Продолжение воспоминаний Николая Михайловича Клемента "Гибель корвета Флора"
К несчастью нашему, русский посланник, тайный советник Италийский (Андрей Яковлевич), за три дня до прибытия нашего, выехал со своею свитою из Константинополя на английском флоте в Мальту.
Чрез полтора часа возвратился наш охранник и объявил, что немедленно придет за нами отряд янычар, а потому он должен с нами проститься. Между прочим, он сказал нам, что если у кого из нас есть деньги или другие вещи (кои были у некоторых из наших зашиты в платьях), то он советует отдать ему в сохранение, ибо не ручается за нашу жизнь по жадности янычар, а чрез три дня, ежели мы останемся живы, обещал возвратить нам вверенные ему вещи.
Сей ага получил приказание от Ибрагим-паши поступить таким образом, и сверх того привезти какой-нибудь от нас вид или свидетельство в том, что он обходился с нами в пути хорошо. Все оскорбления, претерпленные нами, вовсе не относились на счет сего аги, который делал для нас все, что от него зависело. Итак, поблагодарив его за его кроткое с нами обхождение, мы отдали ему все, что имели лучшего, а по прибытии на место обещали дать требуемое им свидетельство.
Но надежда на лучшую будущность нас обманула. Положение наше было также бедственно, как и прежде. Пришедшие за нами янычары ввели нас в город по два в ряд; возле каждого шел янычар с обнаженным кинжалом, держа пленного за воротник. Жители города собирались толпами, любопытствуя видеть Русских. Одни смеялись над нами, другие плевали нам в лицо или били нас палками по головам.
Мы шли как тени, ничего не чувствуя и со смирением ожидали смерти. Наконец, привели нас к верховному визирю на двор, посреди коего сидело человек около 50 пленных сербов в кандалах; они находились тут уже трое суток. Мы были свидетелями, как совершился над ними приговор и как всем им по очереди рубили головы. Между тем как cie происходило, начали нас обыскивать и почти обобрали до рубашки.
Мы не видали верховного визиря, оттого ли что тут было множество народа, или что мы не смели приподнять глаз. После сказывали нам, что с ним тут сидел французский посланник генерала Себастиани, бывший свидетелем нашего уничижения. Вдруг кто-то (надобно думать, сам визирь), махнул платком и нас повели в прежнем порядке чрез город. Едва передвигая ноги, устремив глаза в землю, мы не видали, что кругом нас происходило, и тогда только опамятовались, когда очутились па берегу Константинопольского залива.
Нас посадили на большие перевозные суда и повезли неизвестно куда; мы же полагали, что везут на противоположный берег Азии, в город Окутари, дабы оттуда, отправить в дальнейшие провинции и всех, как невольников, продать. Но переезд наш, сверх нашего чаяния, продолжался недолго. Мы увидели себя в части города называемой Галата, где находится их адмиралтейство; там вооружаются военные корабли, там арсеналы, магазейны, верфи для строения кораблей и здание для сухопутной артиллерии; в той же части города живёт капитан-паша (великий адмирал).
По выходе на берег провели нас чрез трое железных ворот на обширный двор, посреди коего выстроен огромный каменный дом со слуховыми только окошками; в нем содержатся их преступники, скованные попарно. Звук цепей, прежде всего, поразил наш слух и уведомил о нашей участи. Тут уже находилось человек 200 русских, взятых в Молдавии, которые с радостно выбежали к нам на встречу.
Сей дом, называемый банье, что по-нашему значит каторжный двор, представляет большое четырехугольное каменное здание. Оно выстроено для государственных преступников и разделено на два этажа, из коих верхний, род полатей, поддерживаемых столбами, с прибитыми к ним цепями, на кои сажают самых важны х преступников; a прочие все до единого человека скованы попарно. Свет в тюрьму проходит только из слуховых окошек и из дверей. В углу в стене находятся два крана с водою для питья, с двумя медными ковшами на цепочке.
Всего несноснее, что тут же немного в сторону, отделено место для всякой мерзости, которое не прежде как через неделю очищается. Ужасное зловоние исходить из сего места. Вогнав нас туда, начали сковывать нас попарно, не разбирая кого с кем. Товарищами нашего заключения были главнейшие преступники государства, у которых или отрублены были руки по кисти за воровство, у других отрезаны языки за дерзость.
Начальник сего дома был Махмет, такой же преступник, как и прочие. Он служил некогда матросом на одном турецком фрегате, крейсировавшем в Черном море и от четырёхдневного шторма погибшем со всем экипажем. Один Махмет, схватившись за доску, плыл на оной почти два дня по открытому морю, пока не спасло его русское военное судно, вышедшее из Севастополя.
Пробыв два дня без пищи, в беспросветном напряжении сил, он на другой день своего спасения впал в сильную горячку. Капитан велел его пользовать, кормить, одеть и, наконец, по выздоровлении, снабдив всем нужным, отправить в Константинополь на купеческом корабле. Тут сделал он какое-то важное преступление и присужден был на кол.
Он уже сидел на нем, как принесли милостивый фирман об его прощении, если он еще в живых. Махмета долго лечили, и как он от повреждения внутренности не мог иначе ходить, как на костылях, то вместо пенсии сделали его начальником тюремного дома. Из благодарности за спасение он на нас изливал всю свою ненависть.
По внушению его, даже шестилетний его сын приходил иногда бить нас пылкою, и мы должны были терпеливо сносить удары, слушать как нас называли: кюпек, гяур, Москов (собака, неверный, Русский).
Вместе с нами содержалось до 400 людей разного звания. Из числа их было 30 осужденных на вечное заключение за грабежи, производимые ими на Архипелагских островах, под начальством известного корсара Ламбро-Качиони. Между ними не было никакого различия: кто, где лежал, тут же и спал, имея вместо изголовья полено. Когда приходилось надевать чистое белье, то мы снимали рубашки, сами мыли их, и пока они сохли, сидели наги: ибо у каждого было по одной только рубашке.
При захождении солнца сгоняли нас со двора в тюрьму и впускали попарно счетом. Если случалось, что один из счетчиков ошибался, то опять всех выгоняли и снова считали. На ночь запирали двери, укрепляли их цепями, кругом ставили караульных, которые чрез каждый час били в барабан, а после каждого боя спрашивали у старшины внутренней стражи, "хорошо ли все", и когда он отвечал "хорошо", то все кричали: Иншалла! (слава Богу).
Поутру пересчитывали нас снова и выгоняли на работу. Представьте положение наше! Чистого воздуха ни откуда не входило; от нечистоты сарай наполнялся нестерпимым зловонием, во всю ночь только и слышны были жалобы и стоны несчастных и звук цепей. Каждонощно мы просили Бога о скорейшем появлении дневного света, чтобы несколько подышать свежим воздухом. Турецкое правительство отпускало нам на прокормление по небольшому хлебу и понемногу пилава; сваренного в общем для всех котле.
Нежное отеческое сердце государя императора Александра проникло и в сию преисподнюю. Он не забыл о нас несчастных и повелел чрез датского посланника барона Гибша оказывать нам пособие; но из присылаемых для нас денег доходила до нас только половина: другую брали тюремщики. Мы более жили подаянием греческого патриарха и других греков; но лучшая часть того, что нам посылали, также пропадала.
В день Светлого Воскресенья, патриарх послал поздравить нас, прислал яиц с большою корзиною хлеба, но тюремщики воспользовались большею частью сего подарка. Каждую субботу приходили к нам драгоман (переводчик) барона Гибша и приносил каждому следуемые за неделю деньги, который тот же час расходились в кофейне, заведенной тюремщиками. Мы отдавали наше жалованье за густой кофе без сахару и без сливок и за табак, который мы курили с утра до ночи.
Сверх того, наш любезнейший товарищ Василий Алексеевич Сафонов открыл еще способ помогать себе и нам: выпросив у адмиралтейских писцов красок и бумаги, он нарисовал однажды маленькой морской эстампец для турка, которому чрезвычайно он понравился. После сего многие турки приходили посмотреть на искусника и просили его рисовать, задавая ему свои мысли. Но он, как сметливый человек, всегда им рисовал, что турецкий корабль разбил три английских и иногда французских, что им весьма нравилось. За это приносили ему арбузов, дынь, винограда, хлеба, баранины, даже иногда и денег, что он делил с нами.
