Триумфом Мономаха как организатора и объединителя усилий русских князей в борьбе с общим врагом стал его «крестовый поход» на половецкие города-зимовья 1111 г., увенчавшийся победой на р. Сальнице. Этот поход закрепил наметившийся перелом в войне с половцами и поднял русское военное искусство на новую ступень своего развития.
Огромно количество научной и популярной литературы, в которой, в той или иной связи упомянут или кратко описан поход Владимира Мономаха 1111 года на половцев – одно из наиболее выдающихся событий русской средневековой военной истории. С давних пор сложилась и трудами академика Б.А. Рыбакова утвердилась определенная интерпретация летописных сведений о направлении движения русских войск в этом походе, априори принимаемая практически всеми исследователями (Рыбаков Б.А. Военное искусство. // Очерки русской культуры IX – XII вв..Т.1. Материальная культура.). Достаточно назвать, например, мнения таких крупных специалистов как Р.Г. Скрынников или С.А. Плетнева. Суть ее сводится к тому, что вопреки ясному указанию источника о направлении похода – «к Донови», его следует понимать иначе: «к Донцу», поскольку там, недалеко от русской границы, в районе современных Харькова –Изюма – Змиева находится скопление средневековых городищ, а, главное, на карте «Большого чертежу» отмечена речка Сальница.
За последние годы, усилиями, популяризаторов – главным образом авторов книг для детей школьного возраста – об этом походе стало известно действительно многим. Естественно, что описываются события этого похода также на основе господствующих в науке представлений о нем. Между тем, как нам представляется, ставить точку в изучении и оценке тех давних событий еще рано. Ведь, как это ни удивительно, поход русских князей на половцев в 1111 году еще никогда, со времен В.Н. Татищева, специально не исследовался военными историками.
Нам неоднократно доводилось публиковать работы на эту тему и на себе испытать силу и тяжесть сложившейся традиции освещения событий данного похода заставившей, до времени, избегать острых углов. По этой же причине, в своей статье «Донской поход Мономаха», опубликованной в журнале «Родина» №3-4 за 1997 г. мы не сочли возможным начать полемику по столь «устоявшемуся» вопросу, в издании предназначенном в основном для учащихся, лишь в названии и на приложенной карте обозначив возможность иного варианта направления движения русского войска. Впрочем, реакции не последовало, вероятно, по причине отсутствия с нашей стороны обоснования своей версии. Однако, прежде чем приступить к ее изложению и защите, необходимо ознакомить читателя с историческим фоном и непосредственной фактологией самого похода.
Источники ничего не сообщают о мероприятиях, предшествовавших походу 1111 года - второму большому походу вглубь половецкой территории. Известно лишь, что душой похода и его организатором вновь выступил Владимир Всеволодович, и что переговоры со Святополком Изяславичем проходили на этот раз зимой, в том же Долобске. Нам остается только реконструировать замысел его организаторов, исходя из описания самого похода, носившего демонстративно карательный характер. Лаврентьевская и Радзивилловская летописи, называя поименно участников, дают идентичное, притом предельно краткое, буквально схематичное описание этого предприятия. Поэтому обратимся к Ипатьевской летописи, той её части, что создавалась в Киеве как продолжение Повести временных лет.
Стремясь выйти как можно раньше, Святополк Изяславич Киевский с сыном Ярославом, Владимир Всеволодович Переяславский с сыновьями Мстиславом, Ярополком и Святославом, которые, кроме своих дружин, вполне могли вести отряды из Новгорода и ростово-суздальского Залесья, Давыд Святославич Черниговский с сыном Ростиславом и Давыд Игоревич Волынский выступили еще по снегу, в самом конце зимы. Войска двинулись во второе воскресенье Великого поста – 26 февраля и миновав Переяславль, в пятницу подошли к Суле. За следующий день совершили переход до Хорола. Здесь распутица заставила бросить сани, на которых, как до сих пор считали, ехала пехота, и в воскресенье крестопоклонной недели прибыли к р. Псел. Совершив следующий переход на р. Голтву, сделали дневку, проведя вторник в ожидании отставших (пехоты?) и в среду прибыли на Ворсклу, за которой начинались половецкие владения.
