Окончание "Гибели корвета "Флоры" и приключений людей на нем бывших (1806-1807)". Из воспоминаний Николая Михайловича Клемента
Лишь только известие о разбитии турецкою флота в самых Дарданеллах дошло до Константинополя и, наконец, до нашей тюрьмы, то несколько времени держали нас взаперти, не выпуская на двор до тех пор, пока не явились отпущенные с острова Тенедоса адмиралом Сенявиным (Дмитрий Николаевич) пленные турки. Сии приходили к нам в тюрьму, рассказывали, как хорошо обходились с ними русские и изъявляли сожаление, что Диван не так поступает с нами.
Мы ждали, что после вышеупомянутого сражения произойдут между нашими дворами какие-нибудь сношения, и нас освободят; но вместо того 25 мая в самом Константинополе случилось ужаснейшее происшествие.
В одну ночь, 40 тысяч человек янычар, недовольных султаном Селимом (III) по поводу того, что он хотел преобразовать на европейский образец свои войска и уничтожить янычар, вознамерились предупредить его намерение. Они собрались из дарданелльских крепостей на батарею в Топ-хане, против Сераля, и требовали выдачи министров.
А как эта батарея находилась возле нас, то мы были в величайшем страхе, чтобы недовольные не ворвались к нам и не перерезали всех: ибо на пути они рубили попадавшихся им христиан и стреляли из ружей и пистолетов в их домы.
Все лавки в тот день были заперты, и никого не было на улицах. Напуганные мусульмане, армяне и евреи бежали к нам толпами в тюрьму, чтобы скрыться от напасти; число их до того умножилось, что тюремщики, боясь также янычар, с трудом могли затворить дверь. Между тем султан отказал выдать своих министров.
Тогда мятежники переправились у самой нашей тюрьмы через залив к Сералю, и поелику ворота оного были заперты, а по закону никто не смеет ворваться насильно, хотя бы скрывался за оными величайший государственный преступник, то янычары решились прождать тут целые сутки до пятницы, в который день султан должен непременно выехать, а в случае болезни, велеть вынести себя в мечеть Cв. Софии.
Когда настал желанный ими час, они построились в два ряда от самого Сераля до мечети, и султан со всею свитою торжественно и со спокойным лицом проехал между ними; но когда он молился в мечети, недовольные взяли из-под присмотра 23-хлетнего племянника его Мустафу (IV) и провозгласили его султаном.
Мустафа по турецкому обычаю, дабы утвердиться на престоле, повелел удавить Селима (в скором времени Мустафа также был убит нынешним султаном, братом его Махмудом II, родившимся в 1785 году). Всех бывших с Селимом министров тут же схватили, отрубили им головы и воткнули на пики, поставленные на разных улицах, с надписями, кто за что казнён.
Новый султан Мустафа всем невольникам, содержавшимся в нашей тюрьме, равно и нам, прислал по червонцу. Одного министра евреи согласились за большие деньги вынести в гробу за город, но он был найден и также изрублен. Таким образом Селим, умнейший из султанов, был свержен и убит.
Между тем положение наше становилось час от часу тягостнее. Обременявшие нас цепи растерли нам ноги до крови, так что с трудом мы двигались. Cиe заставило нас подумать об участи своей, и мы решили просить всех оставшихся в Константинополе союзных нам посланников через письма о помощи и защиты у султана, чтобы, по крайней мере, нас расковали; ибо, говорили мы, что нигде не поступают так варварски с российскими императорскими офицерами.
Мы получили в ответ, что они, не быв в силах сделать что-нибудь в нашу пользу, советовали нам обратиться к французскому посланнику, генералу Себастиани, который пользовался большим влиянием в Диване, и он один мог облегчить нашу участь.
Мы написали к нему весьма вежливо и, подробно изложив наши обстоятельства, присовокупили, что "хотя у нас с французами война, но что он, по природному состраданию, вероятно, не откажется принять участие в бедственном нашем положении".
Мы упросили грека отнести письмо наше, посулив ему за труды, и на другой день получили весьма грубый ответ, в котором было изъяснено, что "генерал Себастиани удивляется, как мы можем надеяться от него защиты, тогда как мы первейшие неприятели его государя".
С сим ответом исчезли наши надежды. Тогда возложили мы все упование на Бога; ибо кроме Его никто не мог положить конца нашим мучениям. Вскоре сие действительно и случилось. Тильзитский мир успокоил на время Европу; ибо с Оттоманской империей заключено перемирие в Архипелаге и в Молдавии.
