Ближние улицы были залиты кровью. С тех пор каждое утро и вечер фашистские палачи громили, что могли... Сколько погибло детей, вспомнить страшно.
Люди кинулись к борту, какие-то мужчины стали отпихивать женщин и детей, мы этих позабывшихся типов оттащили за уши.
Я полагал, что за нами еще придут, но увы...
Статья, опубликованная в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 15 мая 1942 г., пятница:
В МОРЕ
Холодный северо-восточный ветер бьет в щели окна, заделанного учебной доской и одеялом. Второй час ночи... Стихли шаги но хрустящему битому стеклу...
Читаю письма от друзей. «Ленинграду привет, не слыхал ли — где наши старые товарищи по 1917—18 гадам?»
...Читаю письма из действующей армии: «...Для всех нас — армия, война— теперь основное... о сыне по-прежнему вот уже полгода нет сведений... Тоненькая ниточка надежды, что он жив (материнское воображение!) колеблется ветром событий... Тороплюсь уехать обратно на фронт... Как вы в Ленинграде, как товарищи моряки, которые, помните, были у вас?...».
...Письмо из Балхаша: «Милый друг, мы работаем и помним вас и в сводках в газетах ищем вестей о моряках...»
Письма шли неделями. Я узнаю почерки своих старинных друзей, вчитываюсь, волнуюсь, соображаю, когда дойдет мой ответ... И мне хочется ответить широко,— всем друзьям в армии и на море,— хочется сказать так: старые товарищи, бойцы 1917 и 1918 годов опять в деле. Сердца наши бьются одинаково, души полны энергии и по перекличке каждый из нас твердым голосом со своего места, данного ему по боевому расписанию, "отвечает: "есть!.."—Одни с северных вод, где уже начался полярный день, другие с Балтийского флота, третьи из окопов Западного фронта, четвертые с юга...
И пусть сегодняшний мой рассказ будет всем вам, друзья мои, приветом.
«Добрый день, дорогой мой друг. Пишу тебе с фронта, хотя сам не считаюсь военным человеком. Хочу тебе, мой дорогой, описать кое-что, так сказать, дополнить и без того не скудный житейский послужной список... Мы виделись с тобой последний раз в Одессе несколько лет тому назад. Я по-прежнему служу в торговом флоте, хотя, пожалуй, слово «служу» уже не подходит... Судьба иногда странно повторяет в нашей жизни какие-то события... Помнишь, как в 18-м году я пробирался к вам, балтийцам, на север?.. Оставляя все это в стороне, я начну о себе с момента настоящей войны. Перед войной я был переведен электриком-механиком на один из вспомогательных кораблей. Почти в первые дни я пошел по мобилизации. Для старого унтер-офицера электрика Черноморского флота место нашлось, но администрация засуетилась и меня вернули. Так я на четвертый день мобилизации должен был сдать обмундирование и вернуться на свой корабль, выполняющий не менее важные дела, чем передовая боевая колонна.
Первые дни война не чувствовались. Летали вражеские самолеты, но люди привыкли к ним, как к миролюбивым птичкам. Даже веры не было, что немцы будут бомбить мирное население. Но ровно через месяц: 22 июля в 7 часов был совершен налет. Первые четыре бомбы на мой корабль, но пикировщик промахнулся, и бомбы легли около борта. В тот же день в 9 часов был второй налет, его трудно описать. Но вкратце скажу, что ближние улицы были залиты кровью. С тех пор каждое утро и вечер фашистские палачи громили, что могли... Сколько погибло детей, вспомнить страшно.
Я убедился, что сам я для современной войны вполне гожусь. Однажды в ноябре пошли на одну перевозку. Погрузили 150 человек пассажиров со скарбом домашним. К 11 часам утра подходили к маяку, и тут нас начали крестить неприятельские самолеты. Через каждые пять минут сыпались бомбы, потрясая воздух взрывами и выбрасывая на нас глыбы камней из морской пучины, заливая нас водой...