Здесь, на краю русской земли, по-видимому, был совершен молебен. Богослужение, помимо главной своей цели - обращения к Создателю с просьбой о даровании победы, должно было укрепить дух участников небывалого похода. Скупыми красками, со слов участников, рисует автор повести психологическое состояние воинов: «…хрестъ целоваша и възложиша всю надежю на хресть со многими слезами». Это, безусловно, не первое в нашей истории богослужение (ведь массовое целование креста можно только из рук священника, после совершения церковной службы) с участием войск, но первое в боевой обстановке, о котором специально упоминает источник.
Отсюда, «преидоша многие реки», войско, на шестой неделе поста, во вторник 21 марта, то есть на двенадцатый день по переходе Ворсклы, достигло «Донови», т.е. р. Дона, а не Донца, как принято считать, ведь для этого хватило бы и трёх дней, если за Ворсклой свернуть с торной дороги и идти к донецким городищам. Здесь войска облачились в доспехи и построясь в боевой порядок («полки изрядиша») двинулись к Шаруканю – городу-зимовью, зимней ставке главы Нижнедонской половецкой группировки. Это сообщение интересно еще и тем, что, оказывается, войска, идя походным порядком в глубине вражеской территории, даже не одевали на себя доспехи, которые, как известно, летом возили на возах. В данном случае, поскольку сани были брошены, остается предположить, что их перевозили во вьюках.
То, что войска пересекали половецкую степь налегке, по нашему мнению свидетельствует не о беспечности военачальников, а, главным образом, о том, что, по крайней мере в пределах прямой видимости, движение колонны было со всех сторон прикрыто походными заставами (боковыми, головной и тыловой), а впереди ещё и разведдозором, которые могли, в случае обнаружения серьезной угрозы, своевременно сообщить об этом главным силам.
Не доходя до городища Владимир Мономах (так как события описывает близкий ему летописец) «пристави» полки (в части списков вместо «полки» - «попы») и приказал петь тропари и кондаки Честному Кресту, и канон Пресвятой Богородицы. Совершенно очевидно, что такое богослужение, как и в первом случае, могло быть проведено только с участием духовных лиц. Таким образом, в этом походе, который Б.А. Рыбаков даже называет «крестовым», мы, впервые в отечественной военной истории, видим присутствие духовенства, сопровождающего войска в дальнем походе. Это, безусловно, придавало ему особую значимость в глазах участников и всех современников, выделяя его как общенародное дело, придавая ему идеологическое обоснование. Это был новый аргумент в борьбе христианского народа не просто с иноплеменными грабителями, но язычниками («погаными») - новый, еще не использовавшийся, по крайней мере, осознанно, источник укрепления морального духа воинов, чья твердость подвергалась тяжелому испытанию за сотни верст от родной земли.
Когда, к вечеру войско подошло к Шаруканю, из города вышла делегация с изъявлением покорности. Исходя из того, что князьям были поднесены рыба и вино, некоторые авторы делают заключение, что оседлую часть населения города составляли христиане, скорее всего – аланы. В самом деле, самого Шарукана и прочих половцев здесь уже не могло быть. При приближении русского войска они должны были покинуть ставку и уйти в степь.
Об укреплениях Шаруканя ничего не говорится, но то, что войско не заняло его с вечера, остановившись на ночлег вне города, как будто свидетельствует в пользу существования какой-то, возможно примитивной ограды. О разграблении города или взятии какой-либо контрибуции не сообщается, но, наверняка, рабы-христиание, если они оставались в городе, были освобождены.