Между тем при заключении мира император Наполеон повелел посланнику своему "стараться об освобождении русских пленных". Генералу Себастиани стоило ciе немалого труда, потому что с нами заключено было только перемирие: но он убедил членов Дивана уверением, что "самый мир вскоре будет заключен, и по оному не только пленные будут освобождены, но и все взятые и истребленные адмиралом Синявиным корабли будут возвращены".
Первый секретарь французского посольства с чиновниками от Дивана прибыли в тюрьму ночью. Ничего не зная и довольно уже напуганные прежними примерами, мы сперва думали, что нас пришли удавить, ибо cie обыкновенно делалось в ночное время.
Но когда услышали от француза поздравление его, долго не верили ему; наконец, когда начали нас расковывать, мы не могли проговорить слова, залились слезами и, бросившись на колена, благодарили от всего сердца Всевышнего.
Служителю, который нас расковывал, каждый из нас дал по пиастру. Секретарь требовал, чтобы мы показали всех русских пленных. Мы сим воспользовались и включили 150 человек совсем посторонних товарищей нашего заключения. Разумеется, что мы не забыли несчастного армянина Иepeмианa.
Счастливый день нашего избавления был 27 декабря. Нас вывели ночью. Идучи по улицам, все еще не верили мы своему благополучию, пока не очутились мы в части города Пере, где живут зимою иностранцы и европейские посланники. Мы пришли в дом нашего посланника, где нас встретили охранявшие оный янычары, которым велено и нас беречь.
Все иностранные послы всегда содержат при себе несколько сего наемного войска, которое предшествует им, когда они куда-нибудь выезжают. Они самые верные и надежные люди. Послы одевают их весьма богато, т. е. дают им шитое золотом платье, две или три шали, по большой части белые, пару пистолетов и кинжал, оправленный золотом; за то они подвергаются презрению и ненависти собратьев своих, кои считают унижением служить за деньги неверным. Посланники даже в отсутствии своем препоручают им дворцы со всем, что в оных находится.
На другой день датский посланник барон Гибш пришел к нам с поздравлением, а французский посланник генерал Себастиани дал знать нам, что он приказал причислить нас к своей свите, дабы неизвестно было в городе о нашем освобождении, а потому и советовал пришпилить французские кокарды к шляпам и называться французами; ибо он опасался, чтоб в противном случае нас опять не захватили и не посадили в тюрьму, тем более, что вице-адмирал Сенявин не возвратил Порте взятых в сражении кораблей.
Французскому трактирщику, возле нас жившему, приказано было доставлять нам ежедневно пищу. Но мы имели сильное желание возвратиться в отечество, а потому и обратились к генералу Себастиани с просьбою об отправлении нас в Одессу. Но как мир с Портой не был еще заключен, то ни один шкипер не соглашался нас отвезти; а потому, до перемены обстоятельств мы принуждены были жить в Константинополе, что продолжалось около трех месяцев.
В продолжение сего времени ежедневно ходили мы с янычарами рассматривать город. Я не намерен описывать Константинополь подробно (он довольно уже известен), а упомяну только о некоторых редкостях, заслуживающих внимания. В Европе везде вы увидите одно и то же; а здесь одежда, обычаи, нравы, разговоры и самый ход дел совсем отличны от европейских.
Здесь улицы узки и грязны; на иной найдете убитого человека, на другой - падшую лошадь, а иногда увидите человека, пригвождённого ухом к дверям лавки, за обвес какого-нибудь товара, а в особенности хлеба. Для большего еще мучения обмазывают голову и лицо преступника медом и тем несметное привлекают число мух.
Везде окружает вас куча собак, которые ходят здесь стаями и находятся у жителей в большом уважении: каждый хозяин дома, всякое утро, выносит им корм; христианин не смеет даже на них крикнуть, а должен их обходить.
Первое желание наше было видеть церковь Св. Софии, которая поражает своею огромностью и заслуживает удивления по высоте ее башен и по прекрасной ее внешности. Она находится неподалеку от султанского дворца (Сераля). Христиан в нее не впускают.
Отвыкнув в тюрьме от продолжительной ходьбы и устав от сильного зноя, мы решились возвратиться домой, но, увлекаемые любопытством, зашли в кофейный дом, где турки предаются неге. Там застали мы множество празднолюбцев, сидящих на софе с поджатыми ногами и рассуждающих о политике.
Мы сели, также поджав ноги, между ними и, по их обычаю, пили кофей без сливок и сахару и курили трубки. Отдохнув, возвратились мы домой без всякого неприятного приключения, почему после обеда пошли опять для прогулки в город.
