Тот самый момент, когда искренне недоумеваешь, где вернее будет поставить запятую...
Но это рисунок с подлинного прижизненного портрета Царевны. Какая нежность.
И как они всё же похожи, сестра и брат, разделенные жаждой власти. Одно лицо!
Год 1689-й, осень.
Келья Новодевичьего монастыря просторна, есть где пометаться, кусая губы и кулаки. Оплели плечи и руки ковром, спеленали и привезли сюда, как куль с мукой, русскую царевну из тихого монастыря в Путивле в Новодевичий, на Москву. Свои же стрельцы, что вчера еще крест целовали на верность. Гулять могу, гостей принимать, письма писать. Не могу только за стены монастыря выйти, да Бог ведает, мне и на колокольне постоять за счастье нынче. Надолго ли сие? К постригу не склоняют, и то в радость. 9 лет, как один день миновали.
Год 1698
Писала я письма, да знала, что их читают не только те, кому они отправлены. Осторожничала. Не помогло! Петрушкины нововведения многим поперек сердца легли, взбунтовались стрельцы, моим именем прикрываясь. Всех извел,. ирод пучеглазый, сам головы на Лобном месте рубил. По всей Москве вой бабий стоял такой, что и тут слышно было.
Теперь не оставят одну, вон сидит, мышь церковная, молитвы шепчет, да следит за мной испуганно. Не бесноватая я милая, горько мне! Как же горько. И тут вдруг, чу! Стук в окошко. Подбежать да открыть - мгновение всего, да дух занялся. Паренёк за окошком висит удавленный, к груди грамоту прицепили челобитную. Братец не пожалел сестрёнку старшую, матушкой науськанный. Всех, кто освободить меня пытался, всех извёл. Тысяча двести человек стрельцов казнил, вода в Москве-реке красной стала. Почти две сотни виселиц окружают монастырь, а под моими окнами три человека жизни лишились. Радуйся, царица несостоявшаяся, вот твои придворные, в окошко твое стучат, челобитную принесли.
Тяжело пахнет воском в темной келье, блестят оклады икон, вспыхивают на них каменья самоцветные, особо синие сегодня сияют, как Васеньки Шуйского синие. Больно, как же больно ударил меня Петрушка!
Только ты, друг мой Васенька, прости меня, сердешную. Не уберегла, не спасла тебя, и себя погубила. А всего-то и стоило, остаться в тереме своем. Теперь ты в Пенеге, под Архангельском вместе с женой и шестью детишками век вековать будешь, меня переживешь, а мне недолго осталось!
Поворачиваются великие часы, сыплется песок времени в обратную сторону
Спор о вере, год 1682-й, лето
Собиралась долго. Выбрала белоснежного парчевого атласу охабень (платье до полу), расшитое серебром, с долгими рукавами, до полу спускающимися. Батист нижней рубашки, собранный по всей руке в складочки и закрепленный на запястьях золотыми наручами ласкает кожу. Темные каштановые волосы расчесали и короной украсили, на плечи легли тяжелые бармы, расшитые жемчугом и каменьями самоцветными. Молча хлопочут вокруг меня сенные девки, не мешают. Знают, что та, что не ко времени спросит о глупостях, и оплеуху словить может. В тиши девичьей, освещенной первыми лучами зари, я мысленно выстраиваю линию поведения, которой придется придерживаться. Будут отвлекать, пугать, запутывать, приводя отрывки из разных церковных книг. Особенно почитаемого раскольниками Аввакума. мудр был мужик, силы немеренной и нрава крутого.
Ну вот и время. Как ни оттягивай момент, а идти надо. Грановитая палата и в ней - бунтовщики-раскольники, на всё готовые, чтобы повернуть Россию туда, откуда только-только вползать начали. Государство, замкнутое само на себя, как птенец в яйце, не покинув его, погибнет. не понимают того старцы, за книги свои и правила старые держатся.
Голову вверх, надменности во взгляд. В карих моих глазах страха не увидать никому: ни ближним боярам, ни книжникам старообрядцам, лицо держать научена. Сидя на тронном месте, с патриархом Иоакимом по правую руку, наблюдаю, как у стен Грановитой палаты в нелепой драке сцепились бунтовщики и священники. Драли друг друга за облачения, бороды, кулаками размахивали от души. Растащили, в палату завели, оставили пред очами моими - веру свою двоеперстную защищать, а более - порядки старые, заплесневелые.
Нету среди них Аввакума. Долгие речи ни к чему не привели: на кждый их аргумент готов ответ или у меня, или у священников, ла не пустое славословие, а тексты из Священного писания. Добрынин-Пустосвят в бешенстве топчет новопечатное Святое писание, брызжет слюной, трясет в ярости белой бородой - он одержим! По щеке архиепископа Холмогорского Афанасия кровь течёт - разъяренный неуступчивостью старик пустил в ход крест, прорываясь к патриарху Московскому. Самое время вмешаться мне! Уж на царевну бесноватый не кинется, а и кинется, так рядом стрельцы верные не просто так стоят. Хованских хмурится, и всё дальше отступает в толпу, прячется, отступник. Не уйдешь!
