Глава 68
Чтобы сделать это, мне приходится попросить Ольгу выйти из кабинета. Когда остаёмся с миллиардером вдвоём, рассказываю и попутно довольно прозрачно намекаю: причинять вред Кириллу Пулькину, несмотря на его гнусное поведение, нельзя. Идёт большая охота на его папашу, который – лишь часть крупной преступной организации. Он не должен «выйти из игры», а напротив, обязан в ней оставаться.
Миллиардер молча и хмуро слушает, крутит в пальцах дорогую золотую ручку.
– Хорошо. Я вас понял, Эллина Родионовна, – встаёт и с этими словами уходит.
Смотрю на него ошеломлённо. Что, и всё на этом? Никаких ответных мер не будет? Провожаю Галиакберова до двери, и когда он оказывается в коридоре, то берёт дочь за руку.
– Пошли, – говорит ей безапелляционным голосом.
– Куда? У меня смена ещё не закончилась, – удивляется Ольга.
– Ты здесь больше не работаешь, – рычит отец и, пока дочь пытается понять, шутит он или серьёзно, буквально тащит её за собой.
– Папа… ну папа! Прекрати, так нельзя! – слабо пытается вытащить свою ладонь девушка, но ничего не помогает. Николай Тимурович тянет дочь, словно на аркане.
Я раскрываю было рот, чтобы попытаться прекратить это насилие, но… тут дела семейные. Вмешиваться в отношения отца и дочери не имею права. Надеюсь, Ольга сама сможет убедить его, что имеет право на самостоятельную жизнь. В конце концов, она ведь не призывала папу приехать немедленно и жестоко наказать того, кто её обидел. Просто поддалась эмоциям, а решение примчаться Галиакберов принял сам.
Переключаю мысли на Пулькина-младшего. Нужно что-то срочно придумать, чтобы он прекратил себя так вести. Но чем можно испугать обнаглевшего в край юнца, который благодаря защите папаши думает, что ему море по колено? Тут мне приходит в голову одна мысль. Только нужно, чтобы никто в отделении, кроме узкого круга посвящённых, не был в курсе. Иначе вылечу с работы.
Срочно иду и нахожу Машу с Данилой и Мишу-санитара. Отвожу их в перевязочную, закрываю дверь и рассказываю, что придумала. Вводить в курс дела не приходится: всем и так довольно быстро стало известно, какое неприятное событие произошло в отделении: сынок прокурора попытался жестоко оскорбить ординатора Великанову. Коллеги смотрят на меня сначала удивлённо, потом улыбаются. Подруга даже начинает смеяться, но быстро захлопывает себе рот ладонью, чтобы никто не услышал. Итак, роли распределены, начинаем.
Рекомендую! Отличная книга!
Вскоре в палату, где вальяжно валяется на койке Кирилл Пулькин, входят двое. Мужчина и женщина в белых халатах. Их лица скрыты под масками. Мажор всматривается в бейджики: он – Ролан Евстафьевич Шматко, врач-хирург, она – Актоты Раимкуловна Балабаева (они же – Данила Береговой и Мария Званцева, тщательно закамуфлированные). Прокурорский сын недовольно морщится. Он терпеть не может заковыристые имена, к тому же у него закрадывается сомнение, что эти люди – самые настоящие гастарбайтеры. Коли так, то где гарантия, что не купили дипломы о высшем образовании где-нибудь по интернету?
Врачи подходят, мажор недоверчиво и даже чуть брезгливо на них взирает.
– Чего надо? – спрашивает.
– Нам нужно проверить один показатель, – сильно картавя, говорит Ролан Евстафьевич.
– Какой ещё? – кривит тонкие губы Кирилл. – Вы достали уже! Всё проверяете, измеряете. Лечить надо!
Доктор Шматко смотрит на Актоты Раимкуловну, произносит вопросительно длинную фразу на латыни. Коллега Балабаева согласно кивает и тоже что-то говорит. Мажор переводит смотрит с одного на другого, ничего не понимая. Но тут женщина наклоняется, глядя на кардиомонитор, и взгляд мажора буквально ныряет в её декольте, да там и застревает. Потому Кирилл не видит, как Шматко быстро вводит в мешок капельницы некий препарат.
Проходит буквально пара минут, и мажор благополучно засыпает.
– Всё. Везите, – завожу в палату Мишу. Он легко, как пушинку, перекладывает мажора на каталку, с головой накрывает простынёй. Оба врача делают скорбные лица и помогают толкать транспортное средство к лифту. Потом мы вчетвером садимся в него и спускаемся в подвал, где у нас расположено патанатомическая отделение. Его заведующая, Ольга Станиславовна Позднякова, уже в курсе. Я попросила её о помощи, пока мои друзья возились с мажором.
Скрепя сердце (она дама строгая) согласилась, когда услышала, что Пулькин пытался сделать с моим ординатором. Сказала по его адресу пару ласковых, отчего у меня уши едва в трубочки не свернулись. Не думала, что интеллигентная Позднякова умеет так крепко выражаться. А потом махнула рукой и добавила:
– Я с вами. Помогу. Вы – ассистировать. Вдвоём. Не будем подставлять коллег. Мало ли?
– Согласна.
Мы отпустили Машу с Данилой. Я забрала у подруги бейджик и нацепила Поздняковой, себе быстро нарисовала новый, став Агриппиной Сардоровной Шин. Просто написала это ручкой, печатными буквами. Спрятали волосы под шапочками, нацепили маски и защитные очки, облачились в костюмы патанатомов и вошли. Видеокамеру Позднякова предусмотрительно отключила. Вскоре Кирилл Андронович Пулькин оказался лежащим на секционном столе.
Прошло ещё минут десять. Мажор, которому ввели специальное вещество, полностью парализующее мышечную систему, но оставляющее в рассудке, пришёл в себя. Препарат будет действовать ещё около часа, нам этого времени будет достаточно. Когда Пулькин открыл глаза, прищурился от яркого света. Осмотрелся вокруг. Миорелаксант был введён с таким расчётом, чтобы мажор мог только говорить, но ни руки, ни ноги, ни всё остальное ему не подчинялось.
– Где я? – спросил, нахмурившись. – Что я тут делаю?
– Агриппина Сардоровна, – сказала Позднякова. – Давайте начнём?
Я киваю.
– Итак, приступим. Мужчина, 22 года. Причина смерти – ДТП. Поступил… – и далее коллега рассказывает вкратце историю болезни Пулькина. – Скончался… – называет время и сегодняшнее число.
– Э, вы сдурели? – говорит мажор, глаза которого становятся больше. – Я живой! Какое, на фиг, вскрытие?
– Как резать будем, коллега? – спрашивает меня Актоты Раимкуловна.
– Как обычно, полагаю, – отвечаю ей невозмутимо. – Сначала сделаем разрез от лобка до кадыка, раскрывая ребра и брюшную полость, – показываю всё это на Пулькине. – Затем исследуем содержимое брюшной полости. Вынем и промоем кишки. Дальше вскроем грудину, исследуем сердце и лёгкие…
– Э-э-э… – мажор заметно бледнеет. – Вы чего, а? Глаза разуйте, коровы! Я жи-вой! Жи-вой, слышите!
Мы продолжаем упорно этого не замечать. Да и зачем? Перед нами труп, и точка.
Дальше Позднякова усложняет процедуру. Она берёт несколько инструментов (при виде них у мажора начинает дёргаться глаз и кривятся губы, теперь не от презрения, – от ужаса), подходит к ногам «тела» и начинает стучать, пилить, – словом, производить всякие звуки. Поскольку мажор поднять головы не может, но всё слышит, ему кажется, будто вскрытие уже началось. Наконец, Актоты Раимкуловна возвращается ко мне. Её одежда перепачкана кровью. Она высоко подняла руки в перчатках.
– Всё, отделила.
– Что именно, коллега?
– Ну, – она кивает вниз головой. – Органы.
– К-к-какие ор-р-г-г-ганы? – шепчет белый, как простыня, мажор.
Естественно, его никто не слышит.
– Пе…ре…станьте… – умоляет прокурорский сынок, из его глаз начинают течь слёзы.
– Там у него порез был на ноге. Я её отняла, чтобы проверить, – невозмутимо заявляет Актоты Раимкуловна. – И вы знаете, напрасно. Внутренней инфекции нет. Ничего, потом санитары аккуратно пришьют обратно.
– Н-н-не-ет, – начинает хныкать мажор.
– Ну, теперь моя очередь, – говорю и беру инструменты.
– А-а-а! Помогите! – пытается орать Кирилл, да кто ж его тут услышит? К тому же введённый препарат не даёт возможности использовать голос на всю мощность. Получается лишь слабенький шум.
Повторяю те же звуки, что и коллега. То есть гремлю инструментами, делаю вид, что режу что-то. Причём делаю всё так, чтобы мажор видел, – приходится повыше руки поднимать. Это продолжается минуты три, затем возвращаюсь.
– Это что такое? – брезгливым голосом спрашивает Актоты Раимкуловна, глядя на предмет в моей руке.
– Да я ему отчекрыжила.
– Что? – глаза мажора становятся квадратными. Он тяжело дышит, с шумом втягивая воздух. Лицо покрыто испариной.
– Видите? – и показываю. В руке у меня измазанный кетчупом фрагмент колбасного изделия, по-простому именуемого «сосиска». Этот «реквизит» был припасён мной заранее – пришлось Дину Хворову отправить в столовую под предлогом, что я проголодалась. Так что в руке у меня совершенно безобидный предмет. Но откуда об этом знать мажору? – Это чтобы он даже на том свете не посмел к женщинам с непристойностями приставать. И уж тем более никому бы не сделал больно, – добавляю.
– Ма-ма… – произносит слабеющим голосом мажор и отключается от пережитого шока.