В Константинополе публичных садов нет; они заменяются кладбищами, коих чрезвычайно много. Их называют здесь Полем Мертвых (Campo di Morti). Тишина сих мест согласуется с мрачным характером турок, и потому они любят ходить туда. На кладбищах много кофейных домов, чрезвычайно привлекательных для сего народа, имеющего величайшую наклонность к праздности и неге.
Сверх того, гуляющие наслаждаются здесь приятною прохладою под тенью кипарисов: густые ветви не пропускают лучей солнца. Но как становилось пасмурно и находили тучи, то мы поспешили домой, остальное же время дня занимались восхитительными мыслями о скором нашем освобождении и отправлении в отечество.
По обычаю страны своей, любя баню и наслышавшись много хорошего о константинопольских, я отправился в одну из лучших. Здесь их очень много, и они вообще замечательны чистотой своей. В первой с прихода обширной зале, на мягком вокруг стен расположенном диване, раздеваются; потом банщик принимает вас на свое попечение и, завернув в простыню, ведет в другую залу, гораздо меньше первой, в которой уже гораздо теплее, оттуда переводит в третью, где еще теплее, наконец, в четвертую, где жара несноснейшая.
В сих последних залах, возле стен, поставлены мраморные бассейны; над каждым по два крана, один для горячей воды, другой для холодной. Кто хочет мыться, того сажают возле бассейна, где банщик трет его сначала особенного рода суконкой, от которой вся нечистота с тела сходит, потом покрывает мыльной пеной и, наконец, обмывает, наливая на голову несколько ушатов воды, после сего с усилием выправляет все члены, точно так, как у нас костоправы правят переломленную руку или ногу.
Наконец, закутав голову и все тело полотенцами, надев на ноги деревянные башмаки (ибо пол, сделанный из чистого белого мрамора, так горяч, что голою ногою ступать нельзя), банщик переводит вас в первую залу и кладет на диван.
После небольшого отдохновения подают кофей и трубки. Бани назначаются четыре дня в неделю для мущин, и три для женщин. В первой зале богатые турчанки являются во всем своем блеске, в лучших нарядах, и каждая старается превзойти пышностью соперниц своих: ciе время для них есть самое приятнейшее... Окон в банях нет, а свет входит с купола, в котором вставлены разноцветные стекла.
Наслышавшись очень много о страшных обрядах дервишей или монахов и желая видеть оные, мы просили датского драгомана быть нашим руководителем. Он избрал для нас "Орден дервишей кружащихся". С ним пришли мы в круглую огромную залу, вокруг которой сделана была загородка для зрителей и хоры, где играла музыка, состоящая из двух или трех маленьких барабанов и флейточек весьма пронзительных для слуха.
Вдруг является около тридцати монахов и с чрезвычайно набожным видом садятся кругом, внутри загородки. Начальник их сел также в углу, но только на ковре. Мы с нетерпением ожидали окончания, ибо несносная музыка выгоняла нас против воли. Дервишам также, видно, она не нравилась; ибо, читая молитвы, также как и мы, заткнули они уши пальцами.
По окончании молитв дервиши встали, сняли свои мантии и вместо оных надели на себя длинные юбки; потом, подняв руки кверху, начали вертеться вокруг всей залы до того, что юбки их, надувшись от ветра, казались фижмами, и в кружении сем падали без чувств.
Странный сей обряд произвёл на нас самое неприятное впечатление, и мы спешили оставить бедных дервишей, не дождавшись, чем они кончат свою молитву. На дороге драгоман рассказывал нам, что ciе кружение оканчивается тогда, когда все попадают без чувств, полагая, что в ciе время они отделяются от земли и сообщаются с божеством.
На улицах ни у одной женщины невозможно рассмотреть лица, ибо они покрываются всегда длинными суконными платками и закутывают двумя кусками кисеи все лицо, так что одни глаза только видны. Вообще уверяют, что между ними много красавиц. Искусство возвышать прелести свои разного рода притираниями у них доведено до большого совершенства, нежели между нашими дамами.
Они красят волосы черной краской, а ногти красной. Мущин, т. е. турок, армян и евреев, можно только отличить тем, что турецкие подданные носят сапоги желтые, армяне красные, а евреи синие. Зеленый цвет вообще присвоен потомкам Магомета.