Меньше повезло соседней ставке-зимовью – Сугрову. Подойдя к нему на следующий день «въ среду» русские предали его огню, возможно, за попытку сопротивления. Характерно, что о добыче нет упоминаний и здесь. Похоже, что брать ее просто избегали, стараясь не обременять себя перед неминуемыми битвами. На следующий день, в четверг 23 марта, войско выступило в обратный путь («поидоша с Дона»).
Отойдя на один – полтора перехода в обратном направлении русские, наконец, встретили противника. «А в пятницю, завтра (заутра?) Месяца марта в 24 день, собрашася Половцы. Изрядиша Половци полки своя и поидоша к боеви … И бывшю же соступу и брани крепце. И тако побежени бывше иноплеменници, и падоша мнози врази наши супостати предъ Рускыми князи и вои на потоце Дегея». В.Н. Татищев, пользовавшийся недошедшими до нас источниками, приводит следующую диспозицию: в центре – Святополк, на правом фланге – Владимир с сыновьями, Давыд и прочие – на левом. Битва носила упорный характер и длилась до темноты. Русские, одолев, мало брали в плен.
Трудно определенно локализовать место этой битвы, особенно если принять за основу Донецкий вариант из-за множества тамошних городищ. Какие из них следует считать Шаруканем и Сугровым? Однако, если же предположить, что русское войско не свернуло с торной дороги за Ворсклой налево к Донцу и тамошним городищам, а действительно, как это видится нам, прошло Залозным шляхом до самого настоящего Дона, к переправе через него в черте современного Ростова, где и находилась, в то время по крайней мере одна, хорошо известная половецкая ставка-зимовье – «Кобяково городище» (в районе совр. района «Нахичевани»), то на обратном пути (если предположить, что шлях проходил немного дальше от моря, чем это показано на схеме К.В. Кудряшова), на расстоянии несколько более одного дневного перехода, оно должно было миновать дефиле (шириной всего 2 км.) между долиной р. Тузлов и истоками текущей в Азовское море речки Самбек. Один из двух ее истоков и мог в то время называться Дегеем.
Наверняка в те времена воды в речке было больше, а весной она могла представлять собой серьезную преграду – временный «поток». Естественно, что половецкие военачальники выбрали позицию, которую нельзя было обойти, чтобы отомстить самонадеянным русским. Возможно, что именно здесь, недалеко от современной слободы Большекрепинской, на расстоянии примерно 50 км. от прежнего Кобякова городища и разыгралась первая битва. Примечательно, что ни о пленниках, ни о трофеях не говорится.
Возможен и иной вариант. У Татищева нет упоминания о потоке Дегее, зато сказано, что после сожжения Сугрова в среду, в четверг снова подошли к Дону, где собралось множество половцев и князья перед битвой «увещевали» войска. Здесь под «Доном» вполне может фигурировать крайний рукав его дельты – Мертвый Донец, к которому подходил Залозный шлях. В древности он являлся основным руслом. Может быть, такой рукав трудно назвать «потоком», зато такая привязка места битвы более соответствуют прохождению последнего отрезка Залозного шляха на схеме из книги К.В. Кудряшова.
Натиск противника был отбит, но до победы было еще далеко. Все новые и новые силы половцев подходили со всех сторон «от Дона и от Моря». Назревала решающая битва, но именно ее-то и искали русские князья. Замысел похода заключался в том, чтобы намеренно зайдя в самое средоточие половецких кочевий уязвить противника в сердце, примерно разорить его защищенные одними степными просторами столицы, собрать на себя «всю половецкую землю», заставить ожесточенно и бескомпромиссно сражаться вечно ускользающих степняков и в гигантской битве на уничтожение перемолоть их людские ресурсы, тем самым убедив неприятеля в своем абсолютном превосходстве!
Торопиться выступать было просто неразумно, следовало дождаться, когда врагов соберется как можно больше. Поэтому, воздав Богу хвалу за одержанную победу, русские наутро праздновали на месте битвы Благовещение, совпавшее в том году с Воскресением Лазаря («Лазарева суббота»). Проведя за богослужениями субботу, утром в Вербное воскресенье христолюбивое воинство двинулось далее. Когда же наступил понедельник страстной недели «паки иноплеменницы собраша полки своя многое множество». Их отряды зачернели по всему степному горизонту подобно лесу - «яко борове велиции и тмами тмы, и оступиша полкы Рускыи» смыкаясь со всех сторон.