Я успел уже насчитать более сотни бомб, но попадания все нет. Люди держатся. Иному тяжело, но молчит, жмется к деревянным переборкам, другие мечутся, женщины детей собой укрывают, склонятся и застынут. Другие куда-то пробуют уйти, объясняешь, что некуда, но в горячке они не понимают, конечно. Одного молодого матроса Андрея я приметил, обложил, как надо, напоминая о презрении к смерти, но он слезно ответил, что уже четыре месяца ее презирает и больше не может презирать. Я стал говорить с ним, он обещал преодолеть слабость.
В 12 часов 40 минут попали две бомбы тяжелого калибра. Одна в машинное отделение, другая на палубу. Полетели в воздух детали машины, люди и вода. Потом все посыпалось обратно, ударяя по палубе, по телам... Стихло, затем послышались стоны, команды и призыв соблюдать дисциплину. Некоторые, понятно, уже ничего не слышали. Капитан вышел из строя. Начало штормить, баллов на восемь, а потому о спасении людей на шлюпках не могло быть и речи.
К счастью, подошло рыбачье судно, которое заметило нашу беду. Люди кинулись к борту, какие-то мужчины стали отпихивать женщин и детей, мы этих позабывшихся типов оттащили за уши. Подошел вскоре военный катер...
Оставалось нас человек 40 с женщинами, детьми,— были и раненые. Какие бывают разные люди: одни спорят, не дают раненым места,— «у нее ребенок»,—и тут задумаешься. Другие женщины, наоборот, уступают место... Посторонится и говорит: «спасайте бойцов и командиров раненых» и ты опять-таки задумаешься... Вот задача!
Я полагал, что за нами еще придут, но увы... Корабль горит, враг не прекращает бомбить, а крутом у других своих дел полно.
Вот тут я впервые в жизни начал теряться, а потому стал мертво на палубе у шпиля, и, не двигаясь с места, простоял до захода солнца. Я впервые мысленно молился к солнцу, чтобы оно скорее уходило за горизонт и чтобы нас скрыла ночная тьма.
Наконец, она начала нас скрывать, эта желанная тьма. Но лютые самолеты еще больше усилили налет, пуская в ход ракеты, торпеды и пулеметы.
Вот несется один — прямо на меня на высоте моей головы. Метров за 200 от меня, он пускает торпеду, которая как бы не хочет покинуть самолет и несется вместе с ним, как рыба лоцман с акулой, и обе ищут добычу. Мелькнула мысль «смерть». — Ну, выпрямился. Но смерти, видно, тут близко не было, торпеда пронеслась над головой и метрах в 200 ухнула в воду. Взрыв невероятный, но он уже нестрашен. Люди не метались, а сидели и стояли,— кто устал, а кто упорствовал.
Темнота усилилась, усилился и ветер. Самолеты прилетали реже и реже. Корабль стало гнать к берегу, но метрах в 300 от него ветер и течение погнали нас в море. Картина сделалась мне ясной. Пожар мы потушили, но корабль постепенно тонет и, если его понесет в море, неминуема гибель всем. Мы до утра погрузимся на дно, а может быть еще раньше взлетим на минных полях. А если понесет опять к берегу: попадем в лапы немцев. Я принимаю решение: корабль надо топить тут... И немцам не даться, и со временем корабль поднять. Но теперь уже нет тока, и реле мои не повинуются мне... Я прибег к людям.. Заставил 10 человек вместе со мной опуститься во мраке вниз, там я дал каждому крутить клинкеты. Иные жалуются, что сил нет, но я требую: «крутите, кому жизнь дорога, немцам корабль не достанется». Сам спускаюсь еще ниже и прислушиваюсь к шуму воды. Вода начала поступать, а с ней и корабль стал погружаться...
