальше так жить нельзя. А господствовал стиль, который искусствоведы от нас скрыли. Лосев назвал его обратной стороной титанизма. – Рисовали схематически и оторвано от тела половые органы. Во множестве и хаотично. Нужно было любыми средствами побороть влияние церкви, вмешивавшейся в жизнь чуть не каждую минуту. Зарождавшемуся предпринимательству в итальянских городах-государствах это вредило особенно. Вот и пустились во все тяжкие. И – подсознание Леонардо в пику родило идеал: гармонию низкого и высокого. Сознанию это предстало в виде требования «как живое». До иллюзорности. И Леонардо достиг в этом требовании максимума. Он хотел и достиг, что портрет выглядел живым. Чтоб выражение лица модели менялось, он вызывал шутов и музыкантов, те рассказывали скабрезные анекдоты и играли чудные мелодии. Лицо Лизы менялось, и Леонардо осенило использовать разное восприятие прямым и периферийным зрением теней, если те нерезкие (сфумато называется). В зависимости от того, смотришь в портрете на глаза или на губы, те и другие или улыбаются или нет. Лицо оживает. И смотрящий содрогается. Потому что успел Джоконду мысленно раздеть, хоть та и некрасивая, ибо век такой – с крайностями. А увидев, что она живая и реагирует на твои помыслы, зритель ужасается на самого себя и в итоге достигает своим подсознанием контакта с подсознательным идеалом Леонардо: так жить нельзя, надо – в гармонии низкого с высоким.
Чего б не достичь, если б Лиза была красавицей. Чувственное б перебороло и гармония б не пережилась.
То же и с не красавицей Адамовой.
Роль обратной стороны титанизма играла бытовавшая в 20-е годы теория стакана воды. Хочешь совокупиться – совокупляйся. Что являлось максималистской левой реакцией неприятия такой мысли Маркса:
«Если ты любишь, не вызывая взаимности, то есть если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье» (http://www.uaio.ru/marx/42.htm).
Ты, мол, марксизм, раз всё можешь, даже социальный строй менять, то проблему любви тоже, давай, решай! Тоже радикально!
Так жить нельзя, - как бы говорит Самохвалов своей картиной. Ну и т.д. А роль сфумато у него сыграла эта тонкая игра между объёмностью и плоскостностью.
2 июля 2024 г.