За окном догорает закат, значит, осталось продержаться совсем немного: те, кто пришел за ними, устали и разбрелись: кто на торжище успеть хочет, пока в столице, кто в харчевню, кто по святым церквам на службу. А кто и по родне разбежался, чуя беду неминучую. И беда пришла, из Грановитой по домам своим ни ушел никто, всех повязали, а вскоре и на Лобном месте и казни предали всех, не спас их Хованский, закончилось его время.
Еще поворот часов песочных, год 1682-й (по Петрушкину штилю)
А я-то, дура сердобольная, защищала Петрушу, собой от стрельцов закрывала! Солнечный день 27- го апреля горе принес в нашу семью - скончался Феденька, братец мой царственный. В обход Ванечки вновь захотели на трон Петра посадить, да стрельцы возмутились. Ворвались в Кремль, железом и огнем требовали показать им царевичей. От ужаса белая Наталья Кирилловна вывела на Красное крыльцо обоих царевичей, да не помогло сие. Многие тогда жизни лишились у них на глазах, и самого Петьку едва не растерзали.
Надо было отдать его с матушкой его толпе на расправу, да сердце защемило, как увидала глаза его испуганные, да мордашку зареванную. Дитё ведь совсем.
Сколько сил, сколько речей да уговоров было, пока против бунтующих стрельцов, 25 тыщ, с пищалями не собрала я с помощниками 100 тыщ нового войска. да без крови удалось обойтись, сам собою бунт угас, повинились они, крест на верность целовали. Меня регентшей при малолетних царевичах сделали. Сладка ли власть царская?
Сладка, да с горечью пополам! К ведру власти ответственности полный возок. Вези-тащи, не спотыкайся. 7 долгих лет тащила.
Уехал Петр от греха подальше сначала в Троице-Сергиев монастырь, а потом и в село Преображенское. На медах да огурчиках рос, пряниками питался, учиться не желал. Что ему языки, если толмачи всегда на подхвате, зачем грамоту знать, коль писцы имеются. Баловался с потешными войсками! Какие они потешные, если по европейским канонам еще дедушкой и батюшкой его созданы? Невместно взрослым дядькам мальцу повиноваться? Так малец царской крови, учится войсками руководить, батюшкиным суденышком балуется. Вот и пусть, всё наука дылде стоеросовой.
Выросло дитё в детину безжалостную да кровожадную. Мне-то что? Келья монастырская царевну, пусть и в монахини постриженную, не удержит.
Год 1704-й июля третьего дня
Скончалась в Новодевичьем монастыре царевна Софья, 46 лет от роду, перед смертью приняв полную монашескую схиму. Или нет?
В старообрядческом скиту Шарпан есть могила схимницы Прасковьи. Здесь уверены, что эта царицына могила - место последнего упокоения Софьи Алексеевны, бежавшей из Новодевичьего монастыря и схоронившейся с верными ей 12-ю стрельцами здесь, на реке Керженец под Нижним Новгородом.
Только им ведомо, где свои последние шаги сделала их владелица
или Сбербанк 2202 2069 0751 7861
Автор радуется любой материальной помощи и просит Подписки, ибо Дзен "считает" только подписчиков.
Принято считать, что положение русских великих княжон и царевен было незавидным, если рассматривать его с точки зрения матримониальной. Замуж за своих соотечественников им выйти было невместно - шаг вниз по иерархической лестнице для них был недопустим. Выйти замуж за иноземных правителей невозможно по религиозным представлениям (и, как показал исторический опыт, амбиции папенек, братьев и особенно - иерархов церкви!), а менять веру казалось кощунством. Вот и вековали свой век девицы в царских теремах, постригались в монахини, когда приходило женское увядание.
Помните, как нам вещали: только молитва, вышивка и поездка по монастырям составляли радость женской половины кремлевских обитателей. Если вспомнить активную жизненную позицию, переписку и деятельность дочерей Михаила Федоровича и, по совместительству, сестриц Алексея Михайловича, то становится ясно, что нам некрасиво врут. Да, многие из царских родственниц на склоне жизни принимали постриг. А что им, простите, еще оставалось делать? Монастыри, по тем временам, не только богадельни (приюты для малоимущих), это еще и клуб по интересам (без права выхода) и медицинские центры. В них совершались активные паломничества знати и богатого купечества, были сосредоточены центры просвещения и благотворительности. Тут хранились летописные памятники нашей истории, которые нуждались в переписке.
Но действительно ли настолько тоскливой была жизнь в монастырях, как нам рассказывали на уроках истории, а девица из царского терема - бессловесна и глупа?
Давайте вместе разбираться, насколько верны эти утверждения.
Софья - шестой ребенок в дружной любящей семье Алексея Михайловича и Марии Ильиничны, и четвертая дочка. Дом - полная чаша, воспитатели - мамки да няньки и учителя, которые не только учили вышивке золотом и жемчугом, помогали освоить Закон Божий ,прививали царевнам правила этикета, но и учили языкам: греческому, латыни, английскому и немецкому. Были поездки по дальним монастырям и обителям - царевны видели, как живет народ, активно участвовали в благотворительной деятельности.
Проявила характер уже в 10 лет, прямо заявив, что желает продолжить обучение вместе с братьями, полученных "девичьих" знаний ей было мало!
Учитель - Симеон Полоцкий, удивлялся талантам и живому аналитическому уму царевны, восхищался ее тяге к знаниям.