Неизвестно, в каком порядке русское войско совершало марш в таких условиях – «в предвидении встречного боя», - как бы мы сказали сейчас. Возникает соблазн представить его как глубокое, двух - трехэшелонное построение. Однако описание начавшегося сражения позволяет предположить, что развертыванию в обычный боевой порядок предшествовало движение в предбоевом порядке трех параллельных колонн, когда «крылья» шли вправо и влево от шляха, по которому двигалось «чело». Массы половцев перед началом боя должны были неминуемо отодвинуть наши боковые походные заставы к крайним колоннам, где они превратились в заслоны из стрелковых цепей, ехавших в колонну по одному, но о таких подробностях источники, естественно, не сообщают.
«И поидоша Половецьстии полъци и полъце Русьстеи, и сразишася первое с полкомъ, и тресну яко гром сразившимася челома, и брань бысть люта межи ими и падаху обои. И поступи Володимеръ с полки своими, и Давыдъ, и возревше Половци вдаша плещи свои на бегъ…». Произошло же это «месяца марта в 27 день…на реце Сальнице».
Куда более подробное и эмоциональное описание дает В.Н. Татищев. По приведенному им «конспекту» исчезнувшей Иоакимовской летописи, русские войска в понедельник выступили и дошли до реки Сальницы, где увидели половцев «как лес». Те стали обходить русские полки, но князья не дали им завершить окружение и атаковали в прежнем (как на Дегее) порядке, причем правый фланг под командованием Мономаха вступил в бой первым. В это время с запада встала грозовая туча и Мономах развернул строй к неприятелю так, чтобы начинающийся ливень был «с тылу полкам», а половцам в лицо. Ободрив воинов, Владимир повел их в бой.
Отметим сразу, что могла означать такая перемена фронта. Получается, что Татищев как бы противоречит сам себе. Ведь русские, предположительно, двигались теперь в обратном направлении - на северо-запад, уходя из района половецких придонских зимовий к переправе через Миус в районе совр. Матвеева Кургана или (вариант) - ниже по течению – ближе к морскому побережью, если доверять карте Кудряшова). Развернуть фронт в противоположную сторону (на восток) лишь из-за того, чтобы дождь не бил в лицо (что, конечно, тоже немаловажно) можно было только в условиях уже совершившегося окружения, когда сам по себе выбор направления прорыва не имеет принципиального значения, в случае конечного успеха. Из дальнейшего описания следует, что половцы вовремя отреагировали на этот маневр, парировав его выдвижением на данное направление своих отборных сил.
Очень долго опрокинуть противника не удавалось, поскольку к половцам все время подходили подкрепления, и «русские стали ослабевать». Появились признаки упадка духа - «был страх велик». Стараясь воодушевить бойцов, князья постоянно разъезжали по рядам. Ободряя своих людей словом и делом, они, что было в обычае того времени, во главе своих телохранителей, вклинивались в неприятельские ряды и «секуще половцы», но утомление было очень велико. Чтобы переломить ситуацию требовалось поистине титаническое сверхусилие и эту роль вновь взял на себя Переяславский князь.
Владимир, увидев Святополковы войска «уже мятусчеся, бояся, зане паче ослабеют, взяв сынов своих и неколико от своих войск, въехал в середину половцев перед полками Святополчими, возопя: «Кто Бог Велий, яко Бог наш?! Поруча прежде свои полки Ярополку, сам жестоко начал противных избивать, что видя протчие Святополковы и его полку все бросились за ним…». Одновременного натиска всех русских сил половцы не выдержали и побежали. По словам Татищева, кочевников убито было 10 тысяч., а несколько тысяч их было захвачено в плен и приведено на Русь.
