Глава 69
– Прекратить немедленно! – мать мажора останавливает резкий, восходящий почти к фальцету, мужской крик.
Мы все смотрим в сторону двери. Там, уперев руки в бока, тяжело дышит… сам господин прокурор. Видимо, примчался по звонку благоверной супруги, которая успела, пока неслась в палату к сыночке, позвонить мужу и пожаловаться.
– Дроник! – мгновенно превратившись в слезливую бабу и всхлипывая, показывает Аделаида Францевна на скрючившегося наследника. – Посмотри, что эти гады сделали с нашим мальчиком! – она отодвигается, поскольку за её пышными телесами видны только десять сантиметров кровати.
Прокурор смотрит на Кирилла, затем на жену. Переводит взгляд на меня.
– Доктор Печерская. Что здесь происходит? Почему мой сын в таком состоянии? – начинает он говорить медленно, стараясь снова не сорваться на истеричный крик.
– Физическое состояние вашего сына в порядке. А психическое…
– Дроник! – не выдержав, перебила меня прокурорша и заорала опять. – Он сказал, что они ему… там всё отрезали!
Аделаида Францевна после этого закрывает жирное лицо руками и начинает рыдать, размазывая и без того потёкшую косметику. Предполагаю, что после этого она станет очень похожа на клоуна Пеннивайза – монстра из книги Стивена Кинга «Оно».
– Какого?.. – произносит вслух прокурор и шагает к сыну. Останавливается и думает, как дальше быть. Потом ему в голову приходит идея. – Сынок, сними штаны, пожалуйста.
– Дроник! Ты с ума рехнулся?! При посторонних?! – всхлипывает под ладонями Аделаида Францевна.
– Чёрт… – Пулькин задумчиво чешет в затылке. Потом смотрит на меня суровым взглядом. Таким, которым он, вероятно, взирает на преступников всех мастей в уверенности, что тех поразит энурез от страха.
– Вы! – тычет в меня пальцем грозный папаша в погонах. – Покажите мне!
– Показать что? – удивляюсь.
– То, что вы отрезали моему сыну!
– Так. Тихо все! – новый властный голос врывается в палату. От двери проходит внутрь Заславский. Вид у него усталый и злой. Видимо, оторвали от важных дел. Кто это сделал? Наверняка помощник прокурора. Вон, в коридоре ошивается, стараясь заглянуть внутрь. Ужасно неприятный тип с лицом трактирного из позапрошлого века. «Чего изволите-с, ваше высокоблагородие?» – так и жду услышать от его головы на согбенной шее, привыкшей господину кланяться.
– Доктор Печерская, проясните ситуацию, – просит Валерьян Эдуардович.
Докладываю. Пациент Кирилл Пулькин находился в палате один. Медсестра вышла, чтобы принести ему обед. Когда вернулась, обнаружила лежащим в такой позе. Вызвала меня. Проверили его состояние: в пределах нормы. Ран и повреждений нет.
– Но пациент лежит скрученный, – замечает главврач.
– Да! – поддакивает мамаша мажора.
– Причины его поведения мне неизвестны.
– Что тебе неизвестно, дрянь! – взрывается Аделаида Францевна, и когда убирает руки, я едва сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться: Пеннивайз, только политый из шланга – вся косметика в кучу. – Да мой сын сказал, что ему операцию сделали!
– Какую ещё операцию? – удивляется Заславский.
– По смене пола! Моего мальчика превратили в девочку! У-y-y-y!.. – и дальше она опять принимается подвывать. Видимо, чтобы произвести на окружающих больше впечатления.
– Медсестра! – зовёт главврач. Прибегает Катя Скворцова. – Сделайте этой даме укол успокоительного и помогите привести себя в порядок.
Старшая медсестра бережно берёт под белу рученьку прокуроршу. Та не сопротивляется. Она упорно продолжает играть жертву. Катя её уводит.
– Ну, что скажете? – хмуро интересуется у Заславского Пулькин. – Изуродовали моего сына, да? Посажу всех на… – и добавляет название буквы из древнерусского алфавита.
– Что за операция? – смотрит на меня главврач.
– Валерьян Эдуардович. У пациента Кирилла Пулькина случился психоз. Никто ему никакой операции не проводил, – отвечаю чётко.
– Как не проводил?! Мой сын что, по-твоему, лжёт?! – опять закипает прокурор.
– Пустите, – Заславский идёт к мажору. Молча берёт его за плечи, кладёт на спину. Тот, хлопая глазами, смотрит на доктора над собой и разгибает ноги в коленях. Тогда главврач стягивает с него штаны, бросает опытный взгляд на причинное место. Кивает Пулькину-старшему. – Смотрите!
Тот нехотя, стыдливо глядит.
– Видели? – спрашивает Заславский.
Пулькин прочищает горло.
– Да.
– Так, Эллина Родионовна. Всё понятно. Вызывайте психиатра. На этом инцидент считаю исчерпанным.
– Зачем ещё психиатра? – интересуется прокурор.
– Затем, что у вашего сына явно случился нервный срыв, вызванный предшествовавшими событиями.