Внутри тюрьмы нашей находилась небольшая христианская церковь, которая была единственною нашею отрадою. Она сделана была по просьбе императрицы Екатерины II-й для русских пленных, которых было здесь много в последнюю войну с турками. Ежедневно приходил сюда, по приказанию патриарха, монах для служения.
Однажды, в день Преполовения, случилось несчастье, которое могло иметь последствием совершенное истребление церкви. По обряду, который совершается в сей праздник, священник и все бывшие у обедни скованные христиане пошли с образами и хоругвями по двору; тюремщики с удивлением смотрели на эту церемонно. В это время один грек, из команды Ламбро-Качиони, вздумал по неосторожности, сказать туркам:
- Смотрите, точно с такою процессией христиане войдут в вашу землю и возьмут Константинополь!
Оскорбленные мусульмане бросились на нас, всех разогнали и били без пощады, кто им ни попадался. С трудом успели внести образа в церковь и запереть ее, чтобы предохранить от конечного истребления. Несчастного же грека наказали жестокими ударами по пятам. Где отрада - Бог, там можно еще переносить несчастье.
С нами содержался один несчастный армянин, по имени Иеремиан, который от мучений совести не мог ни пить, ни есть, и до того изнурился, что совершенно ослаб. Ему свело ноги назад, и он ползал на коленях. Капитан наш, из сожаления к нему, предложил нам делиться с ним подаянием. По сей несчастный беспрестанно сохнул, раскаивался в своих преступлениях и день и ночь молился у порога церкви, считая себя недостойным войти в оную.
В день Светлого Воскресенья, во время заутрени, он по обыкновению был на своем месте, т. е. на церковном пороге; когда же проносили мимо его плащаницу и запели "Христос Воскресе!", армянин, усердно хотевший к ней приложиться, вдруг почувствовал в себе довольно силы, чтоб подняться. С сей минуты, он исцелился, но еще чувствовал в себе слабость и ходил как младенец.
Слух о сем чуде вскоре распространился по всей тюрьме. Священник донес о том патриарху, который прислал исцелившемуся свое благословение. Ежедневно приходили христиане смотреть его и приносили ему подаяние; но он не получал его, потому что тюремщики брали все себе и никак не верили чуду, говоря, что армянин притворялся и хотел обмануть, чтобы при удобном случае уйти из тюрьмы.
Они заковали его в две цепи с жидом, величайшим злодеем, и по нашим только усиленным просьбам согласились перековать его с христианином, что по крайней мере доставило ему возможность ходить ежедневно в церковь и возносить благодарные мольбы ко Всевышнему за Его милосердие и я в совершенное над ним чудо.
Один из наших матросов умер от тяжкой болезни. Немедленно мы дали знать о сем тюремщику и просили, чтобы его расковали от товарища: но тот сам собой на то не решался, и живой должен быль оставаться с мертвым до половины другого дня. Тогда явились четыре члена Дивана для освидетельствования тела: мертвого били палками по брюху, совали ему палку в рот и, наконец, видя, что нет в нем движения, велели выбросить его в залив.
Между тем всякий день приводили к нам на двор преступников и совершали над ними разного рода казни. Однажды увидели мы тут грека, человека лет 35, а за ним необыкновенной красоты 19-тилетнюю турчанку, обвиненных в непозволенной связи. Казнь совершилась над оными следующим образом:
Грека в присутствии нашем положили на пол, надели ему на шею петлю и велели двум невольниками затянуть оную; им отдали за труды одежду несчастного. Красавица равнодушно взирала на все происходившее. По окончании казни раздели ее донага, посадили в мешок, завязали оный и, прикрепив к нему два камня, бросили в Константинопольский залив. Такого рода преступления никогда не прощаются, ибо считают величайшим преступлением связь турчанки с христианином.
В течение сего времени, флот наш, под начальством вице-адмирала Сенявина, прибыл к Дарданеллам, где и соединился с эскадрою английского вице-адмирала Дакворта, только что возвратившегося из бесполезной экспедиции противу Константинополя. Как адмирал Дакворт не согласился на вторичный прорыв сквозь Дарданеллы, то наш главнокомандующий, тотчас по отплытию английского флота, 10 марта взял крепость на острове Тенедос с 82 пушками и 2000 гарнизоном, который, положа ружье, отпущен был на честное слово не служить в продолжение войны.