В одну пятницу нам посчастливилось видеть выезд султана в мечеть. Церемония сия отличается великолепием. Янычары строятся в два ряда, от самого Сераля до мечети Св. Софии; множество придворных чиновников сопровождают султана. Впереди едет верхом церемониймейстер с обнаженною саблею; а по бокам идут пешие пажи в огромнейших шапках со страусовыми перьями; многочисленная свита окружает султана, так что едва можно видеть одну его голову.
При появлении его величества весь народ падает ниц; мы же, по обыкновению, стоя с драгоманом датского посланника в толпе народа, хотели снять шляпы; но нам было запрещено, ибо ciе считается неприличным. Когда султан сошел с лошади и вошел в мечеть, то мы пошли посмотреть на его лошадь, которая отличалась породою и драгоценною сбруей.
Сказывали нам, что султан Селим имел у себя в гареме около 200 наложниц и что всякий вечер должны они пред ним в легких платьях плясать сладострастные пляски; которая ему понравится, на ту бросал он платок, и ciя должна была разделять ложе.
Мы не упустили случая быть свидетелями отличного праздника, которой совершается на память взятия турками Константинополя, в конце Константинопольского залива, на месте сколько прелестном, столько и обширном, называемом "сладкая вода" (Aqua Dulce). Тут сбирается бесчисленное множество народа курить табак, пить шербет и густой кофей; все прогуливаются около бассейна, прекрасно сделанного из самого чистого мрамора, в котором плавает семь рыбок, имеющих с одной стороны вид поджаренных; гуляющие бросают непременно в сей бассейн одну или более пар.
О сих рыбках предание говорит таким образом.
Когда турки при императоре Константине Палеологе овладели Константинополем, то бежавшие греки увидели на пути дым из трубы небольшого домика; вошед туда, они удивились, что гречанка, не зная ничего о происходившем жарила семь рыб.
- Спасайся, если не хочешь быть в руках варваров, - сказали ей бегущие; но она, не веря происходившему, отвечала, "что тогда только подумает о спасении, когда рыба ее спрыгнет со сковороды"; несколько минут спустя, ciе действительно случилось. Народ до сих пор верит сей сказке.
В один день, как мы все сидели дома, приезжает от генерала Себастиани адъютант и приносит нам радостную весть, что приискано судно для отправления нас в Россию, и чтобы мы через день изготовились в дорогу. Представляя себе наше положение, каждый легко может вообразить, с какою радостью приняли мы cию радостную весть. Судно было из Триеста, и капитан оного итальянец.
По изготовлении оного в Буюк-дере (место, где живут летом иностранные министры), Себастиани отправил нас туда тайно, ночью, и мы, дождавшись попутного ветра, пустились по каналу, имея по обеим сторонам прелестнейшие места и здания; особенное же внимание наше обращали дворцы старых и отставных наложниц султана и крепости.
Вошед в Черное море, мы еще раз возблагодарили Господа Бога за избавление нас от всех напастей. Пользуясь сильным попутным ветром, через двое сутки, мы были уже в Одессе, где, по существующим узаконениям, должны были выдержать 30-тидневный карантин, хотя и не были заражены.
Достойнейший херсонский военный губернатор дюк де Ришелье ежедневно приезжал к нам и обращался с нами весьма снисходительно, присылал все нужное и даже кушанье со своего стола; наконец, уверясь, что на нас нет заразы, велел уменьшить срок нашего карантина и перевести в город, в дом к сослуживцу нашему, капитану над портом, почтенному господину Телесницкому (Степан Михайлович), который оказывал нам всевозможные ласки, коих только можно было надеяться.
После трёхнедельного пребывания в Одессе, главный начальник Черноморского флота приказал нам переехать к себе, в город Николаев, отстоящий от Одессы в 120 верстах. По прибытии туда, в день праздника, когда у него был большой съезд и стол для знатных особ обоего пола, к которому приглашены также были и турецкие пленные паши, мы явились к нему оборванные.
Достойнейший сей начальник, маркиз де Траверсе (Иван Иванович) и супруга его обняли нас со слезами. Турецкие паши, изъявив "сожаление свое, что с нами так дурно поступали", раскланялись и ушли пред обедом, быть может, по той причине, что нам неприятно будет встречать тех, которые долго так нас мучили.
Мы прожили с месяц в Николаеве, где ежедневно почтенный начальник оного оказывал нам гостеприимство и ласки, обмундировал нас всех, сверх прогонов дал денег на путевые издержки и отправил в Санкт-Петербург, где с тою же снисходительностью и лаской приняты мы были бывшим тогда министром морских сил Павлом Васильевичем Чичаговым.