Вообще, Мэтью, верно выбрал слабое звено среди братии для перетягивания на свою сторону. И почему местного аббата прозвали умным? Тиранствовать над младшими из подчиненных и так не очень мудро, а уж когда монастырь собираются прихлопнуть – холить и лелеять нелояльность и вовсе чревато.
Молодой монах Саймон от недоедания (в виде наказания) грохнулся в лихорадке и невнятно смог поведать мастеру Шардлейку, что «убийство не было первым».
Странная техническая находка – раскрывать персонажа через его беседы с самим собой наедине. Честно сказать, не помню такого приема в серьезных фильмах и сериалах, это встречается в комедиях и мультфильмах («Есть ли у вас план, мистер Фикс?») Благодаря этим частым «беседам», Мэтью производит впечатление человека, у которого явно не всё в порядке с головой. Хотя техническое решение очевидно, лежит на поверхности и использовалось тысячу раз – герой может, размышляя про себя, вести дневниковые записи и зрителю их, естественно, озвучивают. При всем при этом ситуация глупейшая – Шардлейка еще и подслушивает таинственный незнакомец в балахоне. Черт подери, кто же меня сдал? Я никому ничего не говорил… кроме себя самого. Ах ты ж… ну как-так-то? Я, что, получается, сам себя сдал? Конец 1-серии.
Мэтью продолжает расследование и допрашивает брата Гая, который и обнаружил покойного на кухне. А вот и ризничий Габриэль, уже и не таким ранним утром, укутавшись в балахон, возвращается откуда-то в монастырь. В церкви у него состоялся напряженный разговор с мастером Гугеном (я не понял какая у него должность в монастыре, но если его называют «мастером», то это, получается, не монах), из которого я сделал вывод, что доктор тогда в трапезной не просто так болтал об увлечениях этого монаха. Гуген рассказывает, что Саймон говорил с юристом и явно намекает Габриэлю, что парня надо убрать, пока тот не сболтнул лишнего. (И опять вопросы к «умному» аббату.)
Шардлейк собирает всю братию во дворе и начинает задавать им неприятные вопросы. Заодно еще выяснилось, что параллельно у с гибелью эмиссара в монастыре кто-то украл их главную реликвию – руку раскаявшегося разбойника, который висел рядом с самим Христом. Хм, что-то переборщили они с реликвией.
Мэтью с Бараком собираются в город, последний перед отъездом еще и нахамил монахам, впав в демагогический раж – мол сидите, ничего не делаете, а люди голодают. Ну, Барак парень вроде неплохой, жду сцены, когда он кому-нибудь подаст милостыню или спасет от голода, а то сериал может выставить его просто треплом. В городке Мэтью намерен встретиться с местным судьей и с его помощью проверить монастырские книги, особенно его почему-то интересуют сделки с землей. Судья здесь сильно прибухивает, кроме того в дело вмешивается еще один незнакомец, но этот уже не прячется, а просто параллельно планирует с помощью судьи-алкаша перехватывать информацию, интересующую Шардлейка.
Только я вспомнил о милостыне, как Джек ее и правда подал, вот только не из своих денег – цапнул из церковной кружки монеты, а потом кинул местным детям как благодетель. Это говорит и есть справедливость.
Мэтью решает поговорить с болтуном братом Джеромом. Оказывается, тот был пытан и сослан, по приказу канцлера, но казнить за предательство его не могли, как кузена королевы (это с чего вдруг? При славном короле Генрихе, еще как могли). Джером опять доказывает невиновность Анны Болейн и пытается убедить в этом Мэтью: королева, разумеется, была невиновной, но всё равно не пойму, какой в этом прок католику. Мэтью так задумался, что, собственно, забыл, о чем же он хотел поговорить с Джеромом. Монах передает эмиссару свои записки о Марке Смиттоне, который сидел с ним в тюрьме в соседней башне, мол, это должно доказать необоснованность обвинений. Опять нужно уточнить, ибо, наверное, не все (даже в Англии) знают, что Томас Кромвель построил обвинение королевы в измене, на показаниях ее музыканта Смиттона, выбитых пытками, Смиттон оговорил себя и назвался любовником Анны Болейн.
Концепция сериала пока не слишком понятно. То есть, сериал решил показать, что главный герой свято верил в непогрешимость своего патрона Томаса Кромвеля (с которым, кстати, первый раз встретился лицом к лицу только пару дней назад, и никогда не бывал у него в приемной), и считал справедливым суд над Анной Болейн. А потом что? Неужели начал проникаться под влиянием полубезумных монахов вроде брата Джозефа? Но какой же Мэтью Шардлейк после этого юрист и детектив?
Допустим, подозревать Болейн в измене можно, но не видеть в упор политических и личных мотивов, шкурных интересов Кромвеля и яростного желания короля обзавестись новой женой, просто странно. Мэтью, получается, дважды два сложить не может. Вот сидит он в библиотеке и теперь сомневается. Он встречался, оказывается, с этим Смиттоном в прошлом и теперь представляет его себе: воображаемый музыкант из загробья вопрошает – «что если это правда? Моя история…» (то есть, та которую изложил в своих записках Джозеф). Эх, Мэтью… как ты такой наивный до своих лет дожил?
Мальчишка Саймон внезапно вскочил с больничной койки в лазарете и бросился наутек. Брат Гай и служительница Элис, не говоря уже о Мэтью, догнать его не смогли, странно, что другие обитатели монастыря не спешили хватать своего же брата, явно в беспамятстве мечущегося по двору. В итоге монашек будучи в бреду сбросился с лестницы и погиб – минус, возможно, ценный свидетель. Вроде сам по своей вине погиб, но снимать подозрения с порочного ризничего Габриэля пока рановато.