Думал: вот и конец жизни... Корабль сел на грунт, тьма, берег только угадывается. Иные люди стоят, как мумии, их не покидает мысль, что утром будут в плену и будут замучены кто как... Но все молчат, о чем тут разговаривать. Я собрал людей, сказал, что будем, товарищи, действовать, вплоть до партизанства. Стали во тьме опускать четырехвесельную шлюпку. Люди нашлись, но гребцов надежных нет. Кто же возьмет на себя руководство по спасению людей, доставке на берег, пока темно и можно на берегу уйти и укрыться?.. Все молчат. Приказываю: «Андрей, садись на шлюпку вместе со мной, мы должны спасать...» Андрей молча сел. Взяли трех первых пассажиров. Душа болела за них. Шлюпка отошла. Вот уже близко берег, налетает вал прибоя и накрывает шлюпку. Волна неприятная, но к ней мы были готовы и, не дожидаясь, пока нас потянет ко дну, Андрей с носовым концом бросился в воду. Волна отошла, и мы—на сухом берегу, тащим шлюпку изо всех сил. Пять человек совершенно мокрые на берегу. Но это не спасение, а полуспасение. Двоим надо возвращаться, надо искупаться в ледяной воде, и тогда еще три пассажира будут на берегу. Блеснула мысль: а может быть наши еще есть на маяке? Там оказались люди, помогли.
К 7 часам утра все пассажиры и остатки команды были перевезены на берег с женщинами и детьми. Мы им указали, куда надо идти. Взошло солнце, и самолеты опять стали кружиться над берегом и затонувшим кораблем. Немцы дали несколько очередей. Мы замерли, чтобы себя не выдать. Что дальше делать? От города мы отрезаны, но тут остается кусочек советской земли и надо действовать. Одни говорят: «поодиночке пробираться». Категорически приказываю всем войти в сарай и начинаю собрание.
«Товарищи, мы отрезаны от советских войск. Среди нас предателей не должно быть. Кто посмеет выдать товарищей, тот погибнет от моей руки все равно. Лучше держаться коллективом.. Это учтите из опыта всей революции и хорошо помните... Я стал вами командовать, мне приходилось смерти в глаза смотреть, был на Волге в 18-м году, был на Украине... Провокатора или труса задушу собственными руками, если такой появится... Я надеюсь, что все будут достойными товарищами. Кто желает высказаться?..» Все поклялись быть советскими людьми и продолжать борьбу. Стоят все мокрые, синие. Оружия у нас едва-едва.
Заняли позицию, но мы были голодны, что тут делать? Ночь поможет, а пока единым духом пришлось питаться и водой запивать. Ночью вызвал охотников, вытащили из-за камней шлюпку и пошли к затопленному кораблю. Я объяснил, что будем нырять и кое-что достанем. Ныряли прямо до простуды, набрали продуктов и кое-что из снабжения.
Вблизи уже появились немцы, они заняли маяк и, видимо, нащупали наш след. Я отвел людей к каменоломне, дал указания и, пока товарищи устраивали позицию-убежище, прикрывал их действия. Выстрелами из винтовки свалил нескольких. Силы у товарищей и у меня слабели, видно соленая купель, голод и жажда возымели действие. Попробовали вылезти, — стреляют. Но я жил надеждой, что выберемся. Ремни съели, землю жевали. Люди обросли, отощали, чиркнешь спичку, глядеть страшно. Хотели написать прощальную объяснительную записку, но я запретил, сказав, что операция еще не закончена и, когда немцы нас сочтут мертвыми, тут то и надо идти на прорыв.
Поверишь, не хватило силы двумя руками удушить немца, так ослаб, пришлось другим путем. Потом повел людей к морю, иных и на руках несли. И, пока была ночь, ушли на шлюпке... Впадали в забытье и остыли так, что ничего не могли сказать своим, когда выгребли. Я только партбилет показал. Поняли.
Прости, что вид письма неаккуратный, но тут, где пока я нахожусь, нет ни ручки, ни чернил, и за счастье почитаю, что сохранил свой карандаш — еще с корабля. Ну, мой друг, на этом я кончаю, жму руку, если кого из друзей встретишь, передай привет. Твой Тимофей».
Вот где старые бойцы 1917 и 1918 годов, вот что порой выпадает им при выполнении службы. И вот как они отвечают на перекличке.
Знаю твердо и свято: неукротимость русского народного духа беспредельна. В какие бы трудные, порой опаснейшие, смертельные положения ни ставила наших бойцов война, они их преодолевают... И каждый видит впереди победу, осененную солнцем, любимую землю нашу и простор, простор без конца. (Всеволод ВИШНЕВСКИЙ).
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1942 год. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.