– Нет, его довели до такого состояния, – упрямится Пулькин. – Сынок! Кто к тебе приходил?
Мажор, который уже успел вернуться в прежнюю позу, говорит:
– Их было трое. Две бабы и мужик. Врачи. Его звали… – он вспоминает. – Ролан Евстафьевич Шматко, врач-хирург. Первую – Актоты Раимкуловна Балабаева. Вторую – Агриппина Сардоровна Шин.
«Надо же, какая у него память хорошая, – замечаю мысленно. – Что ж, тем лучше».
Заславский поднимает брови и смотрит на меня:
– Это он о ком?
– Понятия не имею, – пожимаю плечами.
– Хотите сказать, у вас такие не работают? – прищуривается и добавляет язвительности в голос Пулькин. – Или вы не знаете, кто здесь вообще трудится?
– Я знаю всех, кто работает в моей клинике, – строгим тоном говорит Заславский (понимаю, что он блефует, поскольку всех запомнить нельзя за такое короткое время, но не пасовать же перед этим типом!). – И таких людей в моём коллективе нет.
– Значит, они сюда проникли без вашего ведома! Проходной двор тут устроили! Зовите сюда начальника охраны!
– Хорошо, – Заславский достаёт телефон и вызывает Грозового.
Тот приходит через пару минут – видимо, был неподалёку. Прокурор требует, чтобы доложили (не сообщили, а именно доложили, будто он тут теперь самый главный босс), проходили в больницу две женщины и мужчина. Тут до него доходит: а как они выглядели-то? Поворачивается к мажору.
– Сынок, можешь их описать?
– Пап! – плаксиво говорит Кирилл. – Они были в белых халатах, шапочках и масках! На ногах бахилы, на руках перчатки! – и утыкается в подушку. Хотя чего ему теперь реветь? Причиндалы оказались на месте. Видимо, впечатления оказались ну очень яркими.
– Поняли? – прокурор смотрит на Грозового. Потом на Заславского. – Ну?!
– Так выглядит почти каждый медработник в нашем учреждении, – отвечает главврач. – Сами-то поняли, кого он описал?
– Так посмотрите записи видеокамер! – рычит прокурор.
– Уже посмотрел, как только услышал о происшествии, – невозмутимо говорит Грозовой. – Медработники за указанное время не входили.
– Тогда позовите того охранника, который у дверей палаты стоит!
Вызвали его. Он заявил, что никаких посторонних не было.
Пулькин багровеет от бессильной злобы.
– Кирюша! – кричит сыну. – Собирайся. Я тебя забираю!
– Куда? – тихо спрашивает мажор.
– В частную клинику!
«Желательно в психиатрическую», – думаю про себя.
– Собирай вещи! – потом смотрит на нас. – Я ещё разберусь, и вы за это все ответите. Каждый!
Тут возвращается Аделаида Францевна в сопровождении Кати Скворцовой. Прокурор возвещает ей о своём решении. Мамаша мажора соглашается и даже помогает сыночке собраться. Мы покидаем палату.
– Элли, – тихо шепчет мне Заславский. – Ну… – качает головой и уходит. Кажется, он догадался обо всём. Ну и пусть!
Наконец-то я могу вернуться к себе. Чувствую в душе опустошение. Конечно, негуманно было так поступать с человеком. Мы практически его разума лишили. Но… разве Кирилл Пулькин – человек? Он зверь, таких в клетке держать надо. На цепи и в зоопарке показывать, чтоб другим мажорам неповадно было.
Посмотрим, чем всё это дело для меня закончится. Ещё ведь надо помочь генералу Громову вывести прокурора на чистую воду. Только я пока не знаю как. Хотя мне кажется, что случившееся он не забудет. Значит, будет пытаться снова атаковать меня или даже всю клинику. Тогда и появится шанс взять его за жабры.
Проходит несколько минут, и вот я уже встречаю «Скорую».
– Мужчина, 50 лет. Лимфома Ходжкина. Постоянно тошнит, хотя дома дали противорвотное. 88 на 58, пульс 130, слизистые сухие, – докладывает фельдшер.
– Ему только что сделали химиотерапию. Неужели рецидив? – спрашивает сопровождающая больного женщина.
– Нет, наверное, это реакция на химию, – замечаю в ответ.
– Общий анализ крови и биохимию, – начинаю, но подходит Данила и предлагает забрать больного.
– Зачем? – удивляюсь.
– Помоги лучше своему епископу, – кивает Береговой. Вижу, как по коридору, бережно придерживая, отец Варнава ведёт владыку на улицу. Там их уже ожидает машина.
Когда смотрю из окна, как медленно шагает епископ, понимаю: он не примет моей помощи. Возможно, просто потому, что гордый. Хотя это качество – большой грех, насколько знаю. Из-за гордыни один из архангелов был изгнан из рая и стал сатаной. Ну, да не мне судить о поведении отца Серафима. Он медленно приближается к машине. Садится, его увозят.
– Как твой епископ? – ко мне подходит Маша.
– Он уехал.
– Это же хорошо.
– У него обострение волчанки. Он уехал самовольно.
– Так привези его. Дай кислорода, позаботься о нём.