Из этих описаний вырисовывается следующая картина. Когда русское войско, развернувшееся для битвы, достигло места, где половцы собирались дать ему бой, те атаковали с необычайной для них решимостью, без предварительной перестрелки. В дело сразу же были введены тяжелые копейщики. Обе стороны были настроены решительно, и в результате фронтального столкновения (что, по словам старых кавалеристов, случай редкий во все века), огромных плотных лавин закованных в броню всадников, треск сотен одновременно ломающихся копий был подобен удару громового разряда.
Чрезвычайно ожесточенная сеча длительное время шла без ощутимого перевеса той или иной стороны. Ряды сражающихся сходились и расходились для новых и новых «суимов» (термин позднейший - авт.), но напрасно. Тяжелая половецкая конница едва ли значительно уступала русской в качестве вооружения, а слабость своего конского состава, еще не восстановившего силы после зимовки на открытых пастбищах, кочевники компенсировали гигантским численным превосходством. Весы колебались, и тогда Владимир Всеволодович, улучив момент, когда половцы, на какое-то время отхлынули от русского строя, повел свои полки в решительную атаку, поддержанную остальными полками.
Это определило успех битвы. Половцы, по своему обыкновению, будучи раз опрокинуты, стремились теперь рассеяться по степи, и русские, перейдя на преследование, взяли много разнообразных трофеев, а также всякого скота и коней. Были захвачены и пленные, которые поведали о виденном ими чуде, повлиявшем на стойкость неприятеля. Они, по их словам, бежали от того, что поверх атакующих русских увидели помогающих им страшных всадников в блистающих доспехах.
Любопытно, что Лаврентьевская и Радзивилловская летописи сообщают только об одном сражении в пятницу 24 марта, помещая его «на Салне реце» и смешивая две битвы в одну. Вопреки встречающимся в литературе восторженным и безапелляционным оценкам битвы на Сальнице как полного разгрома половцев, следует признать, что анализ текста летописной повести не дает оснований для подобных утверждений. О том, как действовали половецкие отряды с других направлений, в соответствии с половецкой традицией составлявшие крылья бронированного центра (смыкавшиеся в тылу противника) летопись не сообщает. Похоже, что огромные массы легковооруженных кочевников так и не приняли непосредственного участия в битве, рассеявшись после поражения отборной своей части. То, что разбит был именно отборный половецкий отряд, косвенно подтверждается свидетельством участника битвы. Владимир Мономах в своем «Поучении» позже вспоминал, что после боя к нему подвели пятнадцать пленников. Все они были знатными юношами, и всех их он приказал тогда порубить и бросить в реку Сальню.
О настоящем разгроме такого противника, каким были половцы, можно говорить, если захвачены их вожди, которые, обладая лучшими сменными скакунами, всегда имели максимальные шансы уйти от любого преследования, чтобы снова собрать своих рассеявшихся воинов. Половцы, как и прочие степные народы, всегда отступали, если только не побеждали в первом же столкновении, чтобы увлечь противника преследованием, и расстроив его ряды ударить вновь или ослабить перестрелкой на скаку. Здесь же лобовое столкновение было особо длительным и, вероятно, неоднократным в силу небывалой численности степняков, но мы не встречаем имен убитых или плененных половецких «князей». Все они, не будучи окружёнными или захваченными врасплох, благополучно ретировались с поля боя, а, значит и разгрома половцев не произошло. Хотя они впервые потерпели поражение всех своих сил и, по-видимому, понесли небывалые потери. Это и позволило русскому войску с добычей благополучно уйти, продемонстрировав тьмочисленному врагу свою непобедимость. Зато такое масштабное поражение половецких полчищ, несомненно, имело небывалый психологический эффект. В многолетней войне со Степью наступил перелом, который требовалось еще закреплять. Сам же Мономах, в тексте своего «Поучения», никак особенно не выделяет этот поход в череде других.