На всякий случай проверяем его дыхание и сердце. Не хватало ещё устроить даже такому гадкому типу инфаркт. Тогда обе под суд пойдём, уж его папаша из кожи вон вылезет, чтобы этого добиться. Но ничего. Такие, как Кирилл Пулькин, сами не болеют. Они только другим больно умеют делать. А этот ещё и убийца.
– Будем заканчивать? – спрашивает Позднякова. – Мне кажется, мы его достаточно проучили.
– Ещё немного. Последний аккорд, – подношу к носу мажора нашатырь. Успеваю спрятать флакон, когда Кирилл приходит в себя. Снова увидев нас, начинает плакать.
– Выпустите… меня… пожалуйста… – ревёт, роняя слёзы. Из уголка рта слюни текут, нос тоже мокрый. – Я жить хочу… я живой… пожалуйста… Мой папа - прокурор. Он для вас что угодно сделает…
Но разве кто-то из людей в трезвом уме станет общаться с трупом? Мы вызываем Михаила. Он перекладывает «тело» в холодильник. Заталкивает тележку внутрь.
– А-а-а-а! – снова вопит Кирилл, что есть мочи, но стальная дверца за ним закрывается, и наступает тьма. После голос сразу стихает.
– Снова вырубился, – констатирует Позднякова.
– Пожалуй, хватит с него, – говорю и прошу Мишу вытащить негодяя из холодильника для трупов. Потом перевозим мажора обратно в палату. Когда придёт в себя, посмотрим, какое впечатление произвело на него наше воспитательное мероприятие. Надеюсь, урок ему пойдёт впрок. Ну, а если нет, то… придумаем ещё что-нибудь.
Иду в регистратуру, Маша с Данилой интересуются, как всё прошло. Обещаю им потом рассказать, поскольку ко мне сразу же подходит помощник епископа.
– Владыко говорит, что ему лучше.
– Ему необходимы кислород и лекарства.
– Значит, он сможет сегодня провести рукоположение.
– Что?!
– Так сегодня же назначено. Юноша, которого он крестил в своём первом приходе, сегодня станет священником, – невозмутимо говорит диакон Варнава.
После таких слов сразу же иду к епископу. А он уже и облачаться принялся!
– Куда вы собрались? – спрашиваю его гневно.
– Мне гораздо лучше.
– У вас 58% кислорода в крови и СОЭ больше 30!
– 30? Это хорошо?
– Нет, не хорошо. Это признак обострения волчанки. Перестаньте одеваться.
– Отец Варнава ещё там? Самостоятельно я в брюки не влезу, – улыбается владыко.
– Вам нужна массивная инфузионная терапия.
– Я всего на пару часов.
– Если воспаление лёгких не остановить, вам не хватит кислорода, чтобы жить.
– Я не пойду на приём и приеду к шести.
– К шести вы умрёте!
– Всё в руках Божьих.
– Не слышали поговорку: на Бога надейся, но сам не плошай? – спрашиваю, но мои слова не производят впечатления.
– Мне где-нибудь расписаться? Чтобы уйти.
Понимаю: епископа не остановить. Вот же упрямый какой! Иду в регистратуру и говорю Дине Хворовой, чтобы подготовила священника к выписке. Хочет умереть прямо в церкви? Пожалуйста! Мешать не стану!
Возвращаюсь к себе. Вернее, только собираюсь. Слышу топот за спиной. Будто лошадь по отделению скачет, перебирая подкованными копытами. Оборачиваюсь. Нет, это всего лишь Аделаида Францевна Пулькина.
– Что вы сделали с моим сыном?! – мать мажора ревёт медведицей на всё отделение.
– Успокойтесь. Что случилось? – обращаюсь к ней, скрещивая руки на груди.
– Он бледный! Напуганный до смерти! Он плачет! Я с детства не видела, чтобы мой сын плакал!!!
– Пойдёмте, посмотрим, – тяжело вздыхаю.
В VIP-палате, на койке, в позе эмбриона лежит мажор. Да не просто, а рыдает, роняя крокодильи слёзы на подушку.
– Сыночка! Что с тобой, маленький мой! – бросается к нему Аделаида Францевна.
Эта сцена не производит на меня впечатления. Я слишком уже хорошо знаю, кто эти люди и на что способны.
– Что ты сделала с ним, гадина?! – вопит на меня Пулькина.
– Прекратите хамить, – отвечаю ледяным тоном. Смотрю на показатели кардиомонитора. Чуть повышенное давление и пульс, ничего критичного. – Никто ничего с вашим сыном не делал. Показатели его здоровья в порядке.
– Сыночка, сыночка мой, она тебя что, била?! – спрашивает мамаша, теребя Кирилла за плечо.
– Ма… ма… – поднимает на неё мажор зарёванное лицо. – Они мне… отрезали! – и снова в слёзы.
Аделаида Францевна бледнеет.
– Что… отрезали? – спрашивает.
Сын шепчет что-то, и мадам Пулькина вскакивает со скоростью взбесившейся бегемотихи. Смотрит на меня с яростью.
– Убью… – выплёвывает звуки ярко накрашенным ртом.