Убегаю от боли в писанину: позавчера полдня писала воспоминания о маме, вчера писала, сегодня пишу. Вчера вечером ходила в храм - панихиду заказать, и праздник был - Николай Угодник. Заполняю дни, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, горем, пустой маминой кроватью, ставшим каким-то чужим, гулким и холодным домом.
Остановилась я вчера на том, что передала маму в больнице медсестрам и они увезли её в урологию. Это было 14-го мая, во второй половине дня. Я вернулась домой, начала набивать пакеты всем, что мне завтра понадобится для ухода за мамой, старалась предусмотреть все мелочи, чтобы маме было комфортно как дома и чтобы мне было удобно за ней ухаживать. Даже положила с собой в больницу маленькое ведро, из которого я маму мыла.
Наварила мамочке вкусного насыщенного компота из сухофруктов. Утром налила его в термос, чтобы принести горяченьким, пробила на блендере кашу, упаковала в фольгу, чтобы не остыла. Получилось у меня три больших пакета.
...Начинаю. Приступаю к страшному и больному, к 15 мая, к последнему дню жизни мамы. Самый страшный и тяжёлый день.
15 мая. С раннего утра я начала названивать в урологию. Мужской голос мне ответил, что с мамой всё нормально, ей лучше, мужчина посоветовал позвонить через час, потому что сейчас пока никого нет, нужен врач подписать пропуск.
Я звоню через час. "Позвоните через час..." Звоню. "Врач на обходе. Через час." Звоню через час... звоню ещё через час... звоню через час... В итоге отмашку "приезжайте" я получила где-то к полудню, и пока собралась и добралась, был уже, кажется, второй час.
Потом меня с час мариновали на проходной. Тот же мужской голос продолжал по телефону бубнить, что сейчас всё будет, за мной спустятся. Как я поняла, пропуск готов не был. Я сидела в каком-то закутке, куда приходили на практику студенты. Там была их раздевалка, их загончик. Они приходили весёлыми беззаботными группами, переодевались в белые халаты, щебетали, потом из отделения выходил врач или сестра и уводили их на практику.
А я сидела и с тревогой ждала, когда же я увижу мамочку. Как она там, покормили ли её, напоили, помыли ли попку, идёт ли моча, поспала ли она, моё солнышко?
А ещё думала о том, как нескладно сложилась у меня жизнь. Ведь я могла бы тоже быть этой студенткой, которую уводили в больницу на практику. Но осознание своего призвания ко мне пришло поздно. Точнее, я тогда думала, что поздно, а сейчас понимаю, что я бы всё успела, успела бы.
Я бы точно была хорошим врачом. И даже не просто хорошим. Замечательным. У меня для этого есть все качества - от научного склада ума до сострадательности, которая не мешает делать дело, а, наоборот, помогает действовать бережнее, чётче. Я совсем не брезглива, меня не напрягает рвота, испражнения, кровь - я легко это убираю, могу спокойно во всём этом работать.
Я с тихой завистью смотрела на ребят-студентов, их присутствие разбавляло мою тревогу. Никто за мной не шёл. Звоню... опять звоню... Прошёл час. Наконец дверь в отделение открылась, спросили мою фамилию. Я разделась в комнатке с замком, подхватила свои баулы, и мы пошли по лабиринту коридоров.
Медсестра посмеялась над моим ведром в пакете: "Зачем? У нас же здесь есть". Ага, есть, ищи вас здесь, выпрашивай ведро. Да ещё неизвестно, для чего у вас то ведро, что вы в нём делаете. А мне из него маму мыть и подмывать. Поехали на лифте, вышли на этаже урологии, меня довели до палаты, открыли дверь: "Вот..."
Господи!!! Господи! Пишу и плачу. Моя крошечка, мамочка моя милая, моя звёздочка, солнышко моё, моё счастье и моя боль! Лежит как мусор, как выброшенный куль, никому не нужная, заброшенная. В глаза резко бросилось это - ненужность и заброшенность.