– Он знает, что делает. Я ему не сиделка.
Но проходит меньше часа, как не выдерживаю. Беру укладку, вызываю машину «Скорой помощи», принадлежащей клинике. Ставлю в известность начальника транспортного отдела и еду в храм, который владыко назвал мне, когда сообщил, что собирается провести обряд рукоположения. Я знаю, что меня не пустят туда, поскольку я женщина. Хиротония же всегда совершается епископом во время литургии, и притом в алтаре, а туда могут заходить только мужчины. Поэтому располагают в правом приделе и смиренно жду. Уверена: обряд продлится не слишком долго. Отец Серафим не в том состоянии, чтобы несколько часов провести на ногах. И пусть он старый упрямец, я не могу его бросить одного. Пока вызовут «Скорую», пока та приедет, может быть слишком поздно.
Рекомендую хорошую книгу!
Но всё-таки сидеть сложа руки не могу. Оставляю вещи под присмотром местной служительницы, выхожу во двор. Рядом расположены несколько строений. За окнами одного из них замечаю епископа. Он устало сидит на стуле в полном облачении, голова безвольно опущена, и рядом никого!
Быстро бегу обратно в храм, хватаю укладку, несусь к владыке. Влетаю внутрь, быстро цепляю к его лицу кислородную маску, благо с собой у меня небольшой баллон. Почему его оставили одного?! Хотя, скорее всего, сам потребовал. Но всё равно, что за люди! Мало ли, что он говорит!
– Всё в порядке, – устало говорит владыко.
– Давно вы начали задыхаться?
– Я собирался с силами.
– Вам нужно в больницу!
– Красиво. Правда? – вдруг спрашивает он, глядя в окно.
Поднимаю брови: о чём это он? Что тут красивого? Поворачиваю голову и гляжу в ту же сторону. А ведь священник прав. За стеклом большими хлопьями падает снег и укрывает всё вокруг пушистым одеялом.
– Снег. Так красиво, – произносит епископ слабым голосом.
– Я вызываю бригаду…
– Нет, дайте мне одну минуту.
– Вы умираете!
– Судя по всему. Сидя здесь, я вспомнил о той ночи, когда решил стать священником. Я очень долго не мог решиться, несколько лет. В общем, в ту ночь мне не спалось. Я встал и решил погулять в лесу. За нашим домом, мы жили тогда в маленькой деревушке неподалёку от Волхова.
При упоминании родного города ощущаю, будто иголкой кольнуло.
– Шёл снег, как сейчас. Не знаю, сколько я так бродил, но в какой-то момент вдруг понял, что не знаю, куда идти. Заблудился. Мне стало страшно. И когда я вгляделся в ночной мрак, Он явился мне. Я видел, как на меня опускаются миллионы снежинок. Так тихо. Так спокойно. Идеально. Я преисполнился любовью к Господу, нашему Иисусу Христу. Словно налил вино в пустой бокал.
Владыко перевёл дыхание, помолчал немного.
– Я боюсь. Боюсь, что растратил свою жизнь впустую. Почему-то я так и не исполнил свой долг. Божий завет. И теперь мне страшно. Я боюсь умирать… Ну вот, я признался. Я боюсь умирать.
Я неожиданно почувствовала, что стала невольной слушательницей исповеди. Причём человека, который, кажется, может доверять свои самые сокровенные тайны только такому же, как он сам. Священнику то есть. А я кто? Женщина к тому же. Но отчего тогда отец Серафим заговорил со мной? У него ведь есть помощник. Отец Варнава почёл бы за честь исповедать владыку.
«Наверное, это просто потому, что он хочет выговориться перед смертью», – думаю и говорю:
– Вам нужно в больницу.
– Отче Небесный, искупителю Иисусе Христе, Боже Душе Святый, истинный, единый и высочайший Утешитель!.. – продолжил владыко.
– Всё в порядке? - в комнату заглянул отец Варнава.
– Нет, – отвечаю.
– Да, – произносит владыко.
– Пора начинать, ваше преосвященство, – говорит помощник.
– Да, – устало говорит отец Серафим.
Я молча качаю головой. Но понимаю: это его подвиг. Последний. Как тот, который совершил Христос, когда нёс крест на Голгофу. Может быть, не совсем верное сравнение. Словно в ответ на мои мысли, владыко смотрит мне в глаза и говорит:
– Ибо сказано в Евангелии от Матфея: «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною».
Мне кажется, это и обо мне. Иначе давно бы уволилась из клиники. Ушла куда-нибудь в тихое и спокойное место, а главное сытное. Но не имею права бросить людей, которые в меня поверили. Не только коллеги. Если бы не моё заступничество, Вежновец, пока был главврачом, половину бы отделения разогнал и набрал тех, кто обладает одним качеством – умеет ему в рот заглядывать в ожидании подачки. Речь ещё о пациентах. Их бросить права не имею. Нет, я не оставлю их. Иначе не поймёт даже Изабелла Арнольдовна. Уж она-то с её возможностями могла бы лечиться в Кремлёвской больнице, а ездит к нам. Ко мне, потому что доверяет.