Почему меня нельзя было оставить для ухода сразу, как мы приехали в больницу? Зачем меня надо было мариновать часами на следующий день? Мариновать столько, что к маме я попала только часам к трём? Если врачи знают, что ухаживать некому, персонала не хватает и персоналу не до лежачих дементных, - почему сразу, сразу же не допустить для ухода родственника, сиделку?
Палата была на пять человек. Было занято три кровати: две кровати - обычные, одна, мамина, - специальная, медицинская - на колёсиках, с бортиками, с регулирующимся изголовьем и прочими удобствами.
Но что толку от этих удобств, если ими некому пользоваться? Дома у мамы на медицинской кровати был хороший упругий матрас, мама лежала на нём ровненько, прямо, устойчиво. В больнице матрас был какой-то вихлястый - то ли покоцанный больными, то ли он такой изначально был по структуре. Слишком мягкий, ëрзающий, проваливающийся.
Измочаленная многими стирками простыня была под мамой сбита в складки, закручена буграми и спиралями. Простыня была мокрая. О подушке даже писать не буду - хлипкая тряпка в наволочке.
Мама давно сползла к изножью. Лежала в неудобной позе, проваливаясь в мягкие ямы матраса. За сутки её не переодели. Как я привезла её в больницу в брюках и свитере, так её в кровать и скинули. Брюки были мокрые, сбились под мамой. Свитер тоже мокрый в разных местах.
На руке у мамы был катетер с кучей бинтов, пониже намотана култышка тряпок. На катетер кучу бинтов намотали, наверно, для того, чтобы мама его не выдернула. А вот приспособление из тряпок на руке, как мне рассказали женщины в палате, - это маму привязывали к кровати, чтобы она не мешала врачам и сёстрам.
И хотя, справедливости, ради, это приспособление было навязано по всем правилам - мягкое, не сдавливающее, но всё равно мысль, что мама лежала привязанная, не могла повернуться, сменить позу, терзала меня. К тому же рука от этих перевязок всё равно набухла, отекла мешочком.
Я попробовала руки, ноги, носик - всё холодное. Ноги, хоть и в носках, тоже были холодные, потому что носки тонкие, одеяло сопливое, в больнице прохладно. Маме было холодно, она куталась в одеяло. В палате было прохладно. Я это предполагала, поэтому много раньше звонила и спрашивала, можно ли взять в палату обогреватель. Не разрешили, сказали: в больнице нормально, не холодно.
Одеяло было тощим, ничего не грело, постоянно сбивалось и комковалось в пододеяльнике.
На фоне того, как всё у меня было устроено для мамы дома, больничное место выглядело загоном для скота. Дома у мамы на медицинской кровати упругий матрас, расправленная, без складок простыня, удобная толстая подушка, тёплое одеяло. Если дома было прохладно, я подтапливала конвектором мамину комнату.
Дома мама лежала не комком в ногах, а головкой на своём месте, я следила, чтобы она не сползала. А если после помывки сползала, я подтягивала маму на место на специальной скользящей простыне.
Каждый наверняка может физически представить, как это неудобно - спать в куче сбившегося белья, да ещё в мокром свитере и брюках. Вот так мама и лежала в больнице. Дома она у меня лежала в чистой рубашечке, на мягкой хлопковой одноразовой пеленке поверх простыни.
Конечно, я понимала, что в больнице не будет таких удобств, но и не думала, что маму мокрым кулем просто сбросят в койку, привяжут, чтоб не мешала, и оставят так на сутки.
Дома мамочка тихо и светло лежала, спала, иногда просыпалась, водила глазками. Мама давно уже тихая. В больнице я застала беспокойную маму, в ажитации. Она постоянно ворочалась, отталкивала меня, мешала что-то делать, боялась меня. Я мамочку не узнавала.
Наверняка на неё подействовали все эти перевозки последних дней, манипуляции, неудобства в постели, борьба с врачами, привязанные руки, мокрая-холодная-голодная, общая заброшенность, неустроенность. Бедная моя мамочка, крошечка моя золотая, так больно вспоминать этот ужас